В дверь позвонили. Клим подошёл к двери, посмотрел в глазок, и увидел в нём незнакомую женщину.
— Кто там? — не открывая дверь, спросил он.
— Я, — ответила женщина.
— Кто — вы?
— Но вы же меня увидели. Вы сейчас смотрели в глазок.
— Ну и что? Я вас не знаю.
— Странно. А должны были бы знать. Вы мне откроете?
— Зачем?
— Я хочу посмотреть вам в глаза.
— Зачем? – уже удивлённо спросил Клим, упрямо не открывая двери. Он от кого-то слышал, что теперь по квартирам бродят толпы мошенников и мошенниц, и поэтому решил не рисковать. – Вы что, художница, чтобы рассматривать глаза людей?
— Какая ещё художница? – раздраженно воскликнула женщина. – Я хочу посмотреть в ваши глаза потому, что вы меня уже замучили!
— Что? – Клим растерялся. – Интересно, и каким образом я вас замучил?
— А таким! Я – ваша соседка с нижнего этажа! Я живу прямо под вами!
— Ну и что?
— Что значит, ну и что? Вы не могли бы не шаркать тапочками, когда передвигаетесь по своей квартире?
— Я не шаркаю… — не очень уверенно отреагировал на её слова Клим.
— Что значит — вы не шаркаете? Вы ещё как шаркаете! Как бегемот!
— Бегемоты не шаркают. Они топают.
— А вы и топаете, и шаркаете. Особенно по ночам. Вы понимаете, что я от ваших шарканий просыпаюсь, и очень долго не могу уснуть?
— Не может быть…
— Прекратите отпираться! Прямо, как ребёнок, честное слово! — Женщина вся кипела от злости. — У меня уже нервное истощение из-за вас! И вообще, почему вы ночами не спите?
Климу стало стыдно. Он вдруг осознал, что, наверное, эта женщина, действительно, права. У него давно уже появилась дурная привычка – по ночам бродить из одной комнаты в другую. Так ему лучше думалось.
— Что вы молчите? – нервно переспросила женщина. – Вы специально шаркаете ночью, чтобы сделать из меня психопатку?
— Нет, не специально… — Он, всё-таки, решился, приоткрыл дверь, и увидел перед собой довольно симпатичную женщину лет сорока. – Просто, по ночам я работаю. Понимаете?
— Работаете? В квартире? — сердито надула она щёки. — А вы знаете, уважаемый сосед, что квартира, это не завод! В ней по ночам работать категорически запрещено!
— Кем запрещено? – удивился Клим.
— Не знаю кем, но есть такой закон.
— Не может быть… И потом… Я же работаю мысленно.
— Чего? – не поняла она.
— Я писатель. Я по ночам пишу.
— Ногами пишете?
— Почему ногами?
— Так вы же шаркаете! Кстати, а в чём вы ходите по квартире?
— Что?
— Почему такой звук от ваших шагов? Вы что, ходите в зимних ботинках? Или в резиновых сапогах?
— Нет… — опять растерялся он. – Недавно мне подарили тапочки. Вот я в них и хожу.
— Подарили?
— Ну да. На юбилей. Я его отмечал с друзьями, и они подарили.
— Друзья подарили тапочки? Они что, у вас, жмоты?
— Почему, жмоты? Просто они пошутили так. Они знали, что дома я всегда ходил в носках. Раньше ведь я не шаркал, правда?
— Ну, да… — Женщина уже с жалостью посмотрела на Клима. – Раньше у вас было тихо. Сколько вам лет?
— Сорок.
— Сколько? – Она насторожилась. – Вы что, отмечали сорок лет?
— Ну, да.
— Вы с ума сошли! – сердито воскликнула она. — Сорок лет нельзя отмечать! Особенно мужчинам! Это же к беде.
— Ну, вот… А я отметил… – Мужчина расстроено вздохнул. — И что теперь со мной будет? Я скоро умру, да?
— Почему, сразу, умрёте? Может быть, просто, заболеете?
— Для меня это будет хуже, чем умереть, — поморщился он.
— Почему?
— Потому что когда я болею, я не могу писать. У меня голова не может нормально работать. А когда я не могу работать, мне становится страшно. Вы знаете, от чего застрелился Хемингуэй?
— От чего?
— Он понял, что не может больше писать. Когда у него с головой начались серьёзные проблемы, он достал охотничье ружье, и…
— А у вас, что, есть ружье?
— Нет… Пока… Но собираюсь купить.
— Хотите повторить подвиг вашего Хемингуэя?
— Нет, просто я… — Клим страдальчески вздохнул. — Ну, ладно… Пожалуйста, извините меня. Обещаю, что я больше никогда не стану шаркать. Сегодня же я выкину эти тапочки в помойку!
— Как это, выкинете? И в чём вы будете ходить? Опять босиком?
— В носках.
— И зимой?
— А куда деваться?
— Как это – куда? Купите себе нормальные тапки. Кстати, покажите мне эти ваши тапки для бегемота, которые вам подарили?
— Смотрите. — Он открыл дверь шире и, даже, включил в прихожей свет.
— Да, — сказала женщина через паузу. — Ужасные тапки. С дубовой подошвой. Кто только догадался поэту подарить такое?
— Я не поэт. Я прозаик. Как Хемингуэй.
— Тем более. Знаете что… У меня от мужа остались прекрасные мягкие теплые тапочки. Хотите, я вам их отдам?
— А ваш муж, он что, умер?
— Что вы говорите такое? – испугалась женщина. — Такие мужчины, как мой благоверный, рано не умирают. Он ушёл к другой женщине, повышать демографию. Так что, мне его тапочки не нужны. И размер, у вас, с виду, тот же самый. Возьмёте?
— И за сколько вы их мне продадите?
— Я их вам отдам просто так! Но, с условием, что вашу работу я слышать больше не буду.
— Ладно, тогда возьму. А хотите почитать, что я пишу?
— Про любовь?
— И про неё, тоже, — улыбнулся Клим. – У меня недавно вышла моя новая книжка. Я вам её подарю. В обмен на тапочки. Ой… — Он вдруг насторожился, и принюхался. – У меня, кажется, опять еда подгорает. Извините, подождите, я сейчас!
Клим метнулся вглубь квартиры.
Женщина, тоже, принюхалась, поморщилась, и смело отправилась за хозяином. Увидев, как тот, на своей кухне с тоской смотрит на сгоревшую гречневую кашу, она сокрушенно замотала головой.
— Ну, и что вы на неё смотрите? Смело вбрасывайте гречку в помойку! Такое есть нельзя!
— Ну, никак я не приноровлюсь к этой каше, — сокрушённо вздохнул Клим. — Все говорят, что её варить просто, а у меня не получается… Опять придётся есть яичницу…
— И часто вы питаетесь вашей яичницей?
— Очень часто. На завтрак ел яичницу, и на обед. Теперь вот ужинать буду тоже ей…
— Вы, что, с ума сошли? – испуганно воскликнула соседка. — Так вы точно, заболеете! И умрёте! Вам и ружьё не понадобится. А ну-ка, оправляйтесь за мной.
— Куда за вами?
— Туда. На этаж ниже. Накормлю вас по-человечески. Наверное, вы и шаркаете по ночам только потому, что у вас нет сил, чтобы ноги нормально передвигать. Пойдёмте!
— Но мне, как-то, честное слово, неудобно…
— А мне неудобно, что у меня еды приготовлено море, а над головой живёт голодный поэт!
— Я не поэт. Я прозаик.
— Тем более. Вы же должны переплюнуть вашего Хемингуэя! Тот всё о рыбах писал, а вы про что будете? Про яичницу? На голодный желудок разве можно написать что-то великое? Правильно?
Клим, наконец-то, улыбнулся, и кивнул.
— Да уж… В этом вы совершенно правы… На голодный желудок у меня пишется не очень…
— Вот. Значит, я, как соседка, должна постараться. «Талантам нужно помогать, бездарности пробьются сами!» Так ведь, кажется, сказал кто-то из ваших поэтов?
Через месяц Клим сел писать роман. Потому что, теперь он питался очень хорошо.
