Галина Петровна, вы в своем уме? В шестьдесят девять лет ребенка брать! Да вы о себе подумайте хоть!
Заведующая детдомом смотрела на них как на сумасшедших. Галина сжала руку Бориса крепче.
— Мы все обдумали, Елена Викторовна. Документы в порядке, справки есть. Почему вы нам отказываете?
— Потому что это безумие! Девочке восемь лет! Ей нужны молодые родители, которые смогут…
— Которые смогут что? — перебил Борис. — Бросить через год? Вернуть обратно, когда надоест? Мы с женой прожили вместе два года. До этого я один жил двадцать лет после смерти первой жены. Галина Петровна — тридцать. Мы знаем цену семье.
Елена Викторовна покачала головой.
— Машенька — сложный ребенок. Три раза возвращали. Она… она не такая, как все.
— В каком смысле? — насторожилась Галина.
— Не разговаривает. Вообще. Психологи говорят — селективный мутизм на фоне психотравмы. Может заговорить, а может и нет. Вы уверены, что справитесь?
Галина вспомнила девочку, которую они видели на прошлой неделе. Худенькая, с огромными карими глазами. Сидела в углу игровой комнаты и складывала пазл. Когда они подошли, подняла глаза — и Галина почувствовала, как что-то екнуло в груди. Столько боли было в этом детском взгляде.
— Покажите нам ее еще раз, — попросила она.
Маша сидела на том же месте. Тот же пазл — картинка с котятами. Галина присела рядом на корточки.
— Привет, Машенька. Помнишь меня? Я Галя, а это дядя Боря.
Девочка подняла глаза, посмотрела внимательно. Потом снова уткнулась в пазл.
— Красивые котята, — продолжала Галина. — У меня дома тоже кот живет. Рыжий такой, толстый. Васькой зовут. Любит на подоконнике лежать, на солнышке греться.
Маша замерла. Потом медленно подняла голову и посмотрела на Галину. В глазах — вопрос.
— Хочешь посмотреть? У меня фотография есть в телефоне.
Галина достала смартфон, нашла фото. Васька во всей красе — растянулся на подоконнике, пузо кверху.
Маша смотрела на фото долго. Потом подняла глаза на Галину и чуть заметно улыбнулась. Первый раз за все их визиты.
— Он правда смешной, — согласилась Галина. — И добрый очень. Детей любит.
— Мама, ты сошла с ума! — Ирина, дочь Галины, металась по кухне. — Тебе скоро семьдесят! Какой ребенок?
— Ир, я все понимаю…
— Ничего ты не понимаешь! Ты думаешь только о себе! А обо мне подумала? Что люди скажут?
— Какие люди? — спокойно спросил Борис.
— Все! Соседи, коллеги… Моя мать в семьдесят лет ребенка из детдома взяла! Да надо мной смеяться будут!
— Значит, это тебя волнует? Что подумают другие? — Галина смотрела на дочь устало. — А то, что девочке нужна семья — не волнует?
— Мам, есть молодые семьи! Пусть они и берут!
— Три раза брали. И три раза возвращали. Она не разговаривает, Ира. Молодым нужны здоровые, беспроблемные дети. А Маше нужны мы.
— Почему именно вы?
Галина задумалась. Как объяснить? Как рассказать про то чувство, которое накрыло ее в санатории два с половиной года назад?
Она приехала в санаторий после операции. Врачи сказали — все хорошо, опухоль доброкачественная, но восстанавливаться нужно. Дочь отправила — мол, отдохни, мам, развейся.
Какое там развеяться. Галина чувствовала себя старухой. Муж умер пять лет назад, работу пришлось оставить, друзья разъехались кто куда. Дочь занята — своя семья, дети. Внуки приезжают раз в месяц, час посидят — и домой. Некогда им с бабушкой возиться.
В столовой санатория места были расписаны. Галину посадили за столик к пожилому мужчине. Высокий, седой, с военной выправкой.
— Борис Андреевич, — представился он. — Будем соседями по столу.
— Галина Петровна.
Первые дни ели молча. Потом разговорились — оказалось, он тоже вдовец, тоже после операции. Бывший военный врач, полковник медслужбы.
— Дети есть? — спросила как-то Галина.
— Сын. В Канаде живет. Раз в год прилетает, на могилу к матери сходит. Внуков нет — они там чайлдфри, как сейчас модно говорить.
Стали гулять вместе. Санаторий стоял в сосновом бору, дорожки ухоженные. Галина рассказывала про свою работу — тридцать лет в школе учителем начальных классов. Борис — про армию, про госпитали, где служил.
А потом случилось то, чего Галина не ждала. Они шли по дорожке, Борис рассказывал что-то смешное про армейские будни. Галина смеялась — и вдруг поняла, что впервые за пять лет смеется по-настоящему. Не из вежливости, не через силу — а просто потому, что весело.
Борис замолчал на полуслове, посмотрел на нее.
— Галина Петровна, можно личный вопрос?
— Спрашивайте.
— Вы… вы не подумайте ничего такого. Просто я давно так хорошо себя не чувствовал. С вами. Может, и после санатория будем видеться?
— Мам, да опомнись ты! — Ирина не унималась. — Какая любовь в твоем возрасте?
— А что, есть возрастные ограничения? — усмехнулся Борис.
— Вы понимаете, что вам обоим скоро по семьдесят? Вы должны о здоровье думать, а не…
— А не о чем? — Галина смотрела на дочь прямо. — Не о том, чтобы жить? Не о том, чтобы кому-то помочь?
— Мама, это эгоизм! Ты берешь ребенка, а умрешь — что с ней будет?
— Ирина, — голос Бориса стал жестким. — Ваша мать прошла полное обследование. Я, как врач, могу подтвердить — она здоровее многих сорокалетних. Да и я в полном порядке. А умереть… умереть можно в любом возрасте. От этого никто не застрахован.
— Но зачем вам это?
Галина встала, подошла к окну. За стеклом шел снег — крупный, пушистый. Как в детстве.
— Знаешь, Ира, я тридцать лет детей учила. Тридцать лет видела их глаза — счастливые, грустные, испуганные. Маша… у нее такие глаза, как у брошенного котенка. Она никому не верит. Боится поверить. А мы с Борей — мы можем дать ей дом. Настоящий дом.
— Временный дом! Лет на десять максимум!
— Десять лет любви и заботы — это мало? Десять лет нормальной семьи? Ты бы отказалась от десяти счастливых лет только потому, что потом может быть плохо?
Документы собирали два месяца. Медосмотры, справки, характеристики. Органы опеки придирались к каждой бумажке — возраст все-таки.
— А жилищные условия? — инспектор листала документы.
— Трехкомнатная квартира, — ответил Борис. — Моя. Галина Петровна ко мне переехала после свадьбы. Есть отдельная комната для ребенка.
— Доходы?
— Две пенсии плюс моя подработка. Я консультирую в частной клинике. Денег достаточно.
— А если ребенок заболеет? Силы есть ухаживать?
— Я врач с сорокалетним стажем, — Борис старался говорить спокойно. — Думаю, справлюсь.
Инспектор — молодая женщина лет тридцати — смотрела на них с сомнением.
— Понимаете, обычно в таком возрасте берут внуков на воспитание. А тут — чужой ребенок, да еще с особенностями…
— Маша не чужая, — перебила Галина. — Она просто еще не знает, что у нее есть семья.
В детдом приехали в субботу утром. Маша сидела в холле с маленьким рюкзачком. Когда увидела их, встала, подошла медленно.
— Здравствуй, солнышко, — Галина присела перед ней на корточки. — Готова ехать домой?
Маша кивнула. Потом вдруг шагнула вперед и обняла Галину. Крепко, отчаянно — как будто боялась, что сейчас оттолкнут.
— Все хорошо, маленькая. Все хорошо, — Галина гладила острые лопатки. — Мы за тобой пришли. Насовсем.
В машине Маша сидела сзади, прижимая к себе рюкзак. Борис поглядывал в зеркало заднего вида.
— Васька ждет, — сказал он. — Целое утро у двери сидит. Знает, наверное, что хозяйка едет.
Маша подняла глаза. В них — робкая надежда.
Дома пахло пирогами — Галина с утра напекла. Васька действительно сидел у двери. Увидев Машу, подошел, обнюхал, потерся о ноги.
— Признал, — улыбнулась Галина. — Он людей чувствует. Хороших любит.
Маша опустилась на колени, погладила кота. Васька замурлыкал, устроился у нее на руках.
— Пойдем, покажу твою комнату, — позвала Галина.
Комната была светлая, с большим окном. Кровать с розовым покрывалом, письменный стол, шкаф для одежды. На подоконнике — фиалки в горшках.
— Если что не нравится — переделаем, — сказал Борис. — Это твоя комната, ты здесь хозяйка.
Маша обошла комнату, потрогала покрывало, заглянула в шкаф. Потом подошла к окну, посмотрела во двор.
— Там детская площадка, — показала Галина. — И школа рядом, пять минут пешком. Но в школу не сразу, сначала отдохнешь, привыкнешь.
Маша кивнула. Потом вдруг повернулась и снова обняла Галину. Беззвучно, но так крепко, что дух захватывало.
Первые недели были сложными. Маша просыпалась по ночам, проверяла — на месте ли ее вещи. Ела мало, осторожно, будто боялась, что отберут. За стол садилась только когда все уже сидели — привычка детдомовская.
— Ничего, привыкнет, — говорил Борис.
К психологу ездили два раза в неделю. Молодая женщина, специалист по детским травмам.
— Прогресс есть, — сказала она после месяца занятий. — Маша начинает доверять. Это хороший знак. Дома как?
— Молчит пока, — вздохнула Галина. — Но глазами говорит много. И улыбается иногда.
— Не торопите. Селективный мутизм — это защитная реакция. Когда почувствует себя в полной безопасности, заговорит.
— А если не заговорит?
— Будете любить молчащую. Это ведь не мешает любить?
— Мам, соседи уже весь подъезд обсудили, — Ирина приехала через месяц. — Ты довольна?
— Соседям скучно живется, — пожал плечами Борис. — Пусть обсуждают.
Маша выглянула из комнаты, увидела Ирину — и тут же спряталась обратно.
— Пугливая, — констатировала Ирина. — И молчит?
— Молчит, — подтвердила Галина. — Но это временно.
— Откуда такая уверенность?
— Оттуда, что я тридцать лет с детьми работала. Знаю, когда ребенок закрывается навсегда, а когда — защищается. Маша защищается.
— И долго вы готовы ждать?
— Сколько потребуется.
Заговорила Маша через три месяца. Галина готовила обед, напевала что-то под нос. Маша сидела за столом, рисовала.
— Баба Галя, можно еще карандашей?
Галина замерла. Потом медленно повернулась. Маша смотрела на нее спокойно, будто ничего не произошло.
— Конечно, солнышко. Каких карандашей хочешь?
— Цветных. У меня синий кончился.
Голос тихий, хрипловатый от долгого молчания. Но — голос!
Вечером, когда Борис пришел с работы, Галина встретила его в прихожей.
— Боря, она заговорила!
— Правда? — он улыбнулся. — Что сказала?
— Попросила карандаши. Баба Галя, говорит, можно карандашей?
— Баба Галя, — повторил Борис. — Красиво звучит.
За ужином Маша болтала без умолку. Про школу в детдоме, про подружку Свету, которую удочерили в прошлом году. Про воспитательницу злую, которая заставляла доедать кашу. Про мальчишек, которые дразнились.
— А почему ты молчала? — осторожно спросил Борис.
Маша задумалась.
— Боялась. Если говоришь — тебя быстрее замечают. А если замечают — могут взять. А потом вернуть. Лучше молчать.
— А сейчас не боишься?
— Нет. Вы не вернете. Вы старенькие, вам некуда меня возвращать.
Галина рассмеялась. Господи, детская логика!
— Мы никуда тебя не вернем, маленькая. Ты наша девочка. Навсегда.
В школу пошли в сентябре. Галина волновалась больше Маши — как примут, не будут ли дразнить?
Учительница оказалась понимающей.
— Не переживайте, Галина Петровна. У нас в классе есть приемные дети. И вообще, сейчас это нормально — семьи разные бывают.
Маша влилась в класс легко. Училась хорошо — сказывалась детдомовская привычка не высовываться. На родительском собрании учительница хвалила.
— Способная девочка. И старательная очень. Только тихая слишком.
— Она оттает, — уверенно сказала Галина. — Ей время нужно.
После собрания шли домой через парк. Маша болтала про одноклассников, про уроки. Вдруг остановилась.
— Баб Галь, а можно вопрос?
— Конечно.
— А почему ты меня взяла? Ты же могла внуков нянчить. У тебя дочка есть.
Галина задумалась. Как объяснить восьмилетнему ребенку?
— Знаешь, Машенька, внуки у меня есть. Хорошие дети. Но они… они не мои. У них есть мама и папа. А ты — ты наша. Понимаешь?
— Не очень.
— Смотри. Внуки приезжают в гости. А ты — живешь дома. Внуков я люблю, но они — гости. А ты — семья.
Маша шла молча. Потом взяла Галину за руку.
— Я рада, что я семья.
Год пролетел незаметно. Маша выросла, окрепла. Из тощего испуганного воробышка превратилась в хорошенькую девочку. Косички отрастила, Галина заплетала каждое утро.
На день рождения Бориса испекла торт. Сама, по рецепту из интернета. Кривоватый получился, но Борис был в восторге.
— Первый торт в моей жизни от внучки!
— Я не внучка, я дочка! — возмутилась Маша.
— Правильно. Ты дочка. Просто я старый дед, путаюсь иногда.
— Ты не старый! Ты… опытный!
Смеялись все. Даже Ирина, которая приехала поздравить Бориса, улыбалась.
После чая Ирина отозвала мать на кухню.
— Мам, прости меня.
— За что?
— Я была неправа. Маша… она правда ваша. Это видно. И ты помолодела лет на десять.
— Дети молодят, — улыбнулась Галина. — Хочешь чаю?
— Хочу. И… мам, можно мы с ребятами в выходные приедем? Мои хотят с Машей познакомиться поближе.
— Конечно! Маша будет рада.
Второй год начался с сюрприза. Маша пришла из школы сияющая.
— Мам, пап, у нас в классе конкурс! «Моя семья»! Можно я про вас напишу?
— А что писать-то будешь? — улыбнулся Борис.
— Как вы познакомились! В санатории! Это же романтично! И как меня взяли. Учительница сказала, можно фотографии принести.
Вечером сидели втроем, выбирали фото. Свадебные — Галина в голубом платье, Борис в костюме. Потом первые совместные — в детдоме, дома, в парке.
— А это кто? — Маша показала на старое фото.
— Это мой сын, — сказал Борис. — В Канаде живет.
— А почему он не приезжает?
— Далеко. И дела у него.
Маша задумалась.
— Ему напишем? Что у него сестра появилась?
Борис переглянулся с Галиной.
— Напишем. Обязательно напишем.
Сочинение Маши заняло первое место. На награждении сидели в актовом зале, слушали, как учительница читает.
«Мои родители познакомились, когда им было по 67 лет. Они встретились в санатории и полюбили друг друга. А потом они взяли меня из детдома. Многие говорят, что они слишком старые. Но я думаю, что для любви возраст не важен. Мои мама и папа самые лучшие. Они учат меня, что никогда не поздно начать новую жизнь. И никогда не поздно стать счастливым».
Галина смахнула слезу. Борис сжал ее руку.
После концерта к ним подошла женщина — мама одноклассника Маши.
— Извините, можно вопрос? Вы правда удочерили ребенка в таком возрасте?
— Правда, — спокойно ответил Борис.
— И не боитесь? Ну… вдруг что?
— А вы не боитесь? — Галина смотрела прямо. — Вы же моложе нас лет на тридцать. Но разве это гарантия?
Женщина смутилась, ушла. А к ним подбежала Маша.
— Мам, пап, пойдемте! Там чай с тортом!
— Пойдемте, дочка, — Борис взял ее за руку. — Пойдемте домой.
Вечером, когда Маша легла спать, Галина и Борис сидели на кухне.
— Знаешь, я иногда думаю — а если бы мы не встретились? — сказала Галина. — Сидела бы я сейчас одна, телевизор смотрела.
— И я бы сидел. Один. С книжкой.
— А Маша — в детдоме.
— Не думай об этом. Мы встретились. И Машу нашли. Значит, так надо было.
— Боря, а ты не жалеешь? Все-таки возраст. Могли бы спокойно жить…
— Галь, какой спокойно? Доживать? Нет уж. Жить — это вот так. С тобой, с Машей, с Васькой этим толстым. Это жизнь. А то, что было до — существование.
За дверью послышались шаги. Маша стояла в пижаме, сонная.
— Не спится?
— Приснилось, что вы ушли. Проверить пришла.
— Иди сюда, маленькая.
Маша забралась к Галине на колени. Большая уже, девять лет, но все равно поместилась.
— Мы никуда не уйдем. Мы дома. Все дома.
— Точно?
— Точно-точно. Спи давай. Завтра в школу.
Проводили Машу в комнату. Укрыли, поцеловали. Васька уже там был — спал в ногах кровати.
— Хранитель, — улыбнулся Борис.
Вернулись на кухню. За окном начинался рассвет — летом светает рано.
— Галь, помнишь, ты спрашивала — зачем нам это?
— Помню.
— Вот зачем. Чтобы маленькая девочка больше не боялась, что ее бросят. Чтобы знала — есть дом. Есть семья. Есть любовь.
— Думаешь, мы справимся? Вырастим ее?
— Вырастим. У нас есть главное — желание и любовь. Остальное приложится.
За окном пели птицы. Начинался новый день. День их небольшой, но настоящей семьи. Семьи, где возраст — просто цифры. Где любовь важнее условностей. Где никогда не поздно начать сначала.
И где восьмилетняя девочка наконец-то обрела то, чего не было у нее никогда — дом.
