— Ну всё, девочки, вы уже не очень маленькие, поживёте без мамы. Ну, чего ревёшь, чего? Будет тебе, — погладила мать по голове восьмилетнюю Машу. — Тётю Тоню во всём слушайтесь, по хозяйству помогайте и козу нашу Маньку не забывайте каждое утро доить.
— Мам, а долго вы?..
— Да откуда ж я знаю. Будем стараться побыстрее закончить, деревенские мужики обещали пособить.
— А почему Петьке с тобой можно остаться, а нам нет?
— Потому что он маленький, совсем не соображаешь что-ли? — возмутилась мама и резко опять стала ласковой: — Дайте же я вас поцелую… Ох, чумазые вы мои, щёки от сажи оботрите хоть!
Женщина смочила слюной кончик передника и потёрла до красноты чёрный развод под глазом дочери.
— Всё, бери, Наташа, козу и идите. Дорогу знаете. И реветь не смейте, всем нам тяжело, кто ж знал что такое может случиться?
Три девочки двинулись вниз по косогору, к центральной части деревни. Наташа волокла за собой на привязи козу Маньку и все четверо нет-нет, да оглядывались на то место, где ещё вчера была их изба. В самом прекрасном месте находился их дом, на окраине деревни. Изба стояла на косогоре и возвышалась над всеми остальными постройками. Стояла она вдалеке от шума и суеты центральной части, в тишине и приволье, откуда был виден лес, как на ладони, а перед ним проплывала широкая степенная река.
От дома семьи Стрельниковых остались одни обуглившиеся стены — он сгорел по осени из-за неудачной кладки печи. Семья у них была большая: мама, папа, три девочки и один мальчик. В одну ночь все они остались без жилья. Девочек решено было отдать тёте Тоне — одинокой женщине, подрабатывающей по молодости нянькой, которою с той поры и начали все звать просто «няня Тоня».
— Пусть живут, но будут помогать мне по хозяйству — в доме убирать и за огородом следить, — согласилась няня Тоня.
У девочек выбора особого не было, да и лентяйками они тоже не значились. Пришли все трое к ней и начали благоустраиваться, а Маньку в хлев поселили, к курам. Тоскливо и неинтересно жилось девочкам у няни Тони, не привыкли они к вечному шуму и возне центральных улиц. Школа, магазин, сельсовет — всё было рядом с домом нянечки. Постоянно ходили туда-сюда люди, кричали, бранились, смеялись, сплетничали, утром не давали девчонкам выспаться: то у магазина бабы столпятся, то возле сельсовета шум поднимался, когда мужики получали разнарядки на работу, в общем, жизнь в центре деревни была бурная, насыщенная и сёстры тосковали по родному дому на самой окраине, где царствовала тишина и покой, где широкий, блестящий рукав реки виднелся прямо из окон их комнат и ничем не заслонённый солнечный свет бился о занавески, заполоняя солнцем избу.
Как-то ранним утром, когда ещё на улице была тишина, к Наташе под одеяло шмыгнула с разбега сестра — руки холодные по-осеннему и сама возбуждённая до крайности. В то утро была её очередь доить козу.
— У нас в соседях ведьма живёт!!! — просвистела на одном выдохе Машка.
Наташа глаза почесала… проснулась… Треснуть бы её, шельму мелкую! Разбудила в такую рань!
— С чего ты взяла? Мы её и не видели никогда.
Машка закуталась в одеяло до переносицы и притворно задрожала — одни глаза лукавые торчат.
— Ну хватит баловаться! Говори уже, чума болотная, чего ради ты меня разбудила? Щас как дам!
Машка страстно начала рассказ:
— Пошла я нашу Маньку доить, пришла, значит, помыла ей вымя как обычно, поставила скамеечку и начала доить… А молока-то и нет! Вымя пустое — коза толшится, мемекает, возмущается, значит.
— Ну, а при чём тут наша бабка-соседка?
— Слушай! Я не поняла — что происходит? Вышла я из хлева, значит, и на забор посмотрела, на колья, где банки у нас сушатся, а банок нет! У забора они стояли, я их там нашла, значит…
— Значит! Значит! Перезначит! Других слов не знаешь что-ли, дурёха! К сути давай! — раздражалась Наташа от пустого многословия сестры.
— Бе-бе-бе! — покривлялась Машка, не оставшись в долгу, — вдруг хихикнул кто-то сдавленно, вот так «хи-и-и, хи-и-и», как чахлик, смотрю — а на своём крыльце соседка стоит и глядит на меня насмешливо, а рядом с ней! Ты не поверишь! Кошка чёрная молоко пьёт из блюдечка! Там же, рядом с кошкой на лавочке, и кувшин стоит полный молока! А откуда у неё может быть молоко, если у бабки этой никакой скотины и в помине нет?!! Ни цыплёнка, ни утёнка у неё, только кошка эта драная, и вообще даже огород с прошлого года весь заросший стоит?! Ну что? Съела теперь? Говорю же, что ведьма она! — закончила Машка и, довольная эффектом, показала сестре язык: — У-у-у!
— Ты ей сказала что-нибудь?
— Нет! Банки на место повесила и в дом забежала к тебе.
Повозились сёстры и заснули ещё на полчаса под одним одеялом. Вскоре их разбудила няня Тоня и стали собираться каждый по своим делам: кто в школу, а кто на колхозные работы. Наташа с Машей решили рассказать няне про утреннее происшествие. Младшая сестрёнка тоже слушала их с интересом. Няня Тоня кухонную штору отодвинула и посмотрела на соседское крыльцо: в доме не горел свет, не дымила труба и не мычал скот, впрочем, как и всегда, поэтому девочки даже не знали, что у них есть соседка.
— Опять эта Палага своими делами занимается. Поговорю с ней сегодня после работы.
После школы девчонки шумно и весело начали мести двор. Осенние листья так и взметались в разные стороны, пыль коромыслом вставала, а сёстры хохочут, шутят — разошлись, как это с ними часто бывало. Дом соседки казался вымершим. Говорит Машка:
— А давайте проверим: ведьма она или нет?
— А как?
— Надо веник перевернуть на пороге — это от нечистой силы бережёт, я слышала.
Сказано — сделано. Взяли они веник, перевернули и поставили у входной двери, а сами шмыгнули в дом, носами к окну прижались. И двух минут не прошло, как выскочила из своего дома Палага, перемахнула через забор, точно кошка, к крыльцу подбежала и перевернула веник назад! Потом она пробежалась, что-то шепча, по двору и вернулась к себе. Девочки завороженно наблюдали за её действиями.
Вечером пришла домой няня Тоня и по пути сразу зашла к Палаге.
— Палага, ты же моя соседка, мы должны с тобой дружно жить, что же в тебе зло опять просыпается? Давно ты не пакостила! Смотри мне, заткну тебе трубу и весь двор солью обсыплю, коли не успокоишься.
Палага, на самом деле ещё не старая женщина, но на вид слегка свихнутая, отвечала:
— Как только твои девки стали тут жить, то началось: то орут, то поют, то смеются, то скачут, то шумят — мне это не нравится! Сама знаешь, я содом не люблю, а они тут устроили! Я люблю тишину и этого требую от всех. Пусть ведут себя тихо!
Дальше дни проходили мирно: девочки стали вести себя потише и молоко у козы не пропадало. С того дня и покуда не съехали, они больше никогда не видели ни соседки, ни ее черной кошки, а жили они у няни Тони долго: только в середине лета родители забрали их в свой новый дом, пусть недостроенный, но жить уже можно.
Была ли Палага ведьмой? Маша с Наташей до глубокой старости утверждали, что да. То ли слухи до них доходили, то ли сами выдумали, но рассказывали, что и у других жителей пропадало молоко от её происков и не раз замечали, как чёрная кошка Палаги шмыгала в печные трубы соседей. А ещё тишина всегда от дома стояла жуткая, словно никто там и не живет: всё закрыто, никогда никто не выходит, даже на колхозные работы не ходила Палага — чем жила, чем питалась: никто не ведал. Только не знали дети, что деревенские бабы под покровом ночи бегали к Палаге гадать на мужей своих да на их любовниц, на будущее и на прошлое, на умерших и на тех, кто только собирался прийти в этот мир. Но об этом — тссс! — никому нельзя говорить. Ибо это великий женский заговор и тайна.
