Анька застыла посреди кухни, будто кто-то резко притормозил время в радиусе двух метров вокруг неё. Было утро, за окном противно моросил ледяной апрельский дождик, а из чайника срывался пар — но яблоко раздора уже лежало на столе между ней и Славкой крупно-рублёным голосом.
– Или ты впускаешь моего брата пожить в нашу квартиру, или же собирай вещи и уходи отсюда!
– Ты бредишь, что ли, Славик? – выдавила Анна, не узнавая себя. – Какой… Серёга? В наш шкаф-купе его хочешь уложить?
– А по-твоему, мне что делать? Он же в Питере остался без денег, работы и вообще… Ну, человека подставили – сочувствуй!
– Ты б ещё крокодила из зоопарка пригласил! С кухней… Серёга этот… – Анна споткнулась, язык путался, а мысли увязали в беззвучной истерике. – Ну, ты… с ума сошёл?
Славка мялся, топтался на месте, щёлкал пальцами. А все эти склоки словно брызгали по обоям.
– Анют… Он же брат мой. Не на всю жизнь же.
– Что значит не на всю? – Анна размахивала руками, как бойкая шаурмистка на расстроенном рынке. – Ты мне в прошлый раз говорил «на неделю», когда твой двоюродный Пашка приехал! А он заселился к нам на два месяца! Ты забыл, как я потом с санитайзером полгода по квартире бегала?!
– Это другое…
– Даже если по-твоему! – Анька подняла голос, аж чайник на плите судорожно зашипел. – Он пьёт, в карты играет, за прошлым разом полку разбил, чуть хомяка не выкинул с балкона!
– Не выкинул же, – сухо отрезал Славка.
– Потому что я успела, Слав! Ты меня слышишь вообще?
– Хватит нервничать, Ань, – муж развёл руками. – Давай по фактам. Бывает в жизни всякое.
– Вот и пусть «всякое» со своим братцем живёт у твоей мамы! Там нынче комната свободна!
– Ты не хочешь его пустить, да? – сталь в голосе – будто резко внутренняя рубильная машинка запустилась. – Ну тогда… собирай вещи и уходи отсюда.
А тут – наступила тишина.
Мелькнуло даже мельче секунды, а у Аньки внутри – все стены покосились. Так сильно и обидно, что слюна во рту пересохла.
– Ну давай, – шепотом сказала она, – скажи ещё раз.
– Или он живёт… или ты уходишь, – повторил муж, не глядя ей в глаза, вырезая каждое слово, будто гвозди забивал в паркет.
День выкрутился наизнанку. Анна бегала по дому – но ни одно дело не ладилось: хлеб не резался, кофемолка плевалась зёрнами, двери хлопали, как форами на вокзале. На звонки она решительно не отвечала – телефон сел, а нервов не прибавилось.
Ближе к вечеру Славку будто тянуло к телевизору, он перезванивался с Серёгой в ванной часами, глядя в зеркало и делая вид, что обсуждает футбольные результаты.
– Аня, – попытался он к ночи аккуратно, – ну, ты же понимаешь…
– Ничего я не понимаю, – оборвала она его. – Чужой человек у меня в доме. Чужой!
– Он мне не чужой… – прошамкал муж, резко устало. Словно не слова говорил, а битую посуду собирал по кухне.
– А мне чужой! – хлестнула она. – Да и тебе, по правде, только на беду. Ты хоть помнишь, как он тебе машину разнес, когда «на денёк» приехал?
– Я уже всё починил.
– Не в машине дело, Слав. Я жить хочу. Я в своём доме хочу жить спокойно!
Она схватила миску с варёными яйцами, надавила, как будто оттуда выжмет ответ. Но вышло только скукоженное: треск-скрип, и скорлупа в ладони, а счастья – ни грамма.
Муж сник, сел к окну. И опять запустил телефон, будто колыбельную какую.
Неделю в квартире стояло хмурое, язвительное молчание. Оба жили, как на съёмочной площадке, где режиссёр то ли ужасов, то ли семейной драмы. Сидят, переглядываются, шепчутся, но всё – не по-настоящему. По утрам Анна перебирала кота, гладила его – он единственный, кто не молчал и не ругался, только ластился тихонько под боком и мяукал, когда пахло варёной колбасой.
А Славка наполовину растворился – то ли в телефоне, то ли во внутренней драме. Видно было: его тоже трясёт внутри, но он делал вид, что всё в порядке.
– Позвонила тебе мама, – бормотнул Славка в очередной серый полдень.
– Ага, – выдохнула Анна. – Как она сама-то здорова?
– Да всё как всегда.
– Ну и слава тебе, господи… – пробормотала она, не добавляя больше ни слова.
Вечерами стало совсем тошно. Ужин исходил на тёплый бутерброд и лимонный чай, разговор исчез почти весь – осталась только зубная боль и редкое ржание телевизора.
Пришёл тот день, когда Серёга объявился. Не позвонил, а именно объявился – молча, с сумкой на перевес, в засаленном пуховике, с обитой кепкой и странно беспокойными руками.
– Ну, здорово, семья! – влетел, будто давно все двери мира распахнуты перед ним. – Вот я и дома!
Анна почувствовала, будто ее греет прожектор с потолка. Нет, не греет – обжигает. Серёга кинул взгляд вокруг, улыбнулся так, что в квартире запахло одеколоном и залетной дрянью.
– Анька, у тебя что, яйца кончились? – ляпнул с дверей. – Неет, я могу купить, не горюй. Главное – приютили, как родного.
Славка хлопал его по плечу, улыбался, как мальчишка, которому купили киндер. Только у Анны внутри всё скрутилось в узел.
Вечер был муторный. Серёга ходил по квартире, скидывая свои вещи на любой подходящий предмет. Спал — захрапел, ужинал — крошки сыпал под стол, телевизор гонял на полную. А вечером устроил танцы. Не спросив, никого не предупредив.
Анна молчала – но закипала с каждым новым звуком, с каждым мимо пронесенным жестом.
Так прошло три дня.
Когда Серёга завёл под утро в квартиру друзей («Вася – нормальный тип, не бойся. Вот Коля – немного пьёт, ну мы это поправим!») – Аня не издала ни звука. Просто собрала свою чашку, сумку, погладила кота, заглянула в глаза Славке и спросила тихо:
– Ну, так мы и будем?
Славка оторвался от телефона, посмотрел ей куда-то за спину – так неловко и мимо, что Аня поняла всё за одну секунду.
– Я… – промямлил он, – он же брат, понимаешь…
– Понимаю, – отрезала она и кивнула. – Ну что ж.
И вышла в коридор.
Сначала хлопнула наружная дверь (и хрустнула рамка ее ранней жизни), потом выдох замыкания, потом холодная лестничная клетка, по которой когда-то вместе тянулись с пакетами, да счастливо ругались – кто молока не купил, кто мусор не вынес. Теперь всё это показалось каким-то смешным анекдотом, рассказанным на бегу.
На улице было противно-сыро. Машины скреблись по лужам, ветер таскал чужие разговоры, а на душе стояла мигрень и музыка лучших её разочарований.
Через пару дней Анна сняла комнатушку у старушки Марьи Ивановны.
Там всё было как положено: в цветочек занавески, запах пирогов и разговор, всегда исходящий откуда-то из сердца. Даже неприятно удивительная вещь – с ужином всегда стоял стакан компота.
– Проблемы у мужа? – хитро прищурилась хозяйка, подавая очередную порцию вареников.
– Проблемы у семьи, – усмехнулась Аня. – Как бы муж ни звал братца, а счастья – не достанешь для всех.
– Оно всегда так, – кивнула старушка. – Что одному – радость, другому – тоска. Бывает, вот так махнёшь рукой и уйдёшь, а потом счастье на крыльях прилетит вслед.
Анна задумалась, смотря на запотевшее окно. Всё казалось диким розыгрышем – как могла она уйти так, без истерик, без сцены? Где её любимое до боли «всё решать самой»? Но с другой стороны – как можно было бы остаться?
Иногда казалось – жалко Славку: тот ведь не злодей, просто не умел выбрать по-настоящему главное. Может, у каждого внутри сидит свой маленький Серёга – человек времени, который всегда приходит не вовремя.
Иногда звонил Славка. Сухо, с паузами.
– Как ты?
– Живу.
– Может, вернёшься? Я… Ну, я ему сказал – чтобы быстро уехал.
– Слав, не в этом дело. Спокойно у тебя?
– Тихо, – пробурчал он, а в голосе – щемящие углы пустой кухни. – Кот скучает.
– Я тоже.
– Давай как-нибудь…
– Пока не надо, – мягко сказала Анна. – Пока я у Марьи Ивановны. Ты там… не теряйся только.
– Не теряюсь, – ответил он.
Звонил ещё раз – под Новый год. Поздравил, пожелал счастья, почесал свой невидимый затылок в трубке. Пил, наверное, чай один. Серёга давно уже покинул их старую квартиру – уехал поддерживать кого-то ещё, кому по-человечески надо было помочь, а может, просто так и не понял, как устроены чужие границы.
Анна однажды встретила Славку в магазине. Он сильно похудел, волосы растрёпаны, из глаз исчезла прежняя мальчишеская веселость. Делил какую-то задавленную пачку масла и разглядывал её, словно впервые увидел продуктовый набор человечества.
Они просто кивнули друг другу. И пошли дальше, каждый по своей ценовой категории, каждый – своим маршрутом.
Весна была тихой, но голосистой внутри: так бывает, когда на улице ещё только талый снег, а у тебя внутри уже появились зелёные листики. Марья Ивановна научила её вырезать из теста звездочки, варить кофе по-турецки и избавляться от плохих мыслей при помощи влажной уборки.
– И что, всё вот так вот… с концами? – спросил её как-то сосед по лестничной клетке, Витька, толковый мужик с ясными глазами.
– Всё, – ответила Анна. – С концами и с началом.
Она не знала, как будет дальше. Но точно решила: теперь в её доме будет жить только то, что она любит. И, если вселять кого-то – то только по сердцу, а не потому что «надо». Кота можно, душу – если попросит, а вот чувства… – только свои, только настоящие.
А телефон Славки однажды упал в её памяти, как усталый снег – лёг навсегда, не растаял под первым солнцем.
Но Анна всё ещё варила яйца, угощала ими Марью Ивановну и время от времени выгуливала кота по вечерам, улыбаясь чужому брату с чужих окон. Кому-то ведь тоже надо прийти домой, даже если дом теперь совсем другой.
