На солнечном взгорке собрались мужики в кружок: кто прямо на траве сидя, или полулежа, а кто на бревнышко уселся. А внизу – река, лесосплав идет, и контора лесосплавная рядышком. У мужиков перерыв выдался непредвиденный, вот работяги и собрались. Хохот стоит на всю округу, будто клоуны перед ними появились. Всего-то – разговоры ведут, крепкие словечки сыплются, как семечки из кармана.
— И чё, хошь сказать, верно ждала? Да не верю я, — молодой, загорелый, вихрастый Павлуха находил подковырку для каждого рассказчика.
— Да все они одинаковые, только свистни – на сторону побежит, — угрюмо заметил лесосплавщик Федотов.
— Гнать таких надо! – Заявил вспыльчивый Павлуха.
— Много ты понимаешь, — отозвался Захар Прокопьев, самый старший из всех. Ему уже за шестьдесят, а он всё на тяжелой работе. Привык просто. За его возраст и седину, а еще за его опыт мужики уважительно звали Евтеичем. Отчество у него такое. – Бабы разные бывают, — продолжил Евтеич, — иногда и понять надо и простить.
— Тьфу, Евтеич, ну ты ляпнул, как в лужу, — засмеялись мужики, не ожидая от старшего товарища таких слов. – А если бы тебе рога наставили, тоже простил бы?
— Ну, мне жаловаться грех, — сказал Евтеич, — я к тому сказал, что нельзя всех под одну гребенку.
Мужики зашумели, заволновались.
— У самих-то рыльце в пушку, — сказал Евтеич, — вон на Галю-повариху так и облизываетесь… а ну скажите, кто из вас к ней не подкатывал?
— Ой, да чего ты про Галю? – сморщился Павлуха. – Она просто цену себе набивает, а так – обыкновенная баба, каких полно на свете.
— А чего же вы все к ней липнете, как пчелы на цветок?
— Да кто там липнет? – отозвался угрюмый Федотов и еще больше надвинул кепку на лоб, чтобы защититься от солнечных лучей. – Это же не женщина – это скала, того и гляди в лоб поварешкой съездит.
— Это потому что ты ей не по возрасту, — хихикнул Палуха, — а вот если бы я…
— Ага, нужен ты ей молодой, ей кого постарше, как говорится, старый конь…
— Да слышали мы – борозды не портит… но и глубоко не вспашет. – Продолжал смеяться Павлуха.
— Ладно вам, чего расшумелись, — заговорил, сидевший в сторонке приезжий мужичок Николай Смородинов. Его мало кто знал, потому как приезжал нечасто, все с какими-то документами. Вроде не начальник, на вид простой, молчаливый. Иной раз задержится, в местной столовке перекусит и снова обратно – в райцентр. – Оставьте женщину в покое, тоже мне – нашли предмет для разговора…
— Ну тогда Николай Назарович сам расскажи что-нибудь… или тоже скажешь, что все бабы верные…
— Не скажу. – Ответил Смородинов. И вид у него при этом был такой, будто вспомнил что-то и поделиться хочет.
Мужики, насмеявшись, притихли и смотрели на Смородинова, по возрасту лет сорока, но в его глазах — будто жизнь прожил.
Он поправил фуражку, кашлянул, посмотрел, и не глядя на мужиков, начал рассказывать.
— Есть у меня знакомый один, тоже на лесосплаве работал лет десять назад… а еще в тайгу любил ходить за шишками. Ну, вот однажды и набил себе шишек…
Жена у него — женщина видная была, на таких, говорят, смотреть хочется… А еще дружок у него был, тоже тайгу любил.
И вот как-то по осени собрался мой знакомый в тайгу, а напарника не может найти. Тогда он к своему дружку. А тот в запятки, не могу мол, говорит, то работа, то еще чего-то. Но знакомый уговорил, потому как год урожайным на кедровые орехи был.
Зашли они в тайгу… и вроде все тропы знают, а заблудились. Углубились в самую гущу, выбраться не могут. Тут страх настиг, поняли, что могут и не выйти. Дружок на него злится, вроде того, что зачем послушался, не хотел ведь идти. Да тут еще свалился он с крутизны, ногу вывихнул, лицо разбил… в общем, мужикам совсем кранты…
Дружок раскис порядком, уж которую ночь в тайге провели, а ночи-то уже прохладные, жар у него начался. В общем, разругались они, и в запальчивости, а может уже от безнадеги, дружок и высказал ему, что с его женой живет. Вот так и выяснилось. А сам чуть не плачет, жалеет, что в тайгу поперся, вместо того, чтобы с его женой на постели…
— Вот это да! – Павлуха присвистнул. – И чё, он ему не вмазал что ли? Ну, знакомый ваш разве не заехал в репу своему дружку?
— Заехал. Один раз. Тот упал. Он его поднял и сказал, что надо выбираться.
— А я бы бросил, — сказал Федотов.
— Не бросил он его, хотя тот просил. «Своих не бросаем», — так говорил мой знакомый, всю дорогу повторял, пока дружка своего на себе нес. А тот понять не мог. «Какие же мы свои, если я с твоей женой, если люблю ее, и она меня любит…» — бормотал раненый. А он ему сказал: «Здесь, в тайге, мы с тобой свои, а там, дома, чужие».
Не верил раненый дружок, что выберутся, а все-таки вышли. Так вот знакомый мой любовника своей жены сразу в больницу, а сам домой. На гвоздике старые вожжи висели, так он их схватил и замахнулся… глаза у жены такие испуганные были, и сама в угол забилась, все поняла. Замахнулся и выбросил вожжи, не дотронулся до нее. «Что же ты, говорит, по собачьему к нему бегала? Не могла по-человечески уйти?»
В общем, дал он ей время собраться, и она сразу к его дружку переехала.
— Слушай, Николай Назарович, — обратился к рассказчику Федотов, — только не говори, что он, знакомый твой, простил их… разве за это можно прощать?
Смородинов усмехнулся, сорвал травинку и слегка пожевал ее.
— Через год, — продолжал Смородинов, — знакомый мой на лесосплаве травмировался. Поскользнулась нога на бревнах и ухнул он в ледяную воду. Но вода – это ладно, ногу покалечил. Увезли его… в общем, была нога – нет ноги. Мать он как раз перед этим схоронил, родни толком нет, только тетка. А чего с нее толку? Придет, повоет и уйдет. В общем, запил мужик, никого видеть не хотел, всех гнал от себя.
Павлуха, самый молодой из работяг, усмехнулся. – Ты уж извини, Николай Назарович, догадываюсь я: пришла, наверное, бывшая жена каяться, он ее и простил.
— Жена не пришла, — спокойно сказал Смородинов, — дружок пришел. Ну, а его костылем чуть не выпроводили. Только дружок настойчивым оказался, как его друг в тайге тогда. Давай насчет протеза узнавать, хотя у них уже первенец родился, вроде не до того им было. Но нет, дружок не сдавался, хотел самый лучший протез найти. И через лесозаготовительную контору добился, через начальство значит. Так что легче было согласиться на его помощь, чем отказать. Вот такие дела.
— Ну так и что, помирились они? – спросил Захар Евтеевич, вытирая пот со лба, потому как солнце все больше припекало.
— А чего им делить? – сказал Смородинов. – Все давно поделено. У них уже двое детей, живут мирно. Ну, а знакомый со своим дружком, не то, чтобы друзья как раньше, но здороваются, общаются, короче, простил он их, чего уж теперь…
— Ну, а сам-то он, который без ноги, женился снова?
— Пока нет, — ответил Николай Назарович.
— Малахольный какой-то этот твой знакомый, — сказал, нахмурясь Федотов, — подумаешь, с протезом помог, я бы все равно не простил…
— Не зарекайся, — одернул пожилой Евтеич, — сначала жизнь проживи, а потом рассуждать будешь.
— Ох, мужики, вон наша машина, — Николай Смородинов сидел как раз на скамейке, сооруженной из двух толстых бревен, и медленно поднялся, — ехать надо, так что бывайте, мужики, авось, свидимся. – И он пошел к машине, что стояла внизу.
— Хотелось бы взглянуть на его знакомого, который вот так просто женушку к любовнику отпустил, — тихо сказал Федотов, убедившись, что Смородинов уже не слышит его.
— Так вон он, — сказал Захар Евтеевич, пригладив усы.
— Кто? – не поняли мужики.
— Я говорю: Николай Захарович – он и есть тот самый знакомый, — пояснил Евтеич. – Про себя он рассказал.
— Да ну?! – удивился Павлуха. – Так его же знакомый без ноги, на протезе.
— Слепые вы что ли? – взглянув на мужиков, спросил Евтеич. – Не видно что ли, как ходит? Я уж давно заметил, что ноги-то у него нет.
Все смотрели вслед Николаю Смородинову, только сейчас заметив, что ходит он как-то особенно.
— Надо же, после того он еще спокойно рассказывает, без злобы… а почему сразу не сказал,что эта история про него самого? — спросил Павлуха, обратившись ко всем.
— Можно подумать мы все тут про себя рассказываем, тоже ведь норовим про знакомых, так вроде легче. Ну, а злиться Николаю Назаровичу уже ни к чему, он простил, живет теперь спокойно. — Задумчиво сказал Евтеич.
Там, внизу, стояла грузовая машина, к которой и направился Николай Смородинов. А из бревенчатого домика, приспособленного под временную столовую, вышла повариха Галя. Ее белую косынку было видно издали. Чернобровая, ясноглазая, одинокая Галя, которая так нравилась мужикам на лесосплаве, и которая готова была огреть половником любого, кто пытался ущипнуть ее, с улыбкой подошла к Николаю, вручив ему сверток. И он наклонился к ней, неловко ткнулся губами в щеку. А она, смущенная, приникла к нему, — видно было, что не хотят расставаться.
Он что-то ей говорил, она кивала, потом сел в кабину, и она махала вслед, пока машина не скрылась из виду.
А мужики на взгорке смотрели на это расставание, не сомневаясь, что они снова свидятся. И никто не отпускал шуточек, никто не смеялся. Каждый думал о своем, может даже порадовался за Николая и Галю. А больше ни о чем и думать не хотелось.
