— Ты думала, я не узнаю, как ты разрушила его жизнь? — голос Жанны Олеговны дрожал от злобы, но в глазах уже стояла усталость.
Лена не подняла взгляда от компьютера. За стеклом аптечного окошка стояла женщина . Седые волосы аккуратно уложены, но руки выдавали возраст — сухие, с выступающими венами.
— Что вам нужно? — спросила Лена ровным голосом.
— Не притворяйся! — Жанна Олеговна ударила ладонью по стеклу. — Знаю, что это ты! Елена Михайловна Краснова, бывшая жена моего сына!
Очередь за спиной зашевелилась. Кто-то кашлянул, кто-то отступил к стеллажам. В маленьком городке все знали всех, а семейные драмы обсуждались месяцами.
— Пожалуйста, скажите, что вам нужно из лекарств, — повторила Лена, не поднимая глаз.
— Мне нужна справедливость! — выкрикнула Жанна Олеговна. — Ты его загубила! Мой Андрей был хорошим человеком, пока не связался с тобой!
Лена наконец подняла взгляд. В её глазах не было ни гнева, ни обиды — только бесконечная усталость.
— Жанна Олеговна, вы хотите лекарства или нет?
— Хочу! — свекровь достала из сумки мятый рецепт. — Но без очков не вижу, положите всё, как положено. И без подделок!
Лена взяла рецепт. Кардиомагнил, конкор, престариум. Сердце, давление. Дорогие препараты для пенсионерки.
— Семьсот восемьдесят три рубля, — сказала она, пробивая чек.
— Что?! — Жанна Олеговна побледнела. — Я думала, тысячи полторы максимум…
— Семьсот восемьдесят три, — повторила Лена и тихо добавила: — Я сделала скидку.
— Какую ещё скидку? Я не просила!
— По карте постоянного покупателя.
— У меня нет никакой карты!
Лена молча указала на экран кассы. Там действительно светилась цифра скидки — пятнадцать процентов.
Жанна Олеговна порылась в кошельке. Достала потрёпанные купюры, пересчитала. Не хватало тридцати рублей.
— Я… я завтра доплачу, — пробормотала она, багровея.
— Не нужно, — Лена достала из своего кармана красную тридцатку и положила в кассу. — Сдачи не нужно.
— Ты что делаешь?!
— Ничего особенного.
Жанна Олеговна схватила пакет с лекарствами и устремилась к выходу. На пороге обернулась:
— Думаешь, этим что-то изменишь? Он мёртв! Мой сын мёртв, а ты продолжаешь играть в святую!
Дверь за ней хлопнула. В аптеке повисла тишина.
— Ну и ну, — протянула пожилая женщина из очереди. — А ведь вы помогли ей.
— Лекарства нужны всем, — ответила Лена.
Вечером, дома, она достала из шкафа конверт и пересчитала деньги. Три тысячи рублей. Столько стоила коммунальная квартира в их доме на улице Садовой. Конкретно квартира номер семь, где жила Жанна Олеговна.
— Мам, а что это? — Тимка заглянул через плечо.
— Ничего особенного, солнышко. Иди делай уроки.
— А почему тётя так кричала на тебя в аптеке?
Лена замерла. Значит, он видел.
— Она расстроена. Люди иногда говорят не то, что думают.
— А ты на неё не сердишься?
— Нет.
— Почему?
Лена сложила деньги в конверт, заклеила его.
— Потому что сердиться — это больно. А мне хватает боли.
Через час, когда Тимка заснул, она вышла из дома. На улице Садовой было тихо. Дом номер двенадцать, подъезд второй. Лена поднялась на третий этаж и повесила конверт на дверную ручку квартиры номер семь. Без подписи, как всегда.
По дороге обратно она думала о том, что завтра Жанна Олеговна снова найдёт деньги на коммуналку. И снова будет недоумевать, откуда они берутся. Третий месяц подряд.
Утром следующего дня Лена, как обычно, вела Тимку в школу. У подъезда их поджидала соседка баба Нюра — главный источник новостей во всём микрорайоне.
— Леночка, а ты слышала про Жанну Олеговну? — зашептала она заговорщически. — Опять в больницу попала. Давление скакнуло до двухсот.
— Серьёзно? — Лена остановилась.
— Ага. Говорят, ночью скорую вызывала. А утром как ни в чём не бывало домой вернулась. Упрямая, как коза горная.
Тимка дёргал маму за рукав:
— Мам, мы опоздаем!
— Иди потихоньку, я догоню, — сказала она сыну.
— А знаешь, что обидно? — продолжала баба Нюра. — Одна она совсем. Могла бы и невестка помочь, не чужие ведь были. А то развелась и как отрезала.
— Может, у неё свои причины, — осторожно заметила Лена.
— Какие причины? Мать умирающего мужа бросить? Нет, я понимаю, если свекровь стерва, но Жанна Олеговна тихая женщина. Учительницей всю жизнь проработала, детишек любила.
Лена вспомнила вчерашний крик в аптеке. «Тихая женщина» — это было не про ту Жанну Олеговну, которую она знала.
— Да уж, одиночество — не сахар, — вздохнула баба Нюра. — А ещё говорят, деньги у неё появляются непонятно откуда. Коммунальные платит исправно, а пенсия — копейки. Соседи гадают: то ли копилка заначка была, то ли кто помогает втихую.
— Мне пора на работу, — поспешно сказала Лена.
— Конечно, дорогая. А ты подумай всё-таки — может, стоит проведать старушку? Христианский долг никто не отменял.
По дороге в аптеку Лена размышляла о том, что знала про Жанну Олеговну только с одной стороны. Свекровь всегда была требовательной, критичной. «Андрюша, ты посмотри, как жена твоя борщ варит — сплошная водичка!» Или: «Лена, ну нельзя же так небрежно гладить рубашки мужу!»
После смерти Андрея критика превратилась в открытую враждебность. Жанна обвиняла невестку в том, что та «довела сына до инфаркта своими выходками». Какими выходками — оставалось загадкой.
Но сегодня впервые Лена подумала: а что, если за агрессией скрывается просто страх? Страх остаться одной в пустой квартире, где каждая вещь напоминает о мёртвом сыне.
В аптеке день прошёл спокойно. Лена обслуживала покупателей, раскладывала товар, вела учёт. И всё время думала о том, правильно ли поступает, помогая втайне. Может, стоило просто прийти и предложить помощь открыто?
Но она помнила последние слова Жанны: «Думаешь, этим что-то изменишь?» В этих словах звучала не только злость, но и отчаяние.
Через неделю баба Нюра прибежала к Лене с новостями:
— Жанна Олеговна совсем плохо стала! Вчера еле до магазина дошла, а сегодня вообще не выходила. Я стучалась — не отвечает.
— А может, спит просто? — предположила Лена, но внутри что-то ёкнуло.
— Да какой сон! Я в окно заглядывала — свет горит, телевизор работает. Но дверь не открывает.
Вечером Лена не выдержала. Взяла Тимку за руку:
— Пойдём к бабушке Жанне проведаем.
— К той, что в аптеке кричала?
— К той самой.
Поднялись на третий этаж. Лена постучала в дверь квартиры номер семь.
— Жанна Олеговна, это я, Лена. С Тимофеем.
Долгая пауза. Потом шарканье тапочек и скрип замка.
Дверь приоткрылась на цепочку. В щели показался покрасневший глаз.
— Тебе чего?
— Хотела узнать, как здоровье. Слышала, что плохо себя чувствуете.
— А тебе-то что? — Но голос звучал уже не так агрессивно, скорее растерянно.
— Жанна Олеговна, откройте. Тимка принёс вам гематоген, — соврала Лена.
Мальчик удивлённо посмотрел на маму, но промолчал.
Цепочка звякнула. Дверь открылась.
Жанна Олеговна стояла в старом халате, босая. Лицо осунулось, под глазами — тёмные круги.
— Проходите, раз пришли, — буркнула она.
Квартира была чистой, но холодной. На столе — недоеденная овсянка и стакан чая.
— Бабушка, а у вас интернет есть? — спросил Тимка, разглядывая старый телевизор.
— Есть. Только я в этих штуках не разбираюсь. Сын всё настраивал, а теперь…
— А хотите, я покажу, как фильмы смотреть? Там много старых, которые вы наверняка любите!
Жанна Олеговна неожиданно улыбнулась — впервые за все эти годы Лена видела её улыбку.
— Покажи, внучек.
Пока Тимка возился с планшетом, Лена осторожно осмотрелась. На холодильнике — фотографии Андрея в разном возрасте. На подоконнике — вянущие фиалки.
— Цветы надо полить, — заметила она.
— Руки не доходят. Всё болит, — призналась Жанна Олеговна.
Лена молча взяла лейку, налила воды из крана.
— Бабушка, а это кто? — Тимка показывал на семейное фото.
— Это мой сын, твой папа. А рядом — твоя мама. Давно это было.
— А почему вы не дружите?
Жанна Олеговна покосилась на Лену:
— Сложно объяснить, мальчик.
— А мама говорит, что вы расстроенная, поэтому кричите. И что сердиться больно.
— Твоя мама это сказала?
— Ага. И ещё она говорит, что лекарства нужны всем. Вот мы и купили вам те таблетки в прошлый раз.
Тишина. Жанна Олеговна медленно повернула голову к Лене.
— Что он сказал?
— Ничего особенного, — быстро ответила Лена.
— Нет! — голос Жанны сорвался. — Что значит «мы купили»?
Тимка растерянно посмотрел на маму:
— А что, не надо было говорить?
— Тимофей, иди в коридор, — тихо сказала Лена.
— Стой! — крикнула Жанна Олеговна. — Объясни, что ты имел в виду!
— Ну… мама сказала, что тебе нельзя без лекарств. И что у тебя денег не хватило. Вот мы и доплатили тридцать рублей.
— Тридцать рублей? — Жанна рухнула на стул. — А… а деньги на коммунальную? Откуда деньги каждый месяц?
Лена молчала.
— Отвечай! — закричала Жанна. — Это тоже ты?!
— Не кричите при ребёнке, — попросила Лена.
— Значит, ты! Всё это время ты! — Жанна схватила со стола пакет с таблетками и швырнула его в стену. — Зачем?! Зачем ты это делаешь?!
Капсулы рассыпались по полу.
— Уходите! — завизжала она. — Убирайтесь вон! Не нужна мне ваша жалость!
Лена взяла Тимку за руку и направилась к выходу.
— И больше не смейте сюда приходить! — кричала Жанна им вслед. — Слышите?! Не смейте!
Три дня Лена не выходила из дома после работы. Сидела на кухне, пила чай и смотрела в окно. Тимка делал уроки молча — чувствовал, что мама расстроена.
— Мам, а я правда что-то не то сказал? — спросил он в третий вечер.
— Нет, солнышко. Ты сказал правду. А правда иногда больно ранит.
— Но ведь мы хотели помочь?
— Хотели. Но не все готовы принимать помощь.
В четверг вечером кто-то тихо постучал в дверь. Лена выглянула в глазок — никого. Открыла — на пороге стояла картонная коробка, перевязанная бечёвкой.
— Тим, иди сюда!
Мальчик прибежал, заглянул за дверь:
— А кто принёс?
— Не знаю.
Лена осторожно подняла коробку. Лёгкая, но что-то внутри перекатывалось. На крышке криво написано: «Лене».
Они прошли на кухню. Лена развязала бечёвку, открыла коробку.
Внутри лежал домашний пирог. Румяный, с золотистой корочкой. Из разреза выглядывали тёмно-красные вишни.
— Ух ты! — восхитился Тимка. — А кто испёк?
Лена молча достала пирог. Под ним лежала мятая записка, написанная дрожащим почерком: «Не умею говорить. Но пирог получился.»
— Это от бабушки Жанны? — догадался мальчик.
— Кажется, да.
— А что она имела в виду?
Лена села на стул, всё ещё держа записку.
— Она имела в виду… что иногда слова не нужны.
За окном стемнело. Лена поставила чайник, достала две тарелки. Разрезала пирог — запахло корицей и детством.
— Мам, а почему ты плачешь?
— Не плачу. Просто… лук резала утром.
— Но мы лук не ели.
— Запах остался.
Тимка посмотрел на неё недоверчиво, но не стал настаивать.
Они ели пирог молча. Тесто было рассыпчатое, вишни — кислые, как полагается в правильном пироге. Лена вспоминала, как Жанна Олеговна пекла такие же для Андрея. Всегда с вишней. «Мой мальчик любит кисленькое», — говорила она тогда.
После ужина Лена долго стояла у окна, глядя на дом напротив. На третьем этаже горел свет в квартире номер семь.
— Мам, а мы пойдём к бабушке Жанне завтра?
— Не знаю, Тимка.
— А хочешь, я ей скажу спасибо за пирог?
— Если встретишь во дворе.
— А если она опять будет кричать?
Лена обняла сына:
— Люди кричат, когда им больно. А когда боль проходит, они пекут пироги.
— Это значит, что боль у неё прошла?
— Значит, что она пытается с ней справиться.
Ночью Лена не могла заснуть. Лежала и думала о том, что завтра пойдёт в аптеку, а Жанна Олеговна, возможно, снова придёт за лекарствами. И что тогда? Снова притворяться чужими? Снова делать вид, что между ними ничего не было?
А может, стоит просто сказать «спасибо за пирог»?
Утром, собираясь на работу, Лена заметила, что коробка из-под пирога стоит на столе. Пустая, но ещё пахнущая корицей.
Она взяла её с собой.
В обеденный перерыв Лена вышла из аптеки и направилась к дому на улице Садовой. Поднялась на третий этаж, постучала в дверь квартиры номер семь.
— Кто там? — голос Жанны звучал настороженно.
— Это Лена. Хочу коробку вернуть.
Долгая пауза. Потом скрип замка.
Дверь открылась. Жанна Олеговна стояла уже не в старом халате, а в тёмно-синем платье. Волосы аккуратно причёсаны, на щеках — румянец.
— Проходи, — сказала она тихо.
— Не буду. Просто хотела сказать — пирог был очень вкусный. Как раньше.
— Ты помнишь?
— Конечно помню. Андрей всегда говорил, что у вас самые лучшие пироги в городе.
Жанна Олеговна взяла коробку, покрутила в руках:
— А я думала, ты всё забыла. Про нас, про то, как мы жили.
— Не забыла.
— Лена… — голос Жанны дрогнул. — Я не знаю, как… Эти деньги, лекарства… Зачем ты?
— Потому что так правильно.
— Но я же… я говорила тебе такие вещи…
— Вы горевали. Людям нужно время, чтобы прийти в себя.
Жанна Олеговна вытерла глаза краем платка:
— Время… Да, время. Четыре года прошло, а я всё никак…
— Теперь прошло?
— Не знаю. Но пирог испекла. Первый раз за четыре года.
Лена кивнула:
— Это хорошее начало.
Они стояли на пороге, и обе понимали, что сказано главное. Остальное — потом, постепенно, если получится.
Неделю спустя Лена возвращалась с работы и увидела во дворе знакомую фигуру. Жанна Олеговна сидела на скамейке рядом с детской площадкой и наблюдала, как Тимка гоняет мяч с соседскими ребятишками.
— Вечер добрый, — сказала Лена, подходя ближе.
— И тебе добрый, — ответила Жанна Олеговна, подвигаясь на скамейке. — Садись, если не спешишь.
Лена села. Несколько минут они молча смотрели на играющих детей.
— Он на Андрея похож, — вдруг сказала Жанна. — В детстве таким же был — активным, шумным.
— Да, характер в папу.
— А упрямство — в маму, — с усмешкой добавила свекровь.
Лена удивлённо посмотрела на неё:
— Это комплимент?
— Скорее констатация факта. Если бы ты не была упрямой, то не помогала бы человеку, который тебя обижал.
— Жанна Олеговна…
— Не надо. Я сама знаю, какой была. — Она покрутила в руках авоську с продуктами. — А сегодня в магазине встретила твою соседку, Нюру. Рассказала ей, что это ты деньги подкидывала.
— Зачем?
— А затем, что люди должны знать правду. Нюра, конечно, ахнула: «Вот это да! А мы-то гадали…» Теперь весь двор будет знать, какая у тебя душа.
Тимка подбежал к скамейке, раскрасневшийся от игры:
— Мам, можно ещё полчасика?
— Можно, — разрешила Лена.
— Бабушка Жанна, а вы завтра будете во дворе? — спросил мальчик.
— Если погода хорошая — буду.
— А можно, я вам новый фильм покажу? Про войну, очень интересный!
— Конечно, внучек.
Тимка убежал к друзьям. Жанна проводила его взглядом:
— Он меня бабушкой называет.
— Вы же и есть его бабушка.
— После всего, что было?
— Особенно после всего, что было.
Жанна Олеговна достала из авоськи небольшую банку:
— Вишнёвое варенье. Сама сварила из тех ягод, что на даче росли. Хотела Тимке передать.
— Спасибо. Он обрадуется.
— Лена… — Жанна помолчала, подбирая слова. — Я не умею просить прощения красиво. Никогда не умела. Но если ты… если вы с Тимкой… Может, иногда в гости заходить будете? На чай с пирогами?
Лена посмотрела на свекровь. В её глазах больше не было той злости, что горела четыре года. Только усталость и робкая надежда.
— Будем, — сказала она просто.
— Правда?
— Правда. А в воскресенье можете к нам прийти. Я борщ варю — тот самый, «сплошная водичка».
Жанна Олеговна неожиданно рассмеялась — негромко, но искренне:
— Нет, дорогая. Я теперь знаю — у тебя борщ получается правильный.
Когда стемнело, они поднялись со скамейки. Жанна пошла к своему подъезду, Лена позвала Тимку домой.
— Мам, а бабушка Жанна больше не будет грустная? — спросил мальчик по дороге.
— Думаю, не будет.
— А ты?
— А что — я?
— Ты тоже была грустная. Когда думала, что я не вижу.
Лена остановилась, присела перед сыном на корточки:
— А теперь?
Тимка внимательно посмотрел ей в глаза:
— Теперь нет. Теперь ты как после хорошего фильма.
— Это как?
— Когда всё закончилось хорошо, и можно спокойно спать.
Да, подумала Лена, поднимаясь по лестнице. Теперь можно спокойно спать.
