Жизнь делится на «до» и «после» не в тот момент, когда ты находишь чужой парфюм на его рубашке. И даже не тогда, когда случайно видишь его с другой женщиной в кафе на другом конце города. Всё происходит в какое-то совершенно обычное утро, когда ты вдруг понимаешь, что давно уже всё знаешь, просто не хочешь себе в этом признаться.
Я стояла у окна на кухне, машинально протирая и без того чистые чашки. За окном моросил дождь, на карнизе умывался соседский кот, а на плите закипал чайник — такой же старый и привычный, как моя жизнь с Лёшей. Двадцать лет вместе. Четверть века, если считать институт, где мы познакомились.
«Мам, ты опять целый день убираешься?» — Марина выглянула из своей комнаты, наушники болтались на шее. В последнее время она стала особенно внимательной ко мне, будто пыталась защитить от чего-то. Или от кого-то.
Я посмотрела на свои руки — кожа сухая от бесконечной уборки, без маникюра. Когда я в последний раз была в салоне? Кажется, перед Новым годом, когда Лёша ещё дарил мне сертификаты на спа-процедуры, а не подарочные карты в «Лэтуаль», как обычно.
«Просто навожу порядок,» — ответила я, улыбнувшись. Улыбаться я научилась очень хорошо. Даже когда внутри всё обрывается от очередного его сообщения: «Задержусь на работе, важное совещание».
Совещания. Командировки. Проекты. Я листала его профиль во ВКонтакте украдкой, как воровка, пока он спал. Фотографии с каких-то модных выставок, отметки в барах, где играют джаз, комментарии от людей, чьи имена я не знала. И она — Оля, двадцать восемь лет, менеджер по развитию. Красивая, яркая, уверенная. Полная противоположность мне с моими уютными домашними штанами.
Я начала замечать изменения ещё зимой. Сначала — новая одежда. Лёша всегда одевался классически, предпочитал костюмы и рубашки спокойных тонов. А тут вдруг появились узкие джинсы, какие-то молодёжные свитера, новые очки в модной оправе. Потом — эта странная одержимость телефоном. Он носил его с собой даже в ванную, постоянно отвечал на какие-то сообщения, улыбаясь экрану.
«Лен, а может нам куда-нибудь съездить?» — спросил он как-то за ужином, ковыряя вилкой свой любимый бефстроганов. — «Не в Европу, например. А в Азию. Что-нибудь… необычное».
Я пожала плечами: «А как же твоя работа? И Маринины занятия?» Он поморщился, будто я сказала что-то неприличное. А через неделю уехал в «командировку» в Питер.
В тот вечер я впервые за много лет достала сиг….еты. Купила пачку «Парламента» в ларьке у дома, села на лавочку в нашем дворе и закурила, как в студенческие годы. Дым горчил во рту, голова немного кружилась. Мимо проходили соседи — кто-то здоровался, кто-то делал вид, что не замечает. Интересно, они уже знают? В маленьких двориках новости разлетаются быстрее ветра.
Потом был период отрицания. Я убеждала себя, что всё наладится. Готовила его любимые блюда, покупала новое бельё, записалась в фитнес-клуб. Тренер Сергей, молодой парень с идеальным прессом, говорил, что у меня отличная фигура для моего возраста. «Для моего возраста» — эти слова звучали как приговор.
Марина всё понимала. Я видела это по её взглядам, по тому, как она защищала меня в разговорах с отцом, как старалась быть рядом. Моя девочка, такая взрослая и сильная. Когда она успела стать такой?
А потом случилась эта история с папой. Инсульт. Звонки в скорую, метания по больничным коридорам, бесконечные анализы и капельницы. И его отсутствие — такое явное, такое болезненное. Шестнадцать пропущенных вызовов. Я до сих пор помню, как дрожали пальцы, когда я набирала его номер снова и снова.
Он приехал под утро — помятый, пахнущий чужими духами и ночным городом. Стоял в углу больничного коридора, не зная, куда деть руки, что сказать. А я смотрела на него и думала — когда он успел стать таким чужим? В какой момент мы потеряли друг друга?
Тем утром, после бессонной ночи в больнице, я зашла в ванную и долго разглядывала себя в зеркале. Морщинки у глаз, седина на висках, которую я старательно закрашивала каждый месяц. Обычное лицо обычной женщины среднего возраста. Что я могла противопоставить молодости и свежести его Оли?
Но что-то изменилось во мне в те дни. Может быть, усталость накопилась, а может, просто пришло время посмотреть правде в глаза. Я перестала готовить ужины на двоих, убрала его любимую кружку в дальний шкаф, освободила полку в шкафу, сложив его вещи в коробки.
«Мам, ты какая-то другая стала,» — заметила Марина за завтраком. Я поймала своё отражение в оконном стекле — прямая спина, новая стрижка (впервые за пятнадцать лет сменила причёску), лёгкий макияж. Просто для себя. Не для него.
«Просто очнулась,» — ответила я, намазывая тост джемом. Действительно очнулась. Будто вынырнула из долгого сна, где я была только чьей-то женой, чьей-то матерью, чьей-то опорой.
Я записалась на курсы флористики. Всегда любила цветы, но никогда не думала, что смогу заниматься этим профессионально. Теперь дважды в неделю ездила в студию на другой конец Москвы, училась составлять букеты, работать с разными сортами, создавать композиции. От цветов пахло жизнью — настоящей, яркой, своей собственной.
А потом он вернулся. Просто позвонил в дверь одним вечером, стоял на пороге с виноватым видом. Похудевший, постаревший, в том самом пальто, что мы выбирали с Мариной на прошлое Рождество. «Лен, я всё понял. Я хочу вернуться».
Я молча отступила в сторону, пропуская его в квартиру. Он прошёл в коридор — такой знакомый и одновременно чужой, будто актёр, играющий роль моего мужа в каком-то плохом спектакле. Снял ботинки, повесил пальто на привычный крючок. Всё как раньше, всё на своих местах. Вот только прежней жизни уже не было.
«Чай будешь?» — спросила я, удивляясь спокойствию своего голоса. Внутри всё дрожало, но руки были на удивление твёрдыми, когда я доставала чашки. Его любимую так и не достала из дальнего шкафа — налила чай в обычную белую, из сервиза, который почти не использовали.
Он сел за кухонный стол — ссутулившийся, потерянный. Я смотрела на его седеющие виски, на новые морщины вокруг глаз, и думала — вот он, мой Лёша, человек, с которым прожила большую часть жизни. Отец моей дочери. Когда-то — центр моей вселенной. А теперь?
«Лен, я понимаю, что виноват,» — начал он, крутя в руках чашку. — «Я… я как с ума сошёл. Всё это — вечеринки, тусовки, эта бесконечная гонка за молодостью… Это был не я. Будто кто-то другой управлял моей жизнью».
«А кто это был, Лёш?» — я села напротив, чувствуя, как внутри поднимается что-то похожее на гнев. — «Кто заставлял тебя врать? Кто придумывал эти командировки? Кто не брал трубку, когда у папы был инсульт?»
Он вздрогнул, опустил глаза. За окном громыхнуло — начиналась гроза. В детстве Марина боялась грома, забиралась к нам в постель, а Лёша рассказывал ей сказки, пока она не засыпала. Теперь наша дочь живёт у подруги и не отвечает на его звонки.
«Я думал, что задыхаюсь,» — он говорил тихо, почти шёпотом. — «Работа-дом-работа, всё по расписанию, всё предсказуемо. А потом появилась Оля, и с ней будто вернулась молодость. Знаешь, как в двадцать лет — когда кажется, что всё возможно, что жизнь только начинается…»
«А она и начиналась, Лёш,» — я почувствовала, как по щеке катится слеза. — «Только не твоя. Её. У неё действительно всё впереди — и любовь, и предательства, и разочарования. А ты… ты просто испугался своих седых волос в зеркале».
Я встала, подошла к окну. В отражении видела его ссутулившуюся спину, свое осунувшееся лицо, кухонные шкафчики, которые мы вместе выбирали в IKEA десять лет назад. Целая жизнь, уместившаяся в одном оконном стекле.
«Знаешь, что самое страшное?» — я обернулась к нему. — «Я ведь всё видела. С самого начала. Твои новые вещи, эти странные отговорки, твой вечно заблокированный телефон… Я даже нашла билеты в Питер в твоем ноутбуке. Но молчала. Думала — пройдёт, наиграется, вернётся. Как в дешёвом сериале, правда?»
«Лена…» — он встал, сделал шаг ко мне.
«Нет, подожди,» — я выставила руку вперёд, останавливая его. — «Дай договорить. Знаешь, что я поняла за эти месяцы? Что я сама во всём виновата. Нет, не в том, что ты нашёл другую, — в том, что позволила себе раствориться в тебе. Я же только и делала, что подстраивалась. Твои привычки, твои желания, твой режим дня… А где была я сама? В халате и бигуди, с вечной уборкой и готовкой?»
В его осунувшемся лице было что-то беззащитное. Не предатель, не изменник — просто запутавшийся мужчина, который испугался времени.
«Я люблю тебя, Лен,» — произнес он тихо, будто сам не был уверен в этих словах.
«Любишь?» — я горько усмехнулась. — «А ты уверен, что это любовь, а не привычка? Не страх одиночества? Не желание вернуться в уютный мирок, где всё знакомо и безопасно?»
Он молчал, а я вдруг поняла, что больше не чувствую боли. Только усталость — бесконечную, выматывающую усталость от необходимости принимать решение, от которого зависит не только моя жизнь, но и жизнь нашей дочери.
«Мама?» — в дверях кухни стояла Марина. Я не слышала, как она вошла — гроза заглушила звук ключа в замке. Она переводила взгляд с меня на отца, и в её глазах читался немой вопрос.
«Всё хорошо, доча,» — я постаралась улыбнуться. — «Мы просто разговариваем».
«Нет, не хорошо!» — она шагнула в кухню, сжав кулаки. — «Ничего не хорошо! Он бросил нас, врал, исчез, когда был нужен! А теперь возвращается, как ни в чём не бывало?»
«Мариш…» — Лёша сделал шаг к дочери, но она отшатнулась.
«Не смей! Не смей делать вид, что всё можно исправить! Мам, скажи ему! Скажи, что мы справимся сами! Что нам не нужен предатель в доме!»
Я смотрела на свою дочь — такую сильную, такую ранимую под маской взрослости. На мужа — потерянного, виноватого, но всё ещё родного, несмотря ни на что. И понимала, что должна решить — здесь и сейчас.
«Мариночка,» — я подошла к дочери, обняла её за плечи. — «Послушай меня. Я знаю, как тебе больно. Знаю, что ты не можешь простить папу. И не нужно — сейчас не нужно. Но я… я должна попытаться. Не ради него — ради себя. Чтобы понять: можно ли склеить то, что разбито».
«Но мама…» — в её глазах стояли слёзы.
«Тш-ш-ш,» — я прижала её к себе, чувствуя, как дрожат её плечи. — «Ты не должна делать то же, что я. Ты можешь злиться, можешь не общаться с ним, можешь жить у Кати столько, сколько нужно. Но я… я должна дать этому шанс. Иначе до конца жизни буду думать — а что, если?..»
В кухне повисла тишина, только тикали старые часы на стене — свадебный подарок от моих родителей. Двадцать лет прошло с тех пор.
«Лёш,» — я повернулась к мужу. — «Ты можешь остаться. Но всё будет по-другому. Прежней жизни уже нет. И прежней меня, которая со всем соглашалась — тоже нет. Придется всё начинать заново. Если получится».
Он кивнул, и в его глазах я увидела то, чего не хватало раньше — понимание. Понимание того, что возвращение — это не конец пути, а только начало. Трудного, болезненного, но необходимого.
Марина ушла к себе в комнату, громко хлопнув дверью. Я знала — она не примет это решение сразу. Может быть, не примет никогда. Но она должна научиться жить с этим — так же, как я учусь жить с новой собой.
Я поставила чайник — теперь уже на троих. Впереди была новая жизнь. Какой она будет? Не знаю. Но впервые за долгое время я чувствовала, что принимаю решение сама, не оглядываясь на чужие ожидания.
