Семеныч прохаживался по опустевшему саду и думал о своей жене. Ох и озорная она была! Задорная! Таких Нюр на всем белом свете не сыскать. До чего ж веселая была, спасу нет! А как запоет, да притопнет ножкой, вся округа собиралась, чтобы послушать ее звонкий голос и одарить певунью громкими рукоплесканьями.
— Сдала моя старушка, — тихо приговаривал Семеныч, вспоминая свою любимую Нюрочку, — быстро ж тебя хворь одолела. Даже пожить всласть не успели.
Нюре было восемьдесят три, когда она слегла. Семеныч до последнего не верил, что его жена уйдет первой. Ведь он старше ее на целых пять лет.
— Еще денек и век уж стукнет, — вздыхал старик, поглаживая дряхлеющую яблоньку, которую много лет назад посадила его Нюрочка.
Век, какой большой срок. А вроде вчера родился. До сих пор Семеныч помнит улыбку его молодой мамы, ее колыбельные на ночь, любимое «Сёмушка, лучик мой золотой», ее теплые руки, и длинное до самых пят платье. Вот такой запомнил Семеныч женщину, самую главную женщину в его жизни. Отца у Семеныча не было, погиб, братья тоже сложили головы «за правду». Была сестренка Лидочка, да пропала где-то вовремя войны. Так и не нашел он ее, сколько ни пытался. Потом Семеныч встретил Нюрочку, кареглазую веселушку с длинной косой до пояса. Она, оставшись вдвоем с двухлетней сестренкой, работала почтальонкой, жила в своем доме, оставшемся от родителей. Не было у Нюрочки отца с матерью, немцы увели их куда-то, а Нюра с Фросей спрятались в лесу. Повезло девчонкам, в живых остались. Вернулись, а дома-то и нет. Как и родных. Вся деревня голой осталась – ни домов (немцы пожгли), ни скота. Пара старушек и два старика.
Позже в деревню начал подтягиваться народ, чтобы хозяйство поднимать и семьи создавать. Приехал и Семеныч. Он отправился в эту деревню, можно сказать, случайно. Разговорился с одним знакомым, тот назвал деревню, в которой родился и вырос, Семенычу понравилось чудное название «Коромысло», и он сразу решил, что жить будет именно в ней. Здесь он познакомился с Нюрой. Свадьбы не было, застолье. Бедное, но от всей души. Люди несли к празднику всё, что имели, чтобы поддержать молодых. Подарки тоже были скромными: платочек, подушка, тарелка, железная кружка…
Семеныч полюбил маленькую сестренку Нюры, как свою родную. Посадит, бывало, ее на каркушки и бегает. Фрося смеется звонко, радуется, ручками машет, лепечет что-то по-своему. Не умела девочка говорить. Долго. Пока однажды, в пять лет, ее чуть не забодала соседская корова.
— Папка!! — закричала во все горло Фрося, испугавшись рогатой бестии.
Семеныч выбежал из сарая и мигом оказался рядом с испуганной девчушкой. Подхватил ее на руки и занес в дом. Фрося дрожала, обнимая «папку», слезы текли градом. Семеныч успокаивал ее, поглаживая по редким волосёнкам и приговаривая ласково:
— Не плачь, Фросюшка, не плачь, доченька.
С тех пор стал он для Фроси папкой. Нюра не препятствовала этому. Наоборот, радовалась, что сестричка заговорила, пусть и называет ее мужа отцом.
Через два года Фрося пошла в школу. Ее вел на первый в ее жизни школьный звонок папка. Нюра, в ту пору, попала в больницу. Женские болезни одолели. В военное время она сильно простудилась, поэтому не могла иметь детей. Лечилась Нюра долго, но безрезультатно. Жалел ее Семеныч и поддерживал:
— Не реви, Нюрочка, чему быть, того не миновать. Есть у нас доченька, хотя и сестричкой тебе приходится. Будем ее и дальше воспитывать, любить и жалеть.
Успокоилась Нюра, взяла себя в руки, ушла в заботы о семье. Вот уж и осень зимой сменилась, а там и до лета недалеко. Дни сменяют ночи, время идет. Подросла Фрося, женихом обзавелась. А жених тот не местный, приезжий из далека. Забрал он с собой счастливую Фросю, да и вернул через пять лет. И не одну, с тремя детьми.
— Запил, — призналась двадцати двухлетняя Фрося и расплакалась на плече у папки.
— Не переживай, доченька, вырастим твоих ребятушек. Никого не бросим, всех поднимем, да человеком сделаем.
Фрося устроилась дояркой, да только ненадолго ее хватило. Через полгода завела она дружбу с местным Васькой – гулящим пастухом. Он в поле, она за ним. Украдкой. Дети с Нюрой, мамку зовут, а ей хоть бы хны. Семеныч пытался поговорить с ней, да толку.
— Не папка ты мне, — заявила как-то поддатая Фрося и умотала к своему хахалю.
В конце лета пропала Фрося. Исчезла. Испарилась. Найти ее так и не смогли. Авось в лесу потерялась или пастух порешил. Кто знает. Оплакивала сестру Нюра всего пару дней, потому что дети у нее малые. Светка с Иркой, да Гришка – бесенок. Не бросишь ведь родную кровушку, надо кормить и растить, пока силы есть.
И выросли дети хорошими. Воспитанными. Нюру мамкой зовут, Семеныча – папкой. А они и не протестуют, рады, что дети у них имеются. В старости будет кому стакан воды подать. И верно! Светка, получив диплом экономиста, осталась в городе жить. Родителей не забывает, каждые выходные наведывается. Ирка из деревни ни ногой. В повара пошла. Кормит рабочих в местной столовой, кое-что и домой приносит. Гришка, после армейки, трактористом стал. Правда, в соседнее село подался. Зазноба у него там объявилась. Рыжая, как летнее солнышко, задорная, будто Нюркина копия. И песню спеть, и сплясать – на всё горазда…
***
— Нюрочка, завтра дети к нам приедут, внуков и правнуков привезут, — обнимал яблоньку Семеныч, украдкой вытирая слезу с морщинистой щеки. — А ты вот в «бега» подалась. Оставила меня одного, век свой встречать. А помнишь, Нюрочка, как мы с тобой первого внука на руки взяли? Сашка такой горластый был, а сейчас тише воды ниже травы. Слова из него не вытянешь. Сидит, молчит, на все вопросы кивает.
Семеныч поднял глаза к серому небу, на котором сгущались тучи, и тяжело вздохнул.
— Сашка так на меня похож, будто от моей кровушки…
Сделав круг вокруг деревца, Семеныч толкнул мыском калоши опавшую листву.
— А Федя. Вон, какой удалец вымахал. Уже и своего ребенка на этот свет народил…
Закрапал мелкий дождик. Поправив воротник фуфайки, Семеныч нахохлился. Вот уж сколько лет прошло. В одиночестве. А будто и не было тех годков. Будто Нюра сейчас выйдет на крылечко и скажет:
— Сёмушка, что ж ты под дождем стоишь? Айда в дом, у меня уже и блинки подоспели.
И раздастся в ушах Семеныча ее счастливый смех, с хрипотцой…
— А у нашей Светочки муж недавно помер, — подумал вслух Семеныч, поглаживая шершавый ствол яблони. — Вдовая она у нас стала. Ох, Нюрочка, я все нашу Фросю вспоминаю. Куда ж она сбежала, бросив своих деток? Зачем? Любви искала? А где ж любовь найти, если ты от одного к другому бегаешь?
И в памяти Семеныча всплыли слова Фроси, когда она призналась, что вина в развале семьи лежит на ней, горемычной. Загуляла. О детях не помнила, о себе думала.
— Любовь можно и в траве найти, — потрогал поросшую мхом ветку старик. — И влюбиться можно даже в осень… И с совестью быть в ладах надобно…
Семеныч не заметил, как кто-то вошел во двор. Стоит себе, яблоньку теплом одаривает, о жене думает, внуков перечисляет, а у самого в глазах печаль и тоска.
— Папка-а-а, — позвал его кто-то, тихо, с лаской и добром.
Семеныч обернулся и его лицо растянулось в улыбке. Рядом с домом стоят Света с сыновьями, невестками и внуками, Ира с мужем и дочкой, Гриша – в компании жены, детей и внуков. Вон она, какая большая семья у Семеныча! Дружная!
— Папка, — Света подошла к нему и обняла, крепко-крепко, как когда-то обнимала его Нюрочка. — Ну что ж ты под дождем стоишь? Пойдем, сейчас блинков напечем. Таких, какие пекла наша мама. Твоих любимых.
— Со сметаной?
— Со сметаной. А завтра все вместе отпразднуем твой юбилей.
Каждый из членов огромной семьи обнял папку, деда, прадеда. Поцеловал и предложил свою помощь, чтобы Семеныча поднять на крыльцо.
— Нет, я сам. Не старый еще, — усмехнулся он, опираясь на руки сына и дочки. — Я еще поживу. Ради Нюрочки. Ради нашей семьи.
