Коробки с вещами занимали почти всю комнату. Екатерина методично разбирала их уже третий день – раскладывала, сортировала, что-то откладывала для благотворительности, что-то решала оставить на память. Каждая вещь хранила частичку мамы, каждая пробуждала воспоминания.
Старое платье в цветочек – мама любила надевать его по выходным, когда пекла их любимый яблочный пирог. Потёртый кожаный кошелёк – она никак не хотела с ним расставаться, хотя отец каждый год дарил ей новый. Фотоальбомы, письма, какие-то записки…
«Катя, может, отдохнёшь?» – отец заглянул в комнату, держа чашку с чаем. – «Ты с утра здесь».
«Нет, пап, хочу закончить», – Екатерина подняла глаза. Отец осунулся после маминой смерти, как-то сразу постарел. Всегда подтянутый, строгий, теперь он казался растерянным, будто не знал, как жить дальше.
«Тогда хоть чаю попей», – он поставил чашку на край стола и тихо вышел.
Екатерина потянулась за следующей коробкой. Старая шкатулка из карельской берёзы – подарок бабушки. Внутри – пожелтевшие конверты, открытки, какие-то документы… Среди них – плотный конверт без подписи.
Она достала сложенные листы. Почерк мамы, такой знакомый, родной… Дата – февраль 1978 года. За год до её рождения.
«Моя дорогая дочка,
Если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет, и ты разбираешь мои вещи. Я долго думала, стоит ли оставлять его, но поняла – ты должна знать правду. Хотя это может причинить тебе боль…»
Екатерина почувствовала, как холодеет внутри. Что-то в тоне письма заставило её сердце биться чаще.
«…Твой отец, Михаил, – самый достойный человек из всех, кого я знала. Он вырастил тебя, любил всем сердцем, был настоящим отцом. Но… ты не его дочь».
Буквы поплыли перед глазами. Екатерина сжала письмо так, что бумага смялась.
«Это случилось до встречи с ним. Я работала в геологической экспедиции, там был молодой специалист из Ленинграда – Андрей. Красивый, умный, увлечённый своим делом. Мы были молоды, влюблены… Экспедиция закончилась, он уехал, не зная, что я беременна. А через месяц я встретила твоего отца.
Когда я поняла, что жду ребёнка, честно рассказала Мише всё. Думала, он уйдёт. Но он взял меня за руку и сказал: ‘Это будет наш ребёнок’. И сдержал слово – растил тебя как родную, никогда не попрекнул, не намекнул… Он настоящий отец, Катенька, по всему, кроме крови».
В дверь постучали. Екатерина вздрогнула, торопливо спрятала письмо.
«Катюш, я ужин разогрел», – голос отца из-за двери звучал привычно-заботливо.
«Я… я не голодна, пап».
«Ты же с утра ничего не ела. Давай, прерывайся».
«Правда, не хочу», – её голос дрогнул.
Пауза. «Ты плачешь? Что случилось?»
«Ничего. Просто… устала. Пойду домой, ладно? Завтра продолжу».
Она схватила сумку, сунула в неё письмо и почти выбежала из комнаты. Отец стоял в коридоре – такой знакомый, такой родной. Или уже нет?
«Катя…»
«Всё хорошо, пап. Просто голова разболелась. Я позвоню».
Она выскочила из квартиры, сбежала по лестнице. В машине трясущимися руками набрала номер.
«Тётя Вера? Можно к тебе приехать? Прямо сейчас?»
* * *
Тётя Вера жила в старом доме на окраине города. Маленькая уютная квартирка была заставлена цветами – она всегда любила возиться с растениями.
«Что случилось, Катюша?» – тётя Вера поставила перед ней чашку с ромашковым чаем. – «На тебе лица нет».
Екатерина молча достала письмо. Тётя Вера надела очки, пробежала глазами по строчкам. Её лицо не выражало удивления – только грусть.
«Ты знала?»
«Да», – тётя Вера сняла очки, устало потёрла переносицу. – «Оля рассказала мне, когда узнала о беременности. Я была первой, кому она доверилась».
«И все эти годы молчала?»
«А что я должна была делать? Разрушить вашу семью?»
Екатерина вскочила, заметалась по маленькой кухне. «Вы все… все лгали мне! Всю жизнь! А я-то думала – у нас идеальная семья, любящие родители…»
«А разве нет?» – тётя Вера смотрела на неё спокойно. – «Разве Миша не был тебе настоящим отцом? Вспомни, кто учил тебя кататься на велосипеде? Кто сидел ночами, когда у тебя была ангина? Кто отдал все сбережения на твою учёбу?»
«Но он знал! Знал и молчал!»
«А что бы изменилось, если бы ты узнала раньше? Ты бы любила его меньше? Или он тебя?»
Екатерина опустилась на стул. Перед глазами всплывали картинки из детства: вот отец ведёт её первый раз в школу, крепко держа за руку. Вот учит решать задачки, терпеливо объясняя снова и снова. Вот утешает, когда она не поступила в институт с первого раза, и говорит: «Ничего, дочка, на будущий год обязательно поступишь…»
«А этот… Андрей. Вы знаете, что с ним стало?»
«Оля пыталась найти его, когда ты родилась. Но он к тому времени уже уехал куда-то за границу. Да и зачем? У тебя был отец – настоящий, любящий».
Екатерина вытерла слёзы. «Я не знаю, как теперь смотреть папе в глаза».
«Так же, как и раньше», – тётя Вера накрыла её руку своей. – «Знаешь, я часто думала – что важнее: узы крови или узы любви? И знаешь, что поняла? Любой может стать просто отцом. Но быть настоящим отцом – это выбор. Ежедневный, непростой. И Миша делал этот выбор каждый день твоей жизни».
«Но почему мама решила оставить это письмо? Зачем было вообще рассказывать?»
«Наверное, считала, что ты имеешь право знать. Оля всегда говорила – тайны разъедают душу. Но она хотела, чтобы ты узнала, когда будешь готова понять».
В окно барабанил дождь. Они сидели молча, пили остывший чай. Екатерина вспоминала, как отец недавно помогал её сыну, своему внуку, делать скворечник. Те же уверенные движения, та же терпеливая улыбка, что и много лет назад, когда учил её кататься на велосипеде…
«Знаешь», – тётя Вера нарушила молчание, – «у меня есть кое-что. Подожди минутку».
Она вышла и вернулась с пожелтевшей фотографией. На ней молодая мама – совсем девчонка! – стояла рядом с высоким темноволосым мужчиной у какой-то палатки.
«Это он? Андрей?»
«Да. Единственная фотография, что осталась. Оля хотела её уничтожить, но я сохранила. Думала, может, когда-нибудь…»
Екатерина всматривалась в лицо человека, от которого унаследовала свои черты. Да, что-то общее было – форма носа, разрез глаз. Но он был чужим, просто картинкой из прошлого.
* * *
Следующие две недели Екатерина избегала отца. Не отвечала на звонки, говорила, что занята на работе. Её сын Димка удивлялся: «Мам, а почему мы к деду не ездим? Он обещал показать, как диоды паять…»
В школе, где она преподавала литературу, коллеги заметили её состояние. «Катя, ты какая-то потерянная», – говорила завуч. – «Не заболела?»
Но главное – она не могла спать. Ворочалась ночами, перебирая воспоминания, словно старые фотографии. Вот выпускной в школе – отец танцует с ней вальс, и она чувствует себя принцессой. Вот её свадьба – он ведёт её к алтарю, украдкой вытирая слезу. Вот рождение Димки – отец стоит у роддома с огромным букетом, счастливый и гордый…
Как он мог? Как мог смотреть ей в глаза все эти годы и молчать?
Телефон зазвонил, когда она проверяла тетради. Отец.
«Катя, нам надо поговорить».
«Пап, я занята…»
«Хватит», – его голос звучал непривычно твёрдо. – «Я жду тебя сегодня вечером. В восемь».
Она знала этот тон – спорить бесполезно.
* * *
Отец накрыл стол в гостиной – там, где они всегда собирались семьёй по праздникам. Достал мамин парадный сервиз, который берегли для особых случаев.
«Садись», – он разлил чай. – «Рассказывай».
«Что рассказывать?»
«Почему избегаешь меня. Что я сделал не так?»
Екатерина почувствовала, как дрожат руки. Потянулась к сумке, достала письмо.
«Вот. Я нашла это в маминых вещах».
Он взял конверт, и она увидела, как побелели костяшки его пальцев. Но лицо осталось спокойным.
«Значит, время пришло», – он аккуратно положил письмо на стол. – «Я знал, что этот день настанет».
«Ты… ты всё знал? Всё это время?»
«С самого начала. Оля рассказала мне, как только поняла, что беременна. Она была такая испуганная, думала, я её брошу».
«А почему не бросил?» – вопрос вырвался резче, чем она хотела.
Отец помолчал, глядя в окно. Там, в сгущающихся сумерках, качалась на ветру старая сирень – они посадили её, когда Екатерине исполнилось пять.
«Знаешь, я тогда работал на заводе, в конструкторском бюро. Был молодой, амбициозный – думал, весь мир у моих ног. И вдруг встретил её – такую светлую, живую… Влюбился с первого взгляда. А когда она рассказала про ребёнка… Я вдруг понял – вот оно, моё счастье. Готовенькое, только руку протяни».
«Но я была чужим ребёнком!»
«Чужим?» – он резко повернулся к ней. – «А кто, по-твоему, менял тебе пелёнки? Кто ночами укачивал, когда у тебя резались зубки? Кто бежал в аптеку среди ночи, когда у тебя поднималась температура?»
«Пап…»
«Нет, ты послушай! Думаешь, отцовство определяется кровью? Я любил тебя ещё до твоего рождения. Когда впервые услышал, как ты толкаешься в мамином животе. Когда взял тебя на руки в роддоме – такую маленькую, беспомощную… Ты была моей дочерью с первой секунды».
Екатерина почувствовала, как по щекам текут слёзы.
«Но почему вы не рассказали мне раньше?»
«А зачем? Чтобы ты выросла с мыслью, что ты какая-то не такая? Что тебя бросил родной отец? Нет, мы решили – ты должна быть уверена в нашей любви. Безусловной, безграничной».
Он встал, подошёл к серванту, достал старую коробку из-под конфет.
«Смотри», – он высыпал на стол содержимое. – «Твой первый молочный зуб. Твой рисунок из детского сада – помнишь, ты нарисовала нас троих держащимися за руки? Твоя первая пятёрка по математике – я так гордился, ты же знаешь, как я люблю точные науки…»
Екатерина взяла пожелтевший листок. Детский почерк, красная пятёрка, внизу приписка учительницы: «Молодец! Папа будет доволен!»
«Ты хранил всё это?»
«Конечно. Каждую мелочь, каждое воспоминание. Потому что ты – моя дочь. Единственная и любимая».
Она разрыдалась – громко, навзрыд, как в детстве. Отец обнял её, и она уткнулась в его плечо, такое родное, пахнущее табаком и одеколоном.
«Прости меня, папочка…»
«За что, маленькая?»
«За то, что сомневалась. За то, что не приходила…»
Он гладил её по голове, как тогда, в детстве, когда она прибегала к нему с разбитыми коленками или двойкой в дневнике.
«Знаешь», – сказал он тихо, – «я ведь тоже боялся. Каждый день боялся, что ты узнаешь и отвернёшься от меня. Что решишь – я тебе не родной».
«Ты самый родной», – она подняла заплаканное лицо. – «Самый настоящий папа на свете».
* * *
Прошло три месяца. Был тёплый осенний день. Екатерина сидела в том же кресле у окна, где когда-то нашла мамино письмо. На коленях лежал чистый лист бумаги.
«Дорогая мама,
Я долго думала, надо ли писать это письмо – ведь ты всё равно его не прочтёшь. Но мне кажется, ты должна знать…»
За окном Димка с дедом красили скворечник. Отец что-то объяснял внуку, показывал, как правильно держать кисть. Совсем как тогда, когда учил её кататься на велосипеде.
«…Я благодарна тебе. За то, что выбрала папу. За то, что он стал моим настоящим отцом. Теперь я понимаю – семья не определяется кровью. Она определяется любовью, заботой, готовностью быть рядом каждый день.
Знаешь, я часто думаю – каким бы был тот, другой? Может, он тоже хороший человек. Может, у него сложилась своя жизнь, своя семья. Но мой папа – здесь. Он учил меня ходить, говорить, различать добро и зло. Он любил меня просто за то, что я есть.
Сегодня я смотрю, как он возится с Димкой, и понимаю – вот оно, настоящее чудо. Любовь, которая сильнее крови, сильнее предрассудков, сильнее времени…»
«Мам!» – Димка влетел в комнату. – «Мы закончили! Дед говорит, весной там обязательно поселятся птицы!»
«Конечно, поселятся», – она улыбнулась. – «Особенно если дед сказал».
Вечером они сидели на кухне – она, отец, Димка. Пили чай из маминого сервиза, который теперь доставали не только по праздникам. Говорили обо всём на свете – о школе, о птицах, которые поселятся в скворечнике, о том, как быстро растут дети…
А письмо так и осталось недописанным. Потому что главное было уже сказано – не словами, а любовью, которая оказалась сильнее всех тайн.
