Это была необыкновенная зима. Теплая. Особенно в феврале, когда в один из дней на крышах появились сосульки и заплакали прозрачными слезами. И это в Сибири! Еще часок и начнет вечереть, сосульки застынут, и на улице снова станет морозно.
Дядя Миша вез детвору по деревне; сами напросились прокатиться на санях, благо снега было очень много и такого белого, что даже глаза слепило. Обычно такой белый, слепящий снег, бывает только в детстве.
– А что, уже весна пришла? – спросила дядю Мишу Аленка, его родная племянница.
– По календарю – рано ей еще, это все «февральские слезы».
– Как это «февральские слезы»? – в один голос спросила детвора. – Разве февраль умеет плакать?
Дядя Миша обернулся: – Маленькие вы еще, ну да ладно, расскажу вам про «февральские слезы», подрастете, в жизни пригодится.
Он уже остановился у своего двора, но продолжал рассказывать, и все, как завороженные слушали, не пропуская ни одного слова.
«Это еще в мою молодость было, в школе мы тогда учились, в восьмом классе. И вместе с нами училась светленькая девчонка, Машей звали. Сама светловолосая, брови темные, глаза карие, взглянет на кого, так аж до печенок проймет.
И была у нас в школе учительница молодая, из города приехала, первый год у нас работала, затейница такая… вот и решила как-то в феврале праздник в школе провести: про зиму, про весну… костюмы нам придумала – ну, как будто весну ждем. Маша «Весной» была. А мальчишки – зимними месяцами. Это сказка такая есть, вот из этой сказки и придумала нам праздник наша учительница.
Помню, что зимние месяцы за весной гонялись (задумка такая была), но догнать никак не могли. Получалось, что Декабрю – далеко, у него впереди Январь, а у Января впереди Февраль. Бегали, смеялись, слова какие-то выкрикивали, мальчишки-то стеснялись, а девчатам нравилось.
И вот месяц «Февраль» достался Грише – однокласснику моему. Крепенький такой мальчишка, сильный, но всегда скромный, на девчат даже не заглядывался. А тут Маша смеется и ему в глаза говорит: — Догоняй, Февраль, Весну! — А сама убегает.
И что с Гришей тогда случилось, непонятно. Побежал он за Машей и уже вот-вот догонит, а ему подножку подставили. Упал Гриша со всего маху, локти и колени ободрал, а девчонка смеется. Гриша – мальчишка выносливый, ему эту боль стерпеть ничего не стоило, но как увидел Машу смеющуюся над ним, так слезы и выступили в глазах. Стал коленки отряхивать, а Маша подошла вплотную, волосы распущены, глаза у нее еще темнее стали и говорит: – Вот так и будешь бегать за мной, месяц Февраль! – А потом снова засмеялась и закричала: – Посмотрите: «февральские слезы, февральские слезы»!
Гриша с той поры, как тень за Машей стал ходить, будто приворожила его. А кто-нибудь, нет-нет, да и вспомнит про «февральские слезы».
Школу окончили, Маша – в город учиться, Гриша – за ней. И техникум ему этот не нужен был, а он все равно поступил, чтобы к Маше поближе. Только насмехалась она над ним, как и раньше, вроде держит возле себя, а близко не подпускает, ничего не обещает, играет с парнем, как кошка с мышкой. И сколько девчат вокруг него не крутилось, кроме Маши никого не надо.
Самое тяжелое для Гришки было в армию уходить. Он уж и так, и эдак ее уговаривал, просил дождаться, а она волосы свои светлые откинет назад и горделиво отвечает: – Это уж как получится, Гришенька.
Месяц оставалось Гришке дослужить, как Маша замуж вышла и уехала. И помню до сих пор, как Гришка сидел на завалинке, опустив голову, будто весь белый свет не мил.
Повидался он с родителями и решил в армии остаться, военную профессию себе выбрать. С Машей тогда так и не увиделся.
Прошло, может, с полгода или больше, и по деревне слух прошел, что молодой муж избил Машу до синяков. Он не из наших был, в городе познакомились, к нему и жить уехали.
Ну, родители, понятное дело, к дочери поехали, и вскоре привезли ее домой – сама она не захотела с ним жить. Как говорят у нас бабы: «любовь до первых синяков». Не вернулась к нему Маша. Только оклемалась, и стала у сестры Гришиной адрес просить. А старшая сестра обижена была на Машу из-за брата Гришки, не хотела адрес давать, но Маша слезно попросила и та сжалилась над ней, дала адрес.
Письмо это на почту она со слезами относила, тогда в деревне первый раз Машины слезы увидели. Вот когда родители ее от мужа привезли, не плакала, а письмо Григорию со слезами несла, вот так-то. И стоял как раз февраль месяц.
Как уж удалось Гришке на неделю вырваться, то неведомо. А как приехал, только и сказал одно слово: – Собирайся.
Гришка другим стал: еще крепче, еще серьезнее, слово скажет – обязательно сдержит. Уехали они с Машей, а через год она дочку родила. И все годы за Гришей, как нитка за иголкой.
Все бы хорошо, но покалечился Григорий на учениях, на гражданке это производственной травмой называется. И сколько он в госпитале находился, Маша рядом с ним была, выхаживала его, за ручку по врачам водила, по курортам разным возила.
Поправился Гриша, служить и дальше хотел, но нельзя по состоянию здоровья. И тогда его перевели, где полегче.
А вскоре у них сын родился. В деревню приезжали в отпуск всей семьей, пока родителей не перевезли в город. И скажу я вам, счастливей мужа и жены, чем Гриша и Маша, не встречал, хоть и супружницу свою люблю. Видно, счастье им дорогой ценой досталось».
Дядя Миша вздохнул, но как-то легко вздохнул, будто и сам был рад, что рассказал про «февральские слезы» и про то, как гордая девчонка сказала: «так и будешь бегать за мной».
Поправил он шапку-ушанку и посмотрел на девчат: – Вот такой у меня дружок замечательный есть – Григорий Иванович. А вам рассказал, чтобы, как подрастете, парням хорошим головы не морочили. А то среди парней и настоящие есть, надежные, с которыми и жизнь прожить не в тягость, а в радость.
– Ой, – воскликнула Аленка, – сосульки снова замерзли.
– Ничего, завтра снова «заплачут», весна скоро, – сказал дядя Миша.
