Бессонница давно и прочно вошла в жизнь Нины, став её неотступной тенью. И в эту ночь она вновь не изменила своей горькой традиции. Словно по давно заведённому ритуалу, женщина поднялась с постели, подошла к холодному стеклу и приоткрыла створку форточки. Глубокий вдох влажного, промозглого ночного воздуха… и взгляд, уткнувшийся в густую, молочно-белесую пелену, окутавшую спящий город. Из-за тёмного конька крыши соседнего дома медленно выползал тусклый серп луны. Он висел в сыром мареве, огромный и безликий, заливая улицы холодным сиянием.
Как же сильно Нина ненавидела эти бесконечные, леденящие душу ночи. Казалось, прошло уже предостаточно времени, чтобы боль утихла, чтобы душа смирилась и научилась вновь радоваться жизни… Но она, словно утопающий за соломинку, цепко держалась за призраки прошлого, не желая отпускать. Она в тишине умоляла то мужа, то дочь явиться к ней в сновидениях, изнывала от тоски, а по ночам её израненное сердце выло от всепоглощающего одиночества. Пять долгих лет… Но время оказалось не целебным бальзамом, а лишь жёстким напоминанием о потере, с каждым днём затягивавшим петлю на горле.
В тот роковой день ничто не предвещало трагедии. Нина, как обычно, собиралась в рабочую поездку в один из филиалов института, где она преподавала. Эти командировки стали неотъемлемой частью её жизни, особенно в середине учебного года. В период сессий у заочников её регулярно отправляли читать лекции и принимать экзамены, иногда по нескольку раз за семестр.
Муж Сергей и дочь Маргарита давно привыкли к такой «чемоданной» жизни матери. Они даже подтрунивали над ней иногда, но в этих шутках сквозили лишь теплота и безграничная любовь.
А потом настал тот ужасный день, когда Нина вернулась домой в мёртвую, оглушающую тишину пустой квартиры. Спустя несколько минут раздался телефонный звонок: Сергей и Маргарита попали в жуткую автокатастрофу. Мужа спасти не удалось, а дочь ещё несколько месяцев отчаянно боролась за свою жизнь в больнице…
В её душе и в её будущем, которое она уже мысленно выстроила и в котором жила, образовалась зияющая пустота. Работа, конечно, стала её спасением. Лекции, студенты, бесконечная вереница учебных дней — женщина взяла на кафедре максимальную нагрузку, лишь бы заглушить боль, забыться в водовороте обязанностей.
И всё равно, каждый раз, замечая в толпе чьи-то черты, хоть отдалённо напоминающие лица мужа или дочери, Нина вздрагивала, а на глаза невольно наворачивались предательские слёзы…
Без пяти девять утра раздался настойчивый телефонный трель.
— Нина Анатольевна, доброе утро! Напоминаю вам о пересдаче у заочников в десять часов, — отчеканила лаборантка кафедры.
— Спасибо, Ирина, я помню! — ответила женщина и начала собираться.
Обычно её путь на работу лежал через подземный переход, где она привычно пробегала мимо вереницы киосков, бабушек с их нехитрым товаром и уличных музыкантов.
Но сегодня её внимание приковала к себе молодая девушка с младенцем на руках. Она прижимала ребёнка к груди с такой силой, будто пыталась оградить его от всего зла в этом мире. На ней были джинсы, порванные на коленях, и лёгкая куртка, совершенно не подходящая для осенней погоды. Девушка стояла, вжав подбородок в воротник, и смотрела прямо перед собой пустым, отсутствующим взглядом. Люди спешили по своим делам, никто не останавливался, не бросал монет и не предлагал помощи.
Малыш, завёрнутый в довольно чистое и тёплое одеяльце, мирно спал. У ног незнакомки стоял потрёпанный временем чемодан и бумажный стаканчик, где лежало несколько жалких монет.
Сколько ей могло быть? Лет восемнадцать, не больше. Хотя, возможно, худоба и усталость делали её визуально моложе.
Нина замедлила шаг, и почему-то её сердце сжалось от щемящего воспоминания о дочери. Рука сама потянулась к сумке. Женщина достала тысячерублёвую купюру и протянула её девушке.
Та подняла на неё глаза — бездонные, полные вселенской тоски и безысходности. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.
— Мама!… — вдруг тихо, но так отчётливо, что Нине это показалось возгласом, произнесла девушка.
Нина замерла, словно парализованная, не в силах издать ни звука. Наконец, собрав волю в кулак, она проговорила:
— Возьмите, пожалуйста, купите что-нибудь себе и ребёночку… — Сердце бешено заколотилось в груди, подгоняя её: нужно спешить, она опаздывает. Девушка просто ошиблась, в полумраке перехода и не такое может померещиться.
Добравшись до института, Нина погрузилась в привычный водоворот дел: пересдачи, лекции, консультации… Но образ утренней встречи не выходил у неё из головы, терзая и не давая покоя.
«Мама…» — это слово, которого она больше никогда не услышит. Что же случилось с этой юной матерью? Почему она оказалась в такой отчаянной ситуации? Чем ещё можно ей помочь?
Вечером, возвращаясь домой, женщина вновь прошла через тот же подземный переход. Но девушки с младенцем на том месте уже не было. Лишь порыв ветра гнал по бетонному полу обёртку от шоколада и несколько опавших листьев.
***
Дверь квартиры отворилась, и Нину встретил не просто запах, а целое облако тёплого, душистого воздуха, пахнущего свежеиспечёнными пирогами с капустой и ванильными булочками. На кухне, заставленной кастрюлями и мисками, в лёгком подобии творческого хаоса суетилась её мать, Лизавета Алексеевна. Она жила совсем рядом, в таком же доме в соседнем дворе, в своей отдельной, давно обжитой однушке. Переехать к дочери, оставшейся одной, она наотрез отказывалась. Та квартира была её крепостью, её миром, наполненным памятью о прожитых годах, где каждая вещь хранила отпечаток её руки. Мысль о том, что чужой человек, которому можно было бы ее сдать, переступит этот порог, а её родные стены наполнятся незнакомыми голосами, была для неё невыносима. Поэтому на все уговоры Нины у неё был один, неизменный и твёрдый ответ.
Но женщины поддерживали друг друга: Лизавета Алексеевна частенько наведывалась в гости, чтобы напечь целую гору пирожков, нажарить хрустящих блинчиков и пышных оладьев по своему, ни на что не похожему, секретному рецепту. Она изо всех сил старалась помочь дочери пережить горе, улыбалась ей сквозь собственную, запрятанную глубоко внутрь боль, хотя у самой на душе в такие моменты было так горько, будто кошки скребли своими когтями.
— Ну как, прошёл день? — с ходу спросила Лизавета Алексеевна, едва Нина переступила порог и повесила пальто в прихожей.
— Мам… я сегодня в подземном переходе встретила девочку, — голос Нины дрогнул. — Совсем юную, почти ребёнка. А у неё на руках… свой, грудной малыш. Они просили милостыню.
— Наверняка, очередная аферистка, — с лёгким вздохом пожала плечами Лизавета Алексеевна, вытирая руки о фартук. — По телевизору постоянно про таких рассказывают, целые бригады, говорят, работают.
— Я ей денег дала…
— Ох, доченька, на всех несчастных не напасёшься, всех в мире не обогреешь. Сердобольная ты у меня, — мать ласково потрепала её по плечу. — Иди-ка, садись ужинать, пока всё не остыло.
Нина послушно опустилась на стул за кухонным столом. Мать поставила перед ней тарелку с дымящимися пирожками, а на плите уже закипал эмалированный чайник, готовя ароматный чай. На подоконнике, залитый светом уличного фонаря, сладко посапывал, свернувшись рыжим клубком, Барсик — любимый кот Маргариты. Он тихо мурлыкал себе под нос, погружённый в свои кошачьи сны.
— Мама… — снова, уже тише, позвала Нина.
— Что, доча? — Лизавета Алексеевна подняла на неё глаза, в которых читалась тревога.
— Она… назвала меня мамой… — задумчиво, растягивая слова, произнесла Нина, глядя в одну точку перед собой.
Мать ничего не ответила. Она лишь молча, с бесконечной грустью, покачала седой головой. Спустя час, закончив вечерние хлопоты, она поспешила к себе домой.
А там, в своей уютной, но такой безмолвной однушке, Лизавета Алексеевна ещё долго сидела в гостиной. На коленях у неё лежал толстый семейный альбом, и её пальцы с нежностью перебирали пожелтевшие от времени уголки фотографий. Вот её Ниночка, совсем крошечная, на сильных руках отца, такого молодого и беззаботного тогда. Как же сильно она его любила… Почему жизнь безжалостно забирает самых близких, самых дорогих людей именно тогда, когда их присутствие нужнее всего?
Настенные часы с маятником торжественно и печально пробили полночь. Женщина с трудом закрыла тяжёлый альбом, потушила свет и опустилась на постель. «Нужно отдохнуть, — убеждала она себя, глядя в потолок. — Это просто совпадение, игра воспалённого воображения. Злая шутка судьбы… хотя её горький привкус я, кажется, изучила наизусть».
На следующее утро судьба вновь свела Нину с незнакомкой, но на этот раз не в мрачном подземном переходе, а на открытой автобусной остановке, заливаемой потоками осеннего ливня. Дождь хлестал с небес с такой силой, будто решил размыть весь город до основания. На девушке была всё та же зябкая курточка и рваные джинсы, которые не могли защитить от пронизывающей сырости. У её ног, как верный, но печальный спутник, стоял тот самый потрёпанный чемодан. Она мелко дрожала от холода, а ребёнок на руках, ощущая материнское беспокойство, крутился и хныкал. Девушка, стараясь успокоить младенца, тихо и монотонно что-то напевала, покачивая его на руках.
И снова Нина замерла в нерешительности. Желание помочь вновь зажглось в её груди ярким огнём, но его сковывал страх — страх вторгнуться в чужое несчастье без приглашения, обидеть неосторожным словом или жестом. Ведь между искренним участием и навязчивым вмешательством лежит тончайшая, почти невидимая грань, которую она, как человек глубоко тактичный, переступать не хотела. В конце концов, существовала тысяча причин, по которым молодая мать могла стоять под проливным дождём на остановке. И далеко не обязательно самой страшной из них было отсутствие крова над головой, хотя картина, увиденная вчера в переходе, красноречиво свидетельствовала об обратном…
Нина осталась стоять поодаль, стараясь быть незаметной, и невольно стала свидетельницей этой маленькой драмы. Время текло, автобусы подъезжали и уезжали, но девушка не делала ни малейшей попытки уехать. А потом её плечи содрогнулись от беззвучных рыданий, и она, обессилев, опустилась на мокрую скамейку.
Сердце Нины заныло. Не в силах больше оставаться в стороне, она решительно шагнула вперёд, к промокшей незнакомке с ребёнком.
— Здравствуй! — мягко начала она. — Прости за беспокойство, но, может быть, я могу чем-то помочь?
Девушка вздрогнула, словно её вывели из глубокого забытья, но в ответ промолчала, лишь беззвучные слёзы продолжали катиться по её щекам, смешиваясь с каплями дождя. Нина присела рядом на скамейку и осторожно, почти с материнской нежностью, положила руку ей на плечо.
— В такую погоду сидеть на улице опасно, — тихо, но настойчиво сказала она. — Малыш может простудиться, да и ты вся продрогла. Я живу совсем рядом. Можешь прийти ко мне, переждать ливень, согреться и привести ребёнка в порядок.
Не дожидаясь возражений, женщина вызвала такси, и девушка, словно на автомате, покорно последовала за ней в салон автомобиля. Всю дорогу до дома они ехали в гнетущем молчании, нарушаемом лишь сопением и поворотами завёрнутого в одеяло младенца.
— Как тебя зовут? — спросила Нина, отпирая дверь своей квартиры и впуская внутрь струю холодного влажного воздуха.
— Ася, — ответила девушка, переступая порог.
— Проходи, Ася, располагайся. У тебя есть чем покормить малышку?
— Да… дочка на грудном вскармливании, — ответила та, чуть громче.
Пока Ася переодевала и кормила младенца в тишине гостиной, Нина позвонила на кафедру и отменила все занятия на день. Последние годы она работала на износ, практически без выходных, поэтому начальство отнеслось к её внезапному «отпуску» с пониманием.
— Ася, обед на столе, тебе обязательно нужно поесть, — объявила Нина, ставя перед девушкой тарелку с горячим супом.
Малышка к тому времени уже крепко уснула, и Ася, крадучись, словно боясь спугнуть своё внезапное счастье, вышла на кухню и села за стол. Она украдкой, с немым вопросом поглядывала на хозяйку, словно боялась, что этот тёплый, пахнущий пирогами и уютом мир — всего лишь мираж, который вот-вот растает, и она вновь окажется на холодной улице под ледяными струями дождя.
— Спасибо вам, — тихо проговорила она. — Вы нас очень выручили. Очень тяжело быть одной с малышом, когда некуда пойти.
— А что случилось? Где твой дом? — осторожно спросила Нина.
Девушка тяжело вздохнула, её плечи сгорбились под тяжестью воспоминаний.
— У нас нет дома. И в этом только моя вина. Я по глупости… по молодости лет, подписала бумаги, подарив мамину квартиру отцу Насти. Он обещал, что все будет иначе, что так нужно для бизнеса… в общем.. — Она кивнула в сторону комнаты, где спала дочь. — А потом… потом он просто выгнал нас на улицу. Я собрала все свои сбережения, купила билет на первый попавшийся поезд и уехала. Так мы и оказались в этом городе.
— А родные? Мама, папа… кто-нибудь есть? — с участием спросила Нина.
— Никого… Вы… вы мне напомнили мою маму. Она умерла три года назад. Отца я не знаю, мама никогда о нём не рассказывала, это была запретная тема. Жаль, она вообще мало что рассказывала о себе, не любила вспоминать прошлое. Будто бы оно хранило какую-то страшную тайну.
Девушка вдруг расплакалась.
— Слишком поздно мы узнали о её болезни, — продолжила Ася, глотая слёзы. — Врачи говорили, что шансы есть всегда, но мы упустили время. А потом в моей жизни появился Андрей. Я-то думала, что это любовь… а оказалось, ему была нужна только квартира. А мы с дочкой стали обузой…
Ася снова расплакалась, тихими, безнадёжными рыданиями. Нина подошла к ней и обняла за плечи, чувствуя, как та вся вздрагивает.
— Оставайтесь у меня, — твёрдо сказала она. — Я живу одна. Мои муж и дочь погибли несколько лет назад. Если честно, я тоже вспомнила о своей Маргарите, когда увидела тебя в переходе.
Вечером Ася нерешительно разбирала свои небогатые пожитки в комнате, которая когда-то принадлежала Маргарите. Она старалась не нарушать застывшую здесь атмосферу прошлого. Из чемодана она осторожно достала старенькую деревянную рамку, в которой хранилась единственная фотография её матери. С этим выцветшим от времени снимком она часто разговаривала в трудные минуты. Её мать в последние годы не любила фотографироваться, и на карточке ей было лет двадцать пять. Она сияла молодостью, широко улыбалась и смотрела куда-то вдаль, за край фотобумаги. В её голубых глазах, казалось, отражалось безоблачное небо, а на щеках играл свежий румянец. И Ася почему-то была абсолютно уверена, что мать слышит её. Она чувствовала её незримое, но такое тёплое присутствие рядом, будто та невидимой рукой направляла её дочь, укрывая её от всех жизненных невзгод и обид.
***
Лизавета Алексеевна, по своему обыкновению, заглянула к дочери на следующий день, неся с собой очередной сверток с горячими плюшками и пирожками. Именно тогда она и познакомилась с той самой девушкой, о которой Нина с таким волнением рассказывала накануне.
Искренний, полный горечи рассказ Аси о её скитаниях неожиданно всколыхнул в глубинах памяти пожилой женщины давно забытую, похороненную под слоем лет историю, будто ветер внезапно перелистнул пыльную страницу старой книги.
Перед её мысленным взором встал морозный декабрьский день почти сорокалетней давности. Она, измученная, но счастливая, лежала в родильной палате после долгих и трудных родов. Помнила она и навалившуюся непреодолимую усталость, погрузившую её в тяжелый сон. А потом, при первом кормлении, ей принесли лишь одного младенца. На её робкие, испуганные вопросы о втором ребёнке заведующая отделением, женщина с каменным лицом, лишь холодно усмехнулась: «Один у вас ребёнок, что вы, мамочка, фантазируете… Но, какие ваши годы, ещё родите!». Эти циничные слова врезались в её душу на всю жизнь, будто были произнесены только что, здесь, в этой самой комнате.
Когда же Ася, волнуясь, показала ей потёртую фотографию своей покойной матери, Лизавета Алексеевна не могла оторвать от неё глаз. Она смотрела на снимок, и сердце её замирало, а потом начинало биться с бешеной частотой. Женщина на фотографии, несмотря на разницу в возрасте и стиле, была поразительно, до мельчайших черт, похожа на её собственную дочь, Нину. Словно её близнец. Как такое возможно? Материнское сердце, чуткий и верный компас, забилось тревожно и радостно одновременно, безошибочно угадывая родную кровь, чувствуя родственную душу.
Однако Лизавета Алексеевна не стала торопиться. Она решилась поведать эту горькую, хранимую в тайне историю лишь спустя несколько недель. Всё это время она приглядывалась к Асе, вглядывалась в её черты, что-то вспоминая, складывая в уме обрывки воспоминаний, как кусочки сложной мозаики. С особой, трогательной нежностью она нянчилась с маленькой Настей, ведь если её догадки верны, то это была её правнучка, а сама Ася — родная внучка, дитя той, второй, так и не увиденной ею дочери.
Судьбоносный разговор состоялся в один из тех тихих вечеров, когда за окном, кружась в свете фонарей, медленно опускался на землю первый снег. На маленькой, уютной и такой домашней кухне горел мягкий свет, отражаясь в стёклах буфета. Три женщины сидели за этим столом, и воздух был наполнен не просто запахом еды, а чем-то гораздо более важным — ожиданием истины.
Когда бабушка закончила свой неспешный, местами прерывающийся от слёз рассказ, воцарилась тишина. Ася, бледная от потрясения, озадаченно взглянула на Нину, а у той по щекам уже текли беззвучные, облегчающие слёзы.
— Знаете, — прошептала Ася, ловя руку Нины и сжимая её, — я сразу заметила вас в той толпе, в переходе. Вы ведь и правда так похожи на мою маму. Теперь я понимаю, почему мне так захотелось купить билет именно в этот город, когда я в тот ужасный вечер смотрела на расписание поездов. Наверное, это она… моя мама… направляла меня сюда. Я всегда чувствовала — она где-то рядом, незримо оберегает нас с Настей. Теперь я знаю, что не ошиблась.
