Юлька никогда не была в гостях у богатых людей. Вся ее жизнь проходила в поселке городского типа, где рядом с трехэтажными уютными домиками находились земельные участки-дачи. Удобно – два шага, и вот он – огород. А на нем сарайчики со скотиной всякой. У кого-то и коровы даже имеются. Атавизм колхозный – народ в благоустроенные квартиры переехал, а привычки крестьянские так и не оставил. Да и как оставить? Хозяйство-о-о!
Все соседи с одинаковым достатком: кто-то получше, кто-то похуже, но все-таки – равные люди. Так и жили. Дружно, весело, деньги друг у друга занимали, за солью друг к другу бегали, полы в подъезде мыли, согласно графику, вывешенному на стене. Задавак и выскочек не было. Двери не закрывали, так и шныряли – толкнут в дверь:
— Лена, (Галя, Глаша, Таня) ты дома? – и – ля-ля-ля, часа на два. Общих тем – миллион.
Заодно стрельнуть глазом: у кого чего. Новый ковер на стене или на полу. Стенка чешская или финская. Тройка новая или журнальный столик. Картина на стене или термос китайский. В принципе – у всех все одинаковое. И порядок у всех налаженный, и паласы чистые, и полы. Нормальная советская жизнь, нормальный советский быт.
И даже хозяйки друг на друга похожи – полненькие, пухленькие, в ситцевых халатиках, в тапочках и нарядных передниках. Ну была пара-тройка дурных, в трениках. Им удобно, а всем остальным – неудобно. Некрасиво, когда живот и задница напоказ обтянуты. Но – помалкивают. Ссориться не хотят.
Юля жила с мамой и папой в благоустроенной двушке на первом этаже. Мама – повар в школьной столовой, папа – сварщик в местной котельной. Дедушки-бабушки – деревенские, жили в сорока километрах от поселка. Мама двести рублей получала, папа – двести пятьдесят. Сельские жители, и зарплата приличная. Не бедствовали в общем. Дома два телевизора: один цветной даже. Две стенки (одна в маленькой комнате и черно-белый телик – там же). Юля спала на мягкой тахте. Уроки делала в комфортных условиях. И даже модные фото-обои про «Белоснежку» у Юли были.
Она и подумать не могла, что где-то существуют комнаты в разы лучше ее. Уж куда лучше? Она бывала в гостях у одноклассниц, и по всем статьям выходило, что Юля живет богато. Не стыдно перед людьми. Добычливая у Юли мама!
И вот однажды отправилась Юля к Лешке Воронину, который не успевал по русскому. Сложно давался ему русский язык. Юлька, как капитан звена, вызвалась тащить Лешку на буксире. Надо. Честь пионерская…
Ну и пришла. Воронин открыл простенькую дверку, впустил Юльку. Юлька пальтецо расстёгивает, а у самой рот нараспашку: боженьки! Куда это она попала, в квартиру или в музей?
Кругом стекло, за стеклом хрусталь и фарфор в позолоте. Диваны кожаные, ковры лохматые.
— Куда идти? – спрашивает.
Легка глаза потупил, указал на дверь свою. Ну, зашли. А там – все наоборот. Убого и серо. Простенькая кровать под солдатским одеялом. Стул. Стол. Как у сироты казанского. Даже занавесок нет. Зато в гостиной – Эрмитаж. Юлька молчит. Ничего не говорит. Она же пионерка. А Лешка помялся, помялся, а потом вдруг брякнул:
— Есть хочешь?
— Да не очень.
— А кофе?
Кофе? Да кто откажется от кофе?
Лешка ее на кухню ведет. Не кухня, а макет заграничной жизни! Холодильник до потолка. А там колбаса, сок в банках жестяных, сыры, всякая всячина непонятная! Лешка кофе ей набухал в кружку, коробку конфет (!) открыл, бутербродов нарезал. Вкусно! Хотелось сока попробовать. Лешка угостил. Вкусно! Вот, прям, потрясно. Другая жизнь – вот такой вкус.
— А пошли видик смотреть? Ну их, эти уроки! – предложил хозяин.
Юлька не отказалась. Уроки уроками, а кино по видику она еще никогда не смотрела.
Так вечер и провели. Одно кололо: почему в Лешкиной комнате ничего такого нет. Не любят его, что ли? Он вообще такой был, необщительный, ни с кем не дружил. Родителей его Юлька толком и не видела. У всех папы, мамы всегда маячили перед глазами: и в поход все вместе, и на зарницу, и на собрание. А Лешкины – невидимки. Заняты, работают. А где, интересно, работали они, коли дома так? Спекулянтами, что ли?
Вечером расстались. Лешка попросил ничего другим не рассказывать.
— Не надо. У НИХ проблемы будут. Мне попадет. Ладно?
— Честное пионерское, — пообещала Юлька.
А у самой все зудело прямо: как так? Почему? Но – язык за зубами держала. А буксировать Леху предложила у себя дома. И чаем поила, и оладьями угощала. И Лешка ел все, даже борщ.
— Ты голодный такой. Надоели деликатесы? – спросила однажды Юлька.
Лешка вытер тарелку корочкой хлеба.
— Да ты что? Мне такой радости не перепадает. За прошлый раз попало даже. Мне из комнаты выходить запрещено!
Юлька измаялась вся. Что за фигня? Живет мальчик в барской обстановке, а ему есть не дают, и из комнаты не выпускают…
***
Вытащила Юля Воронина. На твердую четверку вытащила. А вскоре он уехал из поселка. Навсегда. Так ничего о нем Юлька больше и не слышала. Лет тридцать — ничего. Юля стала взрослым человеком, вышла замуж, родила дочку, развелась. Все, как у обычных людей. К нашему времени никого уже не удивляли и не шокировали разведенки с детьми. Ну, было, и было – женщины научились содержать себя и оставаться в полном порядке. Вот с мужчинами после девяностых что-то стряслось. А за женщин волноваться и не стоило – не пропадали. Гибкие все стали.
Юлия как раз к дочери в гости ехала, Женька вся в мать – вполне самостоятельная и самодостаточная. В пионерские годы такие комсоргами были. Ну и сейчас тоже карьеру делают неплохую, несмотря на молодость. У Женьки радость – новая квартира. Малюсенькая, конечно, махонькая, студия, но ведь своя! Ипотека – ну так выплатит. Может платить. Зато деньги, которые на съемную тратила, на ипотеку и пойдут. И никто ей слова не скажет. Хорошо!
Мама специально к дочке отправилась – помочь с переездом. Приятно, когда нужна своей самодостаточной дочери. Довольная, как сто китайцев, забралась в купе. Книжечка, яблочки, кофе в термосе. Спать ляжет, а утром – уже в городе. Никаких хлопот.
Юлия уже переоделась, устроилась уютно, когда в купе зашел пассажир. По виду – ровесник Юли. Подтянутый мужчина приятной внешности. Интеллигентный. В шляпе. Поздоровался. Шляпу снял. И показалось Юле – что-то знакомое в чертах лица. И он на нее смотрит растерянно. Будто давно знает Юлю, но не помнит, откуда ее знает.
— Алексей Николаевич, — представился.
— Юлия Алексеевна, — ответила.
Оба глаза сузили и бахнули одновременно:
— Воронин Лешка! Юлька Петрова!
Обрадовались! Засуетились. «Как ты, Лешка? Как ты, Юля?» Никакой неловкости – одноклассники, даже спустя тридцать лет – родные люди! Юлька про себя, через пятое-десятое, рассказала. А Лешка помолчал немножко, а потом предупредил:
— Тебе, Юля, все как есть, на духу — расскажу. Никому никогда, а тебе – обязательно. Тем более, ты слегка коснулась моей тогдашней жизни. Поверишь.
Юля приготовилась слушать.
Лешка помнил своих настоящих родителей. Отдаленно, замутненно – но помнил. Ничего хорошего в этих воспоминаниях не было: родные папа и мама его были пьющими людьми. Леша ходил по деревне, просил есть, и кое-чего ему перепадало. Глухая деревня, состоящая из стариков. Никто никуда не писал, и на горе семейку не жаловался. Ни они первые, ни они последние.
Так бы и сгинул четырехлетний Лешка, если бы однажды к озеру, находившемуся у этого села не подъехала красивая серая машина, волга. Из нее выкатились мужчина и женщина – здоровые, упитанные, веселые. Они поставили палатку, а потом жарили мясо в какой-то железной коробочке. Очень вкусно пахло. Лешка крутился возле них – помогал. Накопал червей, следил за удочками. Таскал хворост. Убирал мусор в ямку. Хватал мясо, как собачонка.
Отчего-то мужчина на него странно смотрел, а у женщины были мокрые глаза. Они попросили сводить их к Лешкиным папе и маме. Те были пьяны. Лешка не слышал их разговора. Но отчего-то родной Лешкин папа, выйдя из дома, единственный раз в жизни крепко расцеловал сына, сказал:
— Прощай.
И ушел обратно в избушку-развалюшку, где всегда было темно и сыро. Где Лешка спал, укрывшись вонючим тряпьем. Где никогда не было еды. Лешка не думал, что это – плохо. Он с рождения так жил и считал, что это – нормально. А для чего дана жизнь человекам и кошкам? Чтобы добывать еду, охотиться и искать теплое местечко. Так делали звери, и Лешка делал так.
В машине его рвало. Он ведь привык бегать на собственных ногах, а не на колесах. А потом его привели в дом. И сытно кормили, и мыли в душистой пене, и эта пена ужасно щипала глаза. Еда Лешке понравилась, и новая одежда – тоже. Не нравились мужчина и женщина. Они, наверное, боялись Лешки. Лешка тоже боялся их.
Ему непонятно было – почему его держат взаперти? Почему не пускают на волю? Он несколько раз убегал, но его находили.
— Мы тебе хорошего желаем, мальчик, — часто говорила женщина, — а ты не ценишь нашу доброту.
Мужчина часто доставал ремень и ужасно хлестал Лешку ниже спины. Лешка кусался, забивался под кровать и выл там, как собака. Но постепенно, как собака, приучился слушаться хозяина: не убегать на улицу, чистить зубы, есть из чашки ложкой и спать в кровати, а не под кроватью.
У него не все хорошо получалось. Говорить не очень получалось, завязывать шнурки и медленно есть. Хозяин кричал, называл его отродьем и показывал на ремень. Наука пошла на пользу – к семи годам отродье научилось выражать свои мысли, правильно есть и вести себя в обществе.
Они особо не скрывали от него:
— Зря мы купили Лешку у этих алкашей, — ковырял в зубах спичкой хозяин, — гены…
— Но это же не собака, — возражала женщина, — обратно его везти некрасиво!
Лешка понимал, что не подходит для хозяина. Мечтал убежать. Но одного взгляда на ремень было достаточно – Лешка боялся. Очень боялся этого ремня.
После того, как Лешке пришло время идти в школу, семья переехала в небольшой поселок.
— Устроюсь егерем, пересидим здесь. На валютчиков нынче охота! – сказал хозяин жене.
— Лешка расскажет ведь, — беспокоилась хозяйка.
— Не расскажет. Не расскажешь, отродье? – спрашивал он у мальчика. Тот мотал головой. Не рассказывал.
В сущности, жизнь его не сколько не изменилась. Его забывали кормить, не выпускали никуда, кроме школы, из комнаты. Разговаривали с ним крайне редко. Взрослые пропадали где-то целыми днями, а если были дома, только и делали, что ели. А потом пристрастились к питью. И пахло от них так же, как и от родных папы с мамой Лешки.
Это позже. Пока жили в поселке – хозяева не поддавали сильно. Просто жрали и смотрели фильмы по видеомагнитофону. Лешке иногда разрешали посидеть на коврике и посмотреть кино. Иногда кидали ему, как собаке, куски.
— Лови, барбос, — хохотал хозяин, когда Лешко ловко ловил колбасные кружочки и лязгал зубами, — отродье!
Его даже не интересовало, что у «отродья» в дневнике одни четверочки. Тройки были только по русскому языку. Хозяин даже не знал, что Лешке вызвалась помогать симпатичная девочка из класса. Потому и отлупил Лешку за недостачу в холодильнике. Жалко, что ли жратвы стало? Мутил-крутил хозяин в лесу знатно. Браконьерствовал. Денежно и сытно, тогда уже мразь всякая вылазила на свет божий. Но про делишки нового егеря быстро прознали. Семейка сбежала, растворившись в ночи, набив добром казенный грузовик, заплатив водителю щедрый четвертак.
Лешку хотели бросить. Но испугались. Здесь не глухое село – разом раскусят.
Лешка выл, как собака, когда видел, как растворяется вдали милый поселок, в котором жила замечательная добрая Юлька. Единственный человек, которого Лешка совсем не боялся.
***
— Что потом? – хрипло спросила Юлия.
— Потом? Как и должно было рано или поздно случится, — ответил Алексей.
Хозяева осели в большом городе вместе со своим барахлом. К тому времени открылись ларьки и торговые точки. Хозяева стали торговать. Но что-то в них перевернулось – пристрастились к вину. Торговля не шла – бандиты отбирали большую часть выручки. Руки у Хозяина опустились – пашет, пашет, а толку – чуть.
Лешку гонял в ларек. Он работал до последнего. Потом мыл машины за копейки, потом с пацанами связался, а потом и вовсе утек. Но старался помогать – приносил еду – в квартире хозяев стало пусто, сами стремительно спивались. Лешка картошки притащит, окорочков… А им не надо. Вину рады. А за еду драться лезли:
— Отродье! Нихрена от тебя толку! Ты одни несчастья приносишь! – визжала женщина. Правда, от женщины в ней мало, что осталось.
Но Лешка не покидал их до последнего:
— Они же забрали меня. Кормили. Вот и я их кормил, — оправдывался он.
— Умерли? – спросила Юля.
— Сгорели вместе с квартирой. А меня отправили в детдом. Спасибо им за фамилию. Никто не проверял документы – все в золу превратилось. Выучили. На работу устроили. Потом я в вуз поступил. Теперь вот – нормальный человек, — улыбнулся Алексей. — Женился. Дети взрослые. Три года назад овдовел. Хорошая была жена. Милая. Онкология. Жаль.
Утром Юлия и Алексей разошлись. Конечно, обменялись телефонами. Уже вечером Юля подскочила прямо: а зачем Лешка в их поселок приезжал? Что ему там понадобилось? Но… звонить самой, навязываться не хотелось.
А Алексей тем же вечером, выпив чаю и умывшись с дороги, долго не мог привести в порядок нервы. Очень хотелось позвонить Юле. Но… Как? Еще подумает, что он – липучий извращенец. Неудобно. И стыдно за рассказ. Что на него нашло? Эффект попутчика? И как теперь быть? Ведь он специально ездил в тот поселок в надежде столкнуться с Юлией. И вот сам все испортил. Дурак. Отродье.
Он так и не решился набрать Юлин номер.
Зря, все-таки…
