Зима в тот год выдалась лютая: сибирские морозы держались до минус тридцати, а ночью и того холодней. А нас с подружкой Олей угораздило на школьных каникулах в деревню к бабушкам поехать. Было это в начале 80-х.
Довез автобус до большого села, а дальше водитель ехать отказался — дорогу замело.
— А мы как же? – спрашиваем.
— К родственникам идите, наверняка, кто-то есть у вас тут, иначе бы родители не отпустили. Могу даже отвезти, говорите адрес, — предложил водитель.
Прав был шофёр, у Оли, действительно, родственники здесь, и переночевать можно. Назвали адрес, и отвез он нас.
Вышли мы в темноту и стучимся в ворота к родственникам моей подружки. Впустили нас, обогрели, накормили и уложили спать. Это был наш запасной вариант, про который родители наказывали. А на другой день отправили нас первой попутной повозкой.
Николай Егорович приехал на санях в Боградское еще утром; в конторе вопрос решил, в магазин заехал, а тут его и перехватили: — Егорыч, захвати девчонок до деревни, на каникулы приехали.
— Ну, как же не захватить?! – обрадовался Егорыч. – Это же внучки наших деревенских, довезу с ветерком. У меня и тулуп с собой, пусть завернутся.
Мы запрыгнули в повозку, деда Коля (так мы называли нашего возницу) подал нам тулуп, чтобы укрылись хорошо и не замерли, и мы с ветерком помчались по наезженной санями зимней дороге. Как раз мороз в тот день чуть ослаб, и уже казалось повеселело все вокруг. А красота какая! Снег, иней на деревьях, чуть солнышко выглянуло (слабое такое солнышко зимой), а уже засверкали снежинки, будто в сказку мы попали.
Вот уже позади осталось Боградское, начались березняки, и картина еще интереснее. Ну а с другой стороны степь заснеженная.
Николаю Егоровичу тогда лет шестьдесят пять было, но он еще продолжал работать, и в деревне все знали его неунывающим, добрым человеком.
— Вот по этой дороге сорок лет назад я свою Машу привез.
— Это бабу Машу? – встрепенулись мы.
Деда Коля усмехнулся: — Эх, девчата, это сейчас вы ее бабушкой называете, а тогда она девчонкой молоденькой была.
В сорок первом призвали меня, ушел я на фронт. Воевал все четыре года, два раза ранило, вылечился и снова в строй. В сорок пятом, когда домой возвращался, даже не верилось, что живой остался. Отца и старших братьев не застал, все погибли, мать только одного меня и дождалась. Это ее и спасло, а то она уже лежала, свету белому не радовалась. А тут я вернулся, живой, руки, ноги целы, она и поднялась.
Отдыхать после войны некогда было, работы полно. Но и повеселиться хотелось, по девчонкам соскучился…
Мы с Олей хихикнули…
— Ну а чего, конечно, соскучился, — нисколько не смущаясь, повторил дед Николай, — я — молодой, неженатый, невесту себе присматриваю. В клубе то одна передо мной выплясывает, то другая. Вроде, как и нравятся, но чего-то не то. А потом друг позвал в райцентр на какой-то концерт местный, вот тогда я и увидел свою Машу. Сразу понял, что моя это девчонка: маленькая, с черной косой, она стояла поодаль, как сейчас помню, в светлых валеночках и тулупчике, накинутом на плечи.
Деда Коля вдруг замолчал и мы заметили, что он вытирает слезу, своим же рассказом разбередил себе душу.
— Подошел я к ней, стал знакомиться, ну уж как умею. Думаю, не такие города брали, уж попробую девчонку понравившуюся завоевать. А она и без гонора, слушает мои шутки-прибаутки, да только стыдится чего-то, глаза опустила. Ну тут и я свой напор сбавил, потише так это, да поласковее заговорил… разговорились мы с ней.
Ну и всё, после этого зачастил я в район, чтобы на Машу хоть чуток взглянуть… Я уже обещал сватов заслать, а Маша вдруг заплакала: «Отец не хочет замуж отдавать, — призналась она, — говорит рано мне еще, найдется другой жених».
— Ну, уж нет, — сказал я тогда Маше, — ты – моя, так что жди сватов.
Деда Коля замолчал на минуту.
— А дальше? – спросили мы с Олей. – А дальше что было?
— Ну, а что было, знамо дело, отказ был. Отец Марии дал мне от ворот поворот, сказал, что в мою деревушку дочка не поедет, выйдет замуж за местного.
— А вы что? – снова спросили мы.
— А что, неделю выждал, а потом украл свою Машу и повез к себе в деревню, вот этой дорогой вез, как счас помню.
— Как «украл»? – ахнули мы с Олей. – И вам за это ничего не было?
Деда Коля рассмеялся. – Мы с Машей сговорились, что она с маленьким узелком выйдет за ограду, а я на санях подъеду и ее прихвачу. Так и сделал.
Маша вся дрожит от страха, отца боится, а я коня понукаю. Уже за село выехали, и тут только погоню заметил: Машин отец за нами тоже на санях гнался, что-то кричал, рукой махал. Если бы не пустился он в погоню, так и доехал бы я до своей деревни, привел бы Марию к матери, а потом бы и расписались. Но бегать от будущего тестя стыдно как-то стало.
Остановил коня и сказал: — Я на войне от немцев не бегал, за спины товарищей не прятался, и от тестя своего и подавно бегать не собираюсь. Вышел из саней и пошел ему на встречу. Будущий тесть нагайкой меня стеганул и давай кричать, за грудки меня хватать. А я ему то же самое, что и Маше сказал: — На войне от врага не бегал, негоже мне и от тестя своего бегать.
— Каков наглец! – закричал Никифор, отец Маши, услышав, что я его тестем назвал. – Там мать слегла, как узнала, что ты дочку нашу увез. Разве так делается, разворачивай сани, поехали к нам, там все по-людски и обговорим.
У меня почему-то и мысли не было, что он меня обманет. Отец у Маши крутого нрава был, но слово держал. Благословили они нас тогда, и вскоре я снова посватался, а потом и свадебку маленькую сыграли. И вот уже столько лет вместе!
Прошли годы, а я до сих пор помню нашу с Олей поездку в деревню, и как деда Коля подвез нас и всю дорогу про жену рассказывал, вспоминал, как встретил, как полюбил и как украл. Нам тогда они казались уже такими старенькими, а их молодость чем-то далеким. (А теперь… эх, да молодые они были тогда, молодые). Но хорошо помню, что мы с Олей своим детским умом понимали, что это и есть настоящая любовь. Хотя деда Коля ни разу слово любовь не произнес.
