Виктор терпел две недели. Каждое утро он просыпался с мыслью, что это всё – дурной сон, блажь, которая обязательно пройдёт. Что Ольга одумается, вернётся к привычной жизни, и всё станет как раньше.
В первые дни он демонстративно не замечал перемен. Когда она не приготовила ужин – молча съел бутерброд. Когда ушла с Тамарой в кафе – включил телевизор погромче. Даже когда увидел на столе билет в Питер – только хмыкнул и отвернулся.
Он ждал, что она сорвётся. Устанет от своей «свободы», поймёт, что без его правил жизнь рассыпается. Но Ольга словно расцветала. На кухонной доске появился новый календарь с какими-то пометками. В шкафу – спортивная сумка. В речи – незнакомые слова вроде «медитация» и «практика».
Сын звонил каждый день.
– Ну как она? – спрашивал шёпотом, будто боялся, что мать услышит.
– Всё дурит, – Виктор скрипел зубами. – Вчера заявила, что на выходных они с Тамаркой на экскурсию едут. Представляешь?
– С Тамаркой своей?
– Ага.
– Пап, может к врачу её? – в голосе сына звучала растерянность. – Климакс там или…
– Сам не пойму. Тридцать лет жили нормально, и вдруг – на тебе.
В субботу он проснулся, вышел в коридор. Ольга стояла у зеркала в прихожей, завязывая шарф.
– Ты куда это? – буркнул он, почёсывая щетину.
– На экскурсию. Мы с Тамарой записались в группу, едем на Белогорье.
– Куда?! В какой ещё?
– В музей-заповедник. Там сейчас выставка открылась.
– А завтрак?
– В холодильнике есть йогурт.
Он смотрел, как она поправляет волосы, и внутри закипала злость. Тридцать лет она готовила ему завтраки. Тридцать лет встречала с работы. Тридцать лет была удобной, правильной, своей.
А теперь?
Борис тёрся о её ноги, мурлыкая. Предатель. Раньше он так только к нему ластился.
– Вернусь вечером, – она защёлкнула сумочку.
– А обед?
– Виктор, – она посмотрела на него в зеркало, – ты взрослый человек. Найдёшь что поесть.
И ушла. Просто взяла и ушла.
Он слонялся по квартире, не зная, куда себя деть. Телевизор не смотрелся. Диван казался жёстким. Даже пиво в холодильнике было каким-то не таким.
Борис сидел на подоконнике и наблюдал за его метаниями с равнодушным презрением.
К вечеру злость переросла в ярость. Она вернулась в начале восьмого – раскрасневшаяся, с пакетом сувениров, показывая какие-то фотографии на телефоне Тамаре, которая зашла её проводить.
– Ты где шлялась?! – он преградил им путь в коридоре.
– На экскурсии, я же сказала.
– Целый день?!
– Мы ещё в монастырь заходили, потом в кафе там чудесное…
– В кафе?! – он задохнулся. – Ты… ты…
– До свидания, Виктор Петрович, – вежливо сказала Тамара и повернулась к подруге. – Завтра созвонимся.
Когда за Тамарой закрывалась дверь, Виктор взорвался и прокричал в след: – Это всё ты! Ты её с пути сбила! Научила дурости всякой!
– Пойду чай поставлю, – Ольга спокойно прошла на кухню, включила чайник.
– Какой чай?! – он влетел следом. – Ты посмотри на себя! Шляешься целыми днями! По каким-то… по каким-то…
– Музеям, – подсказала она, доставая чашку.
– Вот именно! Какие музеи в твои годы?! Дома сидеть надо!
– Почему? – она достала вторую чашку. – Будешь чай?
– Не буду я твой чай! – он с размаху сел на табуретку. – Что люди скажут? Жена от мужа по музеям бегает! Позорище!
Ольга засыпала заварку в чайник: – А что люди говорили, когда ты на рыбалку уезжал на все выходные?
– Так то ж я! Мужик! Мне можно!
– А мне, значит, нельзя? – она налила кипяток в заварник. – Почему, Витя?
– Потому что… потому что… – он запнулся, подыскивая слова. – Ты же баба! Жена! Мать!
– И что?
– А то! Я тебя в жёны брал не для того, чтобы ты по экскурсиям ездила!
– А для чего?
Он осёкся, глядя, как она спокойно расставляет чашки, нарезает лимон, достаёт печенье. Всё те же привычные движения, но что-то неуловимо изменилось. Будто делает одолжение, а не служит, как раньше.
В прихожей зазвонил телефон. Ольга вышла ответить, и через тонкую стенку он слышал обрывки разговора. Сын. Опять про неё беспокоится.
– Да, Серёженька… Нет, всё хорошо… Съездила на экскурсию… Нет, не одна, с Тамарой… Зачем к врачу? Я прекрасно себя чувствую…
Виктор стиснул кулаки. Даже сын не может на неё повлиять. А ведь раньше стоило Серёжке позвонить – она всё бросала, неслась к нему с пирожками, с супами, с борщами. А теперь?
Она вернулась на кухню, как ни в чём не бывало налила чай.
– Сын волнуется, – процедил Виктор. – Говорит, на себя не похожа стала.
– Правда? – она размешала сахар, звякая ложечкой. – А на кого я должна быть похожа, Витя?
– На нормальную жену! Мать! А не на… на… – он снова задохнулся от возмущения.
– На живого человека? – она подняла глаза. – Это ты хотел сказать?
– Вот помяни моё слово, – процедил он сквозь зубы, – добром это не кончится.
– Чем – это? – она села напротив, положила в чашку ломтик лимона.
– Да всем! Этими твоими… выходками! Думаешь, я не вижу, к чему идёт? Сначала музеи, потом театры, а потом что? В свой Питер укатишь?
– Почему бы и нет? – она пригубила чай. – Давно хотела посмотреть Эрмитаж.
Виктор с грохотом отодвинул чашку: – Вот! Я же говорю! Совсем с катушек съехала! А деньги где возьмёшь?
– У меня пенсия, Витя. И накопления есть.
– Какие накопления?! Это же на чёрный день! На последний путь!
Она поставила чашку на стол: – То есть на прощание в последний путь можно тратить, а на жизнь – нельзя?
– Да ты… да как ты… – он задохнулся от возмущения.
Борис спрыгнул с подоконника, потёрся о ноги хозяйки. Раньше он всегда жался к Виктору, а теперь… предатель.
– А я тебе вот что скажу, – Виктор грузно поднялся. – Хватит дурью маяться. Или ты прекращаешь эти свои… эти… или…
– Или что? – она спокойно смотрела на него.
– Или пожалеешь!
– О чём, Витя? О том, что наконец-то начала жить?
– Жить?! – он в сердцах пнул табуретку. – А до этого что было?! Я тебе что, плохую жизнь обеспечил?! Квартира, машина, шуба! Всё для тебя!
– Не для меня, – она покачала головой. – Для себя. Чтобы было чем хвастаться перед друзьями. «У меня жена в норковой шубе ходит». А спросил ли ты хоть раз, хочу ли я эту шубу? Может, я лучше бы в Питер съездила. Или на курсы какие-нибудь пошла.
– Вот! – он победно ткнул пальцем в воздух. – Вот оно! Неблагодарная! Всё ей не так! А ты знаешь, сколько эта шуба стоила?!
– Знаю, – она встала, начала убирать со стола. – Три моих зарплаты. И висит она уже десять лет в шкафу. Потому что я её надевала два раза – на Новый год у твоего начальника и на свадьбу Серёжи.
– А что не носишь?! Я же для тебя старался!
– Нет, Витя. Ты для себя старался. Чтобы все видели – вот какой ты молодец, жену в норке водишь.
Она собрала чашки, понесла к мойке. А он смотрел на её спину и чувствовал, как внутри поднимается такая волна ярости, что в глазах темнеет.
– Знаешь что, – сказала она, вытирая руки полотенцем, – покричи в одиночестве. А я пойду книжку почитаю.
– Какую ещё книжку?! – он вскочил. – Опять свою дамскую чушь?!
– Нет, – она улыбнулась. – Путеводитель по Петербургу.
Борис, дремавший на подоконнике, приоткрыл один глаз и едва заметно усмехнулся.
А Виктор стоял посреди кухни, сжимая и разжимая кулаки, и понимал – это война. И в этой войне он не имеет права проиграть. Потому что если она победит… если она победит – рухнет весь его мир. Мир, где он главный. Мир, где он решает. Мир, где жена готовит борщи и не задаёт вопросов.
Этот мир он терять не собирался.
Следующее утро выдалось хмурым. Виктор не спал полночи, ворочался, прислушиваясь к спокойному дыханию жены. Как она может спать? Как может делать вид, что всё нормально?
На кухне не пахло кофе. Непривычная, звенящая тишина. Он заглянул – Ольга сидела у окна с телефоном, что-то быстро печатала.
– И где завтрак? – процедил он сквозь зубы.
– Доброе утро, – она даже не подняла глаз. – Сам приготовь.
– Что?!
– То, что слышал, – она отложила телефон. – Я сегодня занята. Составляю список вещей в поездку.
– В какую ещё… – он осёкся, вспомнив вчерашний разговор. – Значит, всё-таки в Питер намылилась?
– Не намылилась, а еду. И билет у меня уже есть.
В этот момент в кармане её халата звякнул телефон. Сообщение от Тамары: «Забронировала нам экскурсию в Эрмитаж и Русский музей, как просила. И отель рядом с Невским нашла отличный».
Виктор успел увидеть текст, и его будто кипятком окатило. Они уже всё спланировали. Без него. За его спиной.
– Ах ты… – он выхватил телефон из её рук. – Вот как?! С подружкой-то своей уже всё решила?! За моей спиной договариваешься?!
– Отдай, – её голос стал жёстким. – Немедленно отдай.
– Не отдам! – он отскочил к двери. – Хватит! Я этот цирк прекращаю! Никуда ты не поедешь! Никуда!
– Виктор, – она встала, – верни телефон.
– А то что?! Что ты мне сделаешь?! – он потряс телефоном. – Вот сейчас позвоню твоей подруженьке! Скажу, чтоб не лезла в чужую семью! Чтоб не мутила воду!
Ольга шагнула к нему: – Телефон. Сейчас же.
– А потом Серёге позвоню! Пусть знает, что его мать с ума сошла! На старости лет блажь напала!
– Я последний раз прошу…
– Не дождёшься! – он принялся листать контакты. – Сейчас мы всем позвоним! Всем расскажем, какая ты…
Она молча прошла мимо него в прихожую. Он услышал, как открывается дверь.
– Ты куда?!
– К участковому, – её голос звучал совершенно спокойно. – Писать заявление о домашнем насилии. О том, как ты отобрал мой телефон, угрожал и пытался меня запереть дома.
Он замер с телефоном в руке.
– Ты… ты не посмеешь.
– Проверим? – она накинула плащ. – У меня есть свидетель – Тамара. Есть переписка, где я рассказывала ей о твоих угрозах. Есть синяк от того, как ты схватил меня за руку на прошлой неделе. И ещё много чего интересного найдётся, если копнуть. Хочешь продолжить?
Виктор почувствовал, как по спине течёт холодный пот. Она не шутит. Совсем не шутит.
– Оль… – его голос сел. – Ты что… серьёзно?
– Абсолютно, – она протянула руку. – Телефон.
Он машинально отдал.
– И запомни, Витя, – она убрала телефон в карман. – Я больше не та женщина, которая будет молча терпеть. Ещё одна такая выходка – и я действительно пойду к участковому. А потом подам на развод. И поверь, у меня хватит доказательств, чтобы суд был на моей стороне.
– Ты… ты не можешь…
– Могу, – она поправила воротник плаща. – И сделаю, если придётся. А теперь извини, мне пора. У меня примерка в ателье.
– Какая ещё примерка?
– Заказала себе костюм. Для поездки. Не в халате же по музеям ходить.
Она вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. А он остался стоять в прихожей, чувствуя, как рушится его мир. Мир, где он был хозяином. Где он решал. Где его слово было законом.
Звякнул телефон – теперь уже его. Сергей.
– Пап, ну как там? Поговорил с ней?
Виктор сглотнул комок в горле: – Поговорил…
– И что?
– Она… она сказала, что подаст на развод, если я буду мешать.
В трубке повисла тишина.
– Пап, – наконец произнёс сын, – а может… может, правда не надо мешать? Может, пусть съездит? Она же… она же правда всю жизнь на нас положила.
– Ты что, тоже с ума сошёл?! – взревел Виктор. – Ты на чьей стороне?!
– Я… я не знаю, пап. Правда не знаю.
Борис сидел на тумбочке и смотрел на хозяина немигающими жёлтыми глазами. В его взгляде читалось что-то похожее на презрение.
– И ты туда же? – прошипел Виктор. – Все против меня? Все?!
Кот отвернулся и принялся умываться. А Виктор вдруг почувствовал, что задыхается. Она победила. Своим спокойствием, своей уверенностью – победила.
Но он этого так не оставит. Он что-нибудь придумает. Обязательно придумает.
Потому что по-другому быть не может. Потому что если она выиграет эту войну… если она станет по-настоящему свободной… тогда кем останется он?
До отъезда оставалась неделя. Виктор сменил тактику – перестал кричать, начал действовать иначе. Каждое утро он демонстративно вставал раньше жены и готовил себе завтрак, гремя посудой так, чтобы разбудить её. Демонстративно стирал свои рубашки, развешивая их по всей ванной. Демонстративно варил себе суп из пакетика, морщась и вздыхая.
Ольга делала вид, что не замечает. Спокойно собирала вещи, ходила в ателье на примерки, созванивалась с Тамарой. А по вечерам читала путеводитель, загибая страницы и делая пометки карандашом.
В среду вечером он решил зайти с другой стороны.
– Оль, – позвал он с порога, – а помнишь, как мы с тобой познакомились?
Она подняла глаза от книги: – Помню, конечно. На танцах в парке культуры.
– Ага, – он присел рядом на диван. – Ты ещё в синем платье была. С белым воротничком.
– В голубом, – поправила она. – И с кружевным воротником.
– Да… – он придвинулся ближе. – А помнишь, как я тебе мороженое покупал? Пломбир по двадцать копеек?
– Помню, – она перевернула страницу. – Ты ещё себе три порции взял, а мне одну. Сказал – девушкам надо фигуру беречь.
Виктор запнулся. Не так он помнил тот вечер.
– А помнишь… – начал снова он, – как я тебе предложение делал?
– Помню, – она отложила книгу. – Ты сказал: «Ну что, пора уже и расписаться. А то неудобно – столько времени встречаемся».
– Ну… это… – он растерялся. – Зато свадьба какая была! Все завидовали!
– Да, – она усмехнулась. – Особенно твоя мама. Всё повторяла: «Подумай! Ей уже двадцать пять – старая дева!»
Виктор почувствовал, как земля уходит из-под ног. Все его козыри оборачивались против него.
– А сын у нас какой! – пошёл он ва-банк. – Ты же сама говорила – радость наша!
– Верно, – кивнула она. – Только ты забыл, как отговаривал меня в декрет идти. Говорил – зарплата нужна, кредит платить.
– Я же как лучше хотел! – вскинулся он.
– Себе лучше, – она снова взяла книгу. – Всегда – себе.
Он молча смотрел, как она делает пометку на полях. Когда она успела стать такой… такой чужой?
В пятницу утром позвонил Сергей.
– Пап, ты это… не дури только.
– В смысле?
– Мама звонила. Сказала, что ты ей старые фотографии показывал, про молодость вспоминал.
– Ну и что?! – вскинулся Виктор. – Нельзя уже и вспомнить?
– Можно, – сын вздохнул. – Только ты же не просто так вспоминал. Думал, она растает, передумает?
– А если и так?! Что теперь, и помечтать нельзя?
– Пап… – Сергей помолчал. – Знаешь, я тут подумал… Может, правда отпустить её? Ну съездит, проветрится…
– Что?! – Виктор задохнулся. – И ты туда же?! Предатель!
– Да не предатель я! – в голосе сына зазвучало раздражение. – Я просто… Слушай, она же правда всю жизнь на нас положила. Я вот вспомнил – она же даже в отпуск толком не ездила. Всё копила, копила…
– На что копила?! Я сам всё обеспечивал!
– Да? – сын хмыкнул. – А кто мне на институт собрал? На свадьбу? На первый взнос за квартиру? Думаешь, я не знаю, что она на две ставки работала?
Виктор прикусил язык. Крыть было нечем.
– Ладно, пап, мне пора, – Сергей вздохнул. – Ты это… подумай. Может, правда хватит уже? Она же не в Америку уезжает. Так, на пару дней…
Вечером Виктор сидел на кухне, крутил в руках старый альбом. Вот они молодые – он в костюме, она в белом платье. Вот Серёжка маленький – он на качелях, она рядом смеётся. Вот дача – он с удочкой, она в переднике у мангала…
Столько лет прошло. И все эти годы она была рядом. Готовила, стирала, гладила. Не жаловалась. Не просила. Просто была.
А теперь…
Он услышал, как хлопнула входная дверь. Ольга вернулась из ателье – румяная, в новом костюме.
– Ну как? – спросила она, покрутившись перед зеркалом в прихожей.
Он молчал, разглядывая её. Красивая. И костюм этот ей очень идёт. Строгий, тёмно-синий, с белой блузкой.
– Витя? – она заглянула на кухню. – Что скажешь?
– Красиво, – буркнул он.
Она удивлённо приподняла брови: – Правда?
– Правда, – он захлопнул альбом. – Только знаешь что…
– Что?
– Если с тобой там что случится… если обидит кто…
Она улыбнулась: – Не случится, Витя. Я же не одна еду – с Тамарой. Да и не маленькая уже.
– Вот именно! – он стукнул кулаком по столу. – Не маленькая! А туда же – по музеям, по театрам…
– И что? – она присела напротив. – Молодым можно, а нам уже нет?
Он открыл рот. Закрыл. Крыть было нечем.
Борис запрыгнул на стол, понюхал альбом, чихнул.
– Вот и я говорю, – Ольга почесала кота за ухом. – Никогда не поздно начать жить по-новому. Даже если кому-то это не нравится.
Она встала, расправила юбку: – Пойду переоденусь. А то помну новое.
Виктор смотрел ей вслед и чувствовал, как внутри что-то ломается. То, на чём держался его мир.
Он проиграл эту войну. Не потому, что она была сильнее. А потому что она перестала воевать. Просто начала жить – спокойно, уверенно, как хотела.
И ему оставалось только одно – научиться жить рядом с этой новой, незнакомой женщиной.
Или не научиться.
Борис потёрся о его руку и тихо мурлыкнул. Впервые за последние дни.
