Тимофей похитил Кирилла из садика.
На следующий день Оля пошла к адвокату. Молодая женщина выслушала ее внимательно, записала все детали. Спросила, есть ли доказательства. Оля достала телефон, показала переписку с угрозами, записи разговоров. Еще были справки из больницы. Те самые, которые она брала после последнего раза, когда Тимофей поднял на нее руку. Тогда она не знала, зачем они ей. Просто взяла, на всякий случай.
Адвокат кивнула:
— Этого достаточно. Мы подадим на лишение родительских прав.
Оля сглотнула. Звучало страшно. Лишить отца прав на сына. Но что еще оставалось делать?
Первое заседание назначили через две недели. Оля не спала ночами. Прокручивала в голове все, что скажет. Боялась, что не поверят. Что Тимофей наврет, и ей ничего не докажешь.
Но когда они пришли в зал, она увидела его лицо. Он выглядел уверенным. Даже самодовольным. Думал, что выиграет. Оля поняла, что не отступит. Ни за что.
Тимофей говорил долго. Рассказывал, какой он хороший отец. Что всегда заботился о сыне. Что Оля сама виновата во всем. Что она настроила ребенка против него. Оля слушала и сжимала кулаки под столом.
Потом говорила она. Спокойно, без крика. Показала справки. Включила запись разговора, где Тимофей угрожает. Рассказала про то, как он забрал Кирилла из садика и сказал мальчику, что маму он больше не увидит. Как сын плакал и просился домой, а отец не отпускал.
Адвокат задала вопрос:
— Вы считаете, что имели право забрать ребенка без согласия матери?
Тимофей помолчал:
— Это мой сын. Я хотел провести с ним время.
— Вы могли предупредить. Договориться. Но вместо этого выключили телефон и скрылись. Почему?
Он не ответил.
Второе заседание было через месяц. К тому времени Оля собрала еще больше доказательств. Показания воспитательницы из садика. Свидетельства соседей, которые слышали крики из их квартиры, когда они еще жили вместе. Справку от психолога, который разговаривал с Кириллом. Мальчик рассказал, как папа говорил плохое про маму. Как обещал, что они уедут далеко и больше не вернутся.
Решение вынесли в конце осени. Тимофея лишили родительских прав. Он имел право обжаловать, но не стал. Просто ушел из зала, даже не оглянувшись.
Оля вышла на улицу. Было холодно, шел мелкий дождь. Она стояла возле здания и не могла пошевелиться. Отец обнял ее за плечи:
— Все, дочка. Все закончилось.
— Нет, — тихо сказала Оля. — Еще нет.
Кирилл первое время спрашивал про папу. Оля не врала. Говорила прямо:
— Папа поступил плохо. Он пугал тебя и не слушал меня. Поэтому видеться нельзя.
— Совсем нельзя?
— Совсем.
Мальчик расстраивался, но не плакал. Оля видела, что он понимает. Может, не до конца, но понимает.
Прошло полгода. Кирилл пошел в новый садик, подружился с другими детьми. Перестал вздрагивать по ночам. Оля устроилась на другую работу, нашла небольшую квартиру. Съехали от отца. Тот не обиделся, помог с переездом.
Однажды вечером Кирилл спросил:
— Мама, а когда я вырасту, папа вернется?
Оля присела рядом на корточки:
— Не знаю, Кирилл. Может быть. А может, нет.
— А ты будешь злиться, если я захочу с ним увидеться?
Оля посмотрела на сына. На его серьезное лицо, на глаза, в которых еще оставалась детская надежда.
— Нет. Не буду. Когда вырастешь, решишь сам.
— Хорошо, — кивнул мальчик и побежал играть.
Оля осталась сидеть на полу. Думала о том, что будет через десять лет. Когда Кирилл станет взрослым и, может быть, захочет найти отца. Узнать его версию. Услышать оправдания. Она не знала, как это все будет выглядеть. Может, сын обвинит ее. Скажет, что она лишила его папы. Может, поймет.
А еще через месяц пришло сообщение от Тимофея. Первое за все это время. Он написал, что уехал в другой город. Нашел работу. Что не будет больше искать встреч с сыном. Но если Кирилл когда-нибудь захочет, он готов поговорить.
Оля прочитала и удалила сообщение. Потом передумала, восстановила из корзины. Оставила на всякий случай. Пусть лежит.
Вечером она сидела на кухне с чаем, смотрела в окно. За стеклом падал снег. В комнате Кирилл играл с машинками, что-то бормотал себе под нос. Оля слушала его голос и думала о том, что защищать детей приходится иногда даже от тех, кто должен был их любить. Это больно. Это несправедливо. Но по-другому нельзя.
