— А ты чего лежишь? День на дворе, а ты улегся. Ночью что ли не належался? – Люба с удивлением смотрела на мужа, найдя его на диване в горизонтальном положении. А ведь всего на пару часов отлучалась.
— Да чего-то не можется мне, — поворачиваясь на спину, сказал Николай.
Люба подошла к столу, заметив спешно нарезанные огурчики. А еще на кухонном столе так и осталась стоять начатая бутылка.
— А это откуда? – спросила хозяйка, взяв емкость в руки. Она открыла и понюхала. – Коля, где ты это взял?
— Да где берут? Понятное дело – в магазине.
Она подошла к мужу. – Коля, ты чего наделал?
Николай моргнул, растерявшись от вопроса. Ведь ничего особенного не сделал, всего лишь взбодрился после праздника.
— Чего я наделал? – спросил он, совершенно не понимая жену.
Она тряхнула бутылкой. – Ты зачем это? А?
— Да чего «это»? – не понимал Николай.
— Ох, горюшко… ты понюхай, да на этикетку глянь…
— Ну, что там не так?
— А ты сам не чувствуешь? Ты же только что сказал, что худо тебе… а я и сама вижу: бледный вон какой. Тошнит, поди?
Николай испуганно посмотрел на жену и кивнул. – И правда, чего-то не так… может скорую вызвать…
— Ага, хватился, скорую ему… какая тебе нынче скорая? Пока до нашей деревни доползет… да и не поедут тебя спасать в такую даль. – Люба села рядом и заголосила. – Ой, как же ты не заметил, чего хлебнул… ой, что же я делать буду… без тебя…
— Люба, ты чего? Все так плохо?
— Хуже некуда.
— Так это… давай санавиацию вызовем… пусть спасают меня, а то и, правда, в глазах туман…
— Совсем умом тронулся, какая авиация, ты хоть знаешь, сколько стоит вертолет в воздух поднять…
— Чего делать-то? Мне и впрямь дурно… это чего они мне подсунули? Может таблеточку дашь? – схватив жену за руку, спросил Николай.
— Если только для облегчения твоего ухода, — сказала Люба.
— Какого ухода? Я не хочу уходить…
— Так и я не хочу… а придется… осталось тебе час от силы. Разве ты не знал про такие случаи – раз и нет человека.
Николай попытался подняться. – Да ну, не может быть…
— Лежи, так хоть силы сбережешь, может, подольше протянешь. – Она уложила мужа, накрыв покрывалом. – Ох, сокол ты мой ясный, лежи, а я рядышком побуду. Ты лучше в оставшееся время повинись, вспомни, может, грех какой на тебе…
— Да какой грех, Люба?! Грех, что я гадость эту в себя пропустил… как же не заметил… ох, худо мне…
-Ну, а в прошлом году на юбилее у Сверчковых, помнишь, с Натальей выплясывал…
— Так ты сама меня подтолкнула, сказала, чтобы подвигался…
— Я разрешила, а ты и рад был, когда она тебе глазки строила…
— Да ты что, Любаша, я ведь за всю жизнь ни разу, никогда, мы же вместе, рядышком с тобой, клянусь, одна ты у меня.
— Ой, Коля, и ты один у меня, ой как же я теперь…
Николай, сложив руки на груди, смотрел в потолок. За какие-то минуты осунулся, казалось, похудел. – Всё, Люба, сам чую, что конец пришел… прости, ежели, что не так…
— Коленька, погоди, хоть рассола принесу тебе, напоследок глотни…
— А можно? – спросил муж.
— Теперь, Коля, всё можно.
Люба принесла рассол. – Пей, родненький мой… а хочешь, я тебе бульончика подогрею…
— А хуже не будет?
— Да куда уж хуже?! Похлебай бульона куриного, теперь все можно…
Николай смиренно принимал ложку за ложкой вкусного бульона, позволив покормить себя как маленького. Потом вдруг опомнился.
— Любаша! Твою дивизию! Чуть не забыл! Вот сейчас бы «коньки отбросил», а ты бы и не знала, так бы и не нашла… у меня же заначка…
— Какая заначка?
— Моя заначка! Глянь, там, в сенях, за шкафчиком… иди, глянь.
Через пять минут Люба принесла, завернутые в целлофановый пакет деньги. Это были аккуратно сложенные крупные купюры.
— Коля, это зачем? это куда? или чувствовал, что уже скоро конец и отложил себе?
— Да это я тебе отложил. На день рождения, — признался Николай.
— Мне?!
— Да, Любаша, тебе. Посчитай, там должно быть ровно шестьдесят одна тысяча. Тебе же шестьдесят один через неделю исполнится, вот я и отложил шестьдесят одну тысячу… такой вот подарок от меня.
Люба, уронив голову на грудь мужу, зарыдала. – Ой, Коленька, какой же ты у меня хороший! Что же я… такого мужика должна лишиться? Да ни за что!
Она перестала плакать. – Коля, ешь бульон. А я тебе сейчас чайку горячего сделаю…
— Спасибо, Любаша, хоть напоследок побалуюсь чайком, любили мы с тобой чаевничать. – Николай заплакал. – Сколь там мне еще осталось? Глянь на часы, а то может, и чаю выпить не успею…
— Коля, так уж давно время прошло… а ты живой. Слышь, Коля, может, обойдется… а ну встань, родимый, приподнимись, пойдем к столу… вот так. Не штормит тебя?
— Слушай, может и впрямь пронесло. Николай сел за стол, и отведав тарелочку куриного супчика, снова лег на диван.
Послышались шаги.
— Ой, никак кум пришел? – заметила Люба. – Ты, лежи, ты болеешь, а я встречу, спрошу, чего надобно.
Николай от любопытства приподнялся, еще не веря до конца, что ему стало легче. Кум Петр что-то спросил у Любы, и она открыла шкафчик и достала бумажный пакет с мукой. Николай догадался, что, скорей всего, кума попросила муки, вот и отправила Петра. Пока Люба отсыпала муку, Петр, заметив бутылочку, оставшуюся на столе, открыл ее и налил.
— Погоди, — голос Николая потерялся где-то из-за испуга. Но не успел и шагу сделать, как Петр намахнул эту стопочку, а жена Люба и глазом не моргнула.
— Стой! – Николай босиком кинулся к куму. – Это же отрава!
— Где отрава? – не понял Петр.
— Ой, Коля, да ляг ты уже, тебе отлежаться надо, — сказала жена.
— Ты видела? – спросил он жену. — Нет, ты видела? Ты зачем его не остановила? Ты отравить его хочешь?
— Да не отравится он… и ты не отравишься, ложись уже, болезный.
— Чего у вас тут такое? – не понял Петр.
— Петя, на вот муку и иди домой, тебя там Надежда ждет. – Сказала хозяйка.
— Нет, ну я могу и посидеть, мы вон с Николаем присядем…
— Хватит присаживаться, вы и так три дня сидели, тридцатого начали и по сей день…
Выпроводив Петра, Люба убрала бутылочку подальше в шкаф – от греха подальше.
— Я не понял: это сейчас чего было? Он при тебе пропустил, а ты – молчок. Это значит нормально все?
— Ложись, иди, — сказала жена.
— Нет, я не понял… это зачем было? – Николай, окончательно оклемавшись, наступал на жену, и ей пришлось закрыться в спальне.
Стукнув кулаком в дверь, закричал: — Да ты как могла! Я ведь и в самом деле чуть не помер…
— А нечего было праздновать три дня. Мало тебе было со сватами, с кумовьями, так ты еще «догнал»…
— Я из-за тебя чуть живой был… поверил, что и впрямь палёная…
— Вот видишь, как я тебя «оживила», хоть в пляс пускайся, — ответила жена.
Николай ушел в зал и сел за стол. Люба вышла следом. Он опустил голову и завыл: — Заначка-аааа…. твою дивизию… спалился я…
Люба села рядом. – Ну и чего выть? Никуда не делась твоя заначка…
— Ты не понимаешь… я вот этими руками… вот этими рабочими руками собирал… и спалился.
_____________
До самой ночи Николай не разговаривал с женой.
Когда легли спать, оба оказались на разных краях кровати, а межу ними, хоть КАМАЗ проезжай.
Первой заговорила Люба: — Коль, ну ладно, чего ты… живой ведь.
-Ты у меня праздник украла, — недовольно буркнул Николай.
— Какой праздник, Коля? Праздник уже прошел.
— А день рождения – не праздник что ли?
Люба приподнялась и посмотрела в лицо мужу. – Так это же мой день рождения! Понимаешь, мой!
— А ты чья жена? Ты моя жена. Значит и день рождения тоже мой. Отчасти, мой. Думал, сюрприз будет, при гостях вручу шестьдесят одну тысячу… а теперь…
Люба молча легла, поглядывая на мужа. – Ну, ладно, Коля, я обратно заначку убрала. Ну, хочешь, я вообще про нее забуду? — она придвинулась ближе к мужу, заботливо подтянула одеяло, чтобы не замерз.
Минуту лежали молча. Потом Николай протянул руку, а она, не говоря ни слова, положила голову ему на плечо.
— А вдруг взял бы и в самом деле того… на тот свет отправился бы, — тихо сказал он.
— Да что ты, Коля, разве бы я позволила? Такого мужа как ты я никуда не отпущу, даже на то свет.
Было темно и тихо. Только пёс Кешка изредка потявкивал во дворе, выполняя обязанности сторожа. И лежали они, прислушиваясь, и не знали, что оба улыбаются, довольные, что вместе, что рядом.
