Под покровом ночи он стоял и раздумывал: войти или нет. Еще вчера заметил, что здесь, на окраине городка, кто-то переезжает. Стояла грузовая машина с открытыми бортами, суетились грузчики, топтались соседи, видно кого-то провожали.
Прохоров подошел ближе. Тишина. Ни лая собак, ни скрипа дверей… пусто, темно и безлюдно. Трясущейся рукой открыл калитку и обошел все уголки двора в поисках металла. Ничего полезного не найдя, решил проникнуть в дом. Удивился, когда обнаружил, что замка на двери нет. «Закрыть забыли», — подумал Прохоров.
И вроде всё просто – толкнул дверь и вошел. Все равно никого. Можно хотя бы плиту с печи снять, колосники забрать. Однако этот шаг был настолько тяжким и непривычным… захотелось бежать без оглядки отсюда.
Но вспомнил огромный долг, обязательства перед поручителями и недавний отчаянный шаг, когда жена застала его, сорокапятилетнего, еще в полном расцветет сил, с петлей в руках. Будто помешательство нашло на него – решить всё одним махом. Нет его, Павла Сергеевича Прохорова, и нет финансовой проблемы. Так он думал.
Жена упала в ноги, уткнувшись в его колени, рыдала. – А я? – кричала она. А я как же? На кого меня оставляешь? А Наташка? Как дочь после этого будет жить?
И он опомнился, затрясся, вытирал рукой слезы, и понял, что долг с его уходом никуда не денется, и родные будут тянуть непосильную лямку и после него.
— Люда, всё, всё, не буду, — обещал он дрожащим голосом.
А потом они долго сидели в вагончике и думали, где взять денег. И снова надежда на выплату зарплаты, которую в девяностых так часто задерживали. И снова думы, как еще подработать, чтобы начать гасить долг перед банком.
Два года назад показалось, что легко решат жилищный вопрос. Оставили дочери двухкомнатную малогабаритную квартиру в качестве подарка на свадьбу, а сами взяли кредит, купили участок и начали строить дом. Успели залить фундамент, и на том дело остановилось. Деньги за материал отдали, и до сих пор его ждут. Поставщиков несколько, и все тянут, обещают в скором времени. На одного в суд подал, но найти не могут… а банк уже до поручителей добрался, и теперь они пытаются надавить на Павла Прохорова с выплатой.
Он снова сделал шаг к чужой двери, слегка стукнул засов – всё открыто, даже через окно не пришлось лазить.
В сенях было темно. Но включать фонарик все равно не стал, чтобы не привлекать внимание. На ощупь обследовал все углы, и, ничего не найдя, вошел в дом. Постоял у двери, прислушиваясь и привыкая к темноте. Да, плиту с печки он обязательно снимет, а больше тут, похоже, брать нечего. Хотя смешно было бы надеяться, что чугунная плита, если ее сдать, покроет его долг… и все же… хотя бы малую часть внести, чтобы отстали от него хотя бы на несколько дней…
В доме еще пахло вещами прежних хозяев, но было пусто и темно. Только лунный свет легко проникал сквозь оголенные окна. И хотя никого в доме не было, стало почему-то не по себе, вероятно, от того, что никогда Павел Прохоров не брал чужого.
Дверь в спальню была приоткрыта, и он решил заглянуть туда. Там вообще была кромешная темнота, видимо, потому, что ставни были закрыты. Но и здесь он не стал включать фонарик, а просто привык к темноте, и заметил, что осталась часть вещей: кажется, комод стоял в простенке, да старый шифоньер сразу у входа. Он подошел к комоду и тихо открыл первый ящик (вряд ли хозяева оставили чем-то поживиться), но Прохоров решил проверить: вдруг что-то ценное осталось.
— Витенька, внучек, это ты? – раздался слабый, старческий голос, нарушивший тишину опустевшего дома.
Прохоров замер, внутри кольнуло от неожиданности и страха. «Этого не может быть», — подумал он, не веря, что слышал голос.
— Витенька, а я знала, что придешь, — снова послышался тот же голос.
Прохоров посмотрел вправо. Там, в углу, разглядел силуэт кровати, которую поначалу принял за нагромождение вещей (мало ли что прежние хозяева могли оставить). Вот оттуда и доносился голос.
Прохорова прошиб пот от догадки, что там, на кровати, живой человек, вероятно, пожилой человек… и его увидели. Пусть в темноте, но старушка поняла, что тут посторонний… хотя, судя по ее словам, она не считала Прохорова посторонним.
— Витенька, внучек, там, в комоде, пенсия моя… ты возьми, я тебе откладывала…нонче конфетки твои привезли в сельпо, люди сказывали. Твои, любимые конфетки… возьми внучек, купи себе, а уж я порадуюсь…
Прохоров стоял перед открытым ящиком комода, в котором, если верить, лежали деньги. Он до того бы оглушен услышанным, что просто замер, не мог даже пошевелиться…
Вдруг старушка слегка кашлянула, потом начала часто дышать и все звала какого-то Витеньку…. Прохоров, наконец, очнулся, и подошел к кровати, тронул ее металлические козырьки… включил фонарик, пытаясь убедиться, в самом ли деле, здесь, в полупустом доме, живой человек.
Она лежала в ситцевом платочке, прикрывшись толстым одеялом, и тяжело дышала. Ее остроносое лицо было в морщинах, и непонятно было, сколько же ей на самом деле лет.
— Эй, бабуля, ты живая? – тихо спросил Прохоров, забыв про печку, про колосники и про деньги в комоде.
Старушка молчала. Было заметно, что ей тяжело дышать.
— Слышь, бабуля, скажи чего-нибудь, — просил Прохоров.- Родня твоя где? Кого на помощь-то звать? — спрашивал он, и в голосе слышалось отчаяние. Было заметно, что ей все хуже.
— Скорую надо! – Сказал он сам себе, и поспешил выйти из комнаты. – Эй, люди, есть тут кто? – громко спросил он, светя фонариком, и впопыхах никак не мог найти, где включается свет.
— Он вышел в сени, выскочил на крыльцо, чтобы позвать на помощь, напрочь забыв о своей безопасности.
— Стой! – Прямо на крыльце в него уткнулись вилы. – Стоять! – Грубый мужской голос остановил его.
— Я же говорила, что воры здесь, — сказала стоявшая за его спиной женщина. – Вязать его надо, Федя!
— Счас Петька подойдет, повяжем, — пообещал мужик, прижимая Прохорова вилами к стенке.
— Там бабка больная, помочь надо! – Крикнул Прохоров.- Скорую вызывайте, а то помрет! – Уже умоляя попросил он.
— Ах ты, супостат, уморил, поди Афанасьевну! – Женщина кинулась в сени, боясь не застать в живых соседку.
***
Следователь Котов с самого утра был не в духе. Тем более что это было утро понедельника, и ему уже «прилетело» от начальства о не раскрытых преступлениях. А то, что зарплату задерживают и народу не хватает, это никого не волнует.
Котов устало перебирал бумажки, будто не начало недели наступило, а уже конец недели, и он, как лимон выжатый, мечтает добраться до любимого дивана.
— Давай его сюда, — буркнул Котов, обращаясь к помощнику.
Прохоров, с покрасневшими глазами, не спавший от нервного напряжения всю ночь, сел перед Котовым.
— С какой целью проникли в дом гражданки Корневой? – спросил он, не поднимая головы.
Прохоров не сразу сообразил, о ком речь, и, молчал почти минуту.
— Я ничего не брал. Я не вор, — пробормотал он.
— Повторяю вопрос, — таким же монотонным голосом сказал следователь: — С какой целью проникли в дом гражданки Корневой Анны Афанасьевны?
— Я… я просто проходил мимо, — сказал Прохоров, — калитка была открыта…
— С какой целью, я спрашиваю! – Раздраженно повторил Котов.
Прохоров не знал, что ответить, поэтому сказал первое, что пришло в голову: — Из любопытства…
Котов посмотрел на него, бросил ручку на стол — во взгляде чувствовалась неприязнь. И не от того, что он был злым или неопытным… нет, просто Котову надоело слушать придуманные на ходу ответы. Ему вообще всё надоело. Единственное, что его вдохновляло, что это дело было почти раскрыто. Всё ведь как на ладони: пойман на месте преступления.
— Я же говорю: из любопытства, — повторил Прохоров, — съехали накануне хозяева, решил заглянуть… а там бабка… забыли ее что ли… как она кстати? Скорая хоть успела? – спросил Прохоров.
— Что взяли с собой? – не реагируя на слова Павла Прохорова, спросил следователь.
— Да ничего не брал! Мне же все карманы вывернули, ничего я не брал… не вор я…
— Увести, — распорядился Котов.
Прохоров, как подкошенный, упал на нары, ни на кого не реагируя в камере. Сердце ныло от мысли, что скажет жена, как это всё отразится на его семье и что потом будет. В какой-то миг ему стало так плохо… он даже пожалел, что не успела в прошлый раз затянуться петля. Но потом все его мысли были, что сказать жене, какие слова найти, чтобы успокоить ее… и как на это посмотрят дочь и зять.
Он ждал встречи с женой, подбирая слова в свое оправдание, но ничего не приходило на ум, и он чувствовал себя загнанным в угол. «Теперь всё, — думал Павел, — ничего не докажешь».
Прошли сутки. Звякнули ключи и Прохорова позвали. Он вышел без вещей и ожидал вновь увидеть следователя Котова, который считал это дело практически раскрытым.
Но его ввели в маленькую комнату с решеткой, где был потертый стол и два стула. На одном из них сидел мужчина в плаще и с непокрытой головой. Волосы его были почти седые, у глаз пролегли морщины. Пиджак, бежевая рубашка и галстук бросились в глаза Прохорову. Он сел напротив.
Мужчина выглядел лет на 60-67 и сразу посмотрел в глаза Прохорову, изучая его.
— Покровский Анатолий Андрианович, — представился он. – Вы, Павел Сергеевич, накануне к моей теще в дом залезли… вот так-то…
Прохоров удивился. Он думал, что адвоката ему прислали, а тут родственник этой бабули, да еще и пустили его запросто, будто свой он тут…
— Послушайте, я ничего не брал, клянусь, ни рубля не взял, там все нам месте.
— Знаю, мы уже посмотрели, — заверил мужчина. Он сидел также спокойно, по-прежнему сложив руки «замком», и следил за Прохоровым взглядом.
— Так получилось, понимаете, — Прохоров был растерян, подавлен происходящим. – Кстати, кажется, вашей… родственнице стало плохо, я выбежал, чтобы людей позвать, скорую вызвать… скажите, как она? она жива?
— Жива. Жива Анна Афанасьевна. Вчера доктора весь день с ней возились, но всё обошлось…
Прохоров выдохнул. – Я клянусь, даже не притронулся к ней… я помочь хотел… она какого-то Витю звала, внуком называла… может меня с кем перепутала… про какие-то деньги говорила, про конфеты… но я не брал… я ничего не брал…
Правое веко у посетителя дернулось, мужчина чуть сощурил взгляд, видно, зрение его подводит. – Про конфеты? – переспросил он.
— Ну да, как с маленьким разговаривала, а потом затихла, понял я, что плохо ей…
Покровский тяжело вздохнул. — Это она про нашего сына Виктора… Витя погиб пять лет назад… а теща до сих пор помнит, какие конфеты он в детстве любил. И она его любила… всегда после школы ждала. Даже когда взрослым стал…наготовит еды и ждет…
Покровский поднялся. – Адвокат я, хотя уже на пенсии и отошел от дел… но тебе помогу… меня хорошо знают…
— Как поможете? – не поверил Прохоров.
— Обыкновенно. Помогу выйти отсюда без судимости.
Прохоров смотрел на него и не мог поверить в услышанное. Неужели этот человек, которому стоит лишь пальцами щелкнуть, чтобы срок дали, искренне хочет его отсюда вытащить?
Покровский понял недоумение в глазах несчастного Прохорова и пояснил. – Я тебе обещаю: ты отсюда выйдешь.
Он подошел к двери, и тут Прохорова будто кто-то подстегнул, он почти закричал: — Я залез в ее дом, чтобы обворовать… найти что-нибудь… я не знаю, может я и деньги бы взял…
Прохорова трясло от собственного признания, но почему-то ему показалось, что самое главное сейчас – сказать правду, а там уже пусть сам решает этот пожилой интеллигент, выручать ли его, бедолагу, из камеры.
— Знаю. – Почти без эмоций ответил Покровский. – Все знаю. – Он вернулся и снова сел за стол. Павел был эмоционально напряжен, и в порыве рассказал все и про банк, и про отсутствие денег, и про поручителей и даже про попытку уйти из жизни.
– Вещи перевозили, не всё вошло, да и не всё надо забирать… весь день уговаривали мать… а она заупрямилась: «еще ночку в своем доме…». Жена переживала, никак уговорить не могла, знала, что со здоровьем у нее уже не ахти… возраст. – Покровский вздохнул. – Не убедили мы ее. Решили, что пусть еще переночует, раз ей так хочется. Кто же знал, что ночью ей плохо станет… она часто внука вспоминает… может и привиделось ей, что это ты ее внук…бредить начала… Так что, парень, не зайди ты в ту ночь… может и не застали бы мать живой… и винили бы себя потом.
***
Покровский сдержал слово: Прохорова выпустили.
Поникший, он сидел дома, опустив голову, и жена обняла его. Так они просидели несколько минут, не сказав друг другу ни слова.
— Паша, я тебе сейчас скажу… только ты выслушай до конца, — нарушила тишину Людмила, — Наташа с Вовой к сватье и свату переехали жить…
Павел очнулся, поднял голову. – Как? Из нашей квартиры, что мы оставили им, переехали? Там же тесно у них, у Володьки младший брат еще… и у наших Димка совсем маленький…
— Ничего, Паша, ничего… ты не волнуйся… они всё знают… сваты сами предложили.
— Стыдно, — признался Павел, — до чего дошло с этим кредитом… а нашу квартиру… неужели продать хотят? Мы же им оставили…
— Паша, ты не думай, они продавать не будут… они сдавать будут, а деньги за аренду нам отдавать, чтобы каждый месяц кредит выплачивать…
— Не знаю, как они там, квартира-то у Володькиных родителей маленькая, а теперь, считай, две семьи вместе… да еще и тестю зарплату не платят…
— Ничего, они сами так захотели… Паша, мы как-нибудь выкрутимся, ты только не отчаивайся, — жена заплакала.
— Не плачь, я теперь понял: ни петля, ни тюрьма меня не берет, видно посыл мне откуда-то сверху… намек что ли другой выход искать и… жить. Будем платить, — сказал он. — Я завтра к поручителям схожу, пусть видят, что не сбежал, что буду платить. Там, на заводе, кажется, аванс должны дать.
— Ну, вот и хорошо, Паша, вот и хорошо, — шептала Людмила.
***
Прошло семь лет
Дом Прохоровы все-таки построили. Стройматериалы, за которые деньги уже были отданы, им привезли. Правда, не все оказались добросовестными поставщиками, и потерялись на просторах страны, так и не вернув долг. Но зато долг перед банком Павел погасил полностью.
Чтобы сэкономить, сам возился на своей стройке, да еще зять помогал. Когда, наконец, сменили вагончик на просторный дом, занялись его обустройством. Дочь с зятем к тому времени вернулись в свою квартиру, и через год родился второй ребенок.
О том случае, когда забрался, как он считал, в пустой дом, Павел старался не вспоминать. И лишь по прошествии лет, часто приходила на ум та история. Но теперь уже не так болезненно отзывалась в памяти. Вот только сердце теперь иногда покалывало, и жена поставила ультиматум: «срочно в больницу».
Там, в поликлинике, он и наткнулся на бывшего адвокат Покровского. До этого как-то не случилась встреча. Павел стал приглядываться: он или нет. Он. Правда, постарел еще сильнее, голова совсем седая.
— Здравствуйте… не узнаете?
Покровский стал вглядываться в его лицо. И хотя память у него раньше на лица была отменной, в тот раз он не мог сразу вспомнить.
— Прохоров. Павел Сергеевич Прохоров. Это ведь я тогда в пустой дом забрался, вы еще со мной встречались и помогли тогда…
— А-ааа, да-да, припоминаю, было такое. – Кажется Покровский даже обрадовался, когда увидел Павла.
— Как ваша теща, кажется, Анна Афанасьевна… оклемалась она тогда… помнится, плохо ей было.
— Да-аа, матушке нашей тогда уже восемьдесят семь стукнуло, вот мы и перевезли к себе. И вы знаете, после того шесть лет прожила Анна Афанасьевна… да-да, до девяносто трех годочков дотянула… и частенько повторяла: «жалко, что жизнью своей с внуком Витей поделаться не могу, а то ведь мне вон сколько отпущено, а ему… жить бы, да жить». – Покровский печально вздохнул: — В прошлом году схоронили мы Анну Афанасьевну.
— Примите мои соболезнования, — сказал Прохоров.
— Вы-то как? решился вопрос с домом? — спросил бывший адвокат.
— Слава Богу, решился. Построили. И больше в такие долги залазить не хочу. Внуки у нас с женой… вроде все хорошо. Подсобное хозяйство есть… огородик… даже кур разводим.
— Ну, вот и славно, — обрадовался Анатолий Андрианович.
— А у вас, простите, разве сын Виктор единственным был?
— Нет. У нас еще дочка, — ответил адвокат. – Внуки есть. Так что радуют нас с женой на старости лет… Ну мне пора, моя очередь подходит.
Прохоров кивнул ему на прощанье и задумался: «Неужели Анна Афанасьевна, и самом деле, приняла его, Павла, за своего внука? Или она все придумала, увидев постороннего в доме? Почему-то для Прохорова это осталось загадкой, и теперь ее не разгадать. И надо ли разгадывать? Одно знал наверняка: та ночь стала для него и для его семьи судьбоносной. В хорошем смысле судьбоносной.
Он тоже поднялся, заметив, что скоро его очередь, тихо сказал сам себе: «Ладно, живем дальше».
