Когда твой мир рушится, это происходит не под грохот барабанов. Всё случается в абсолютной тишине, под жужжание маминой кофемолки и звук падающих капель из неплотно закрытого крана. Я сидела на кухне, листала конспект по философии, готовясь к зачёту. В наушниках играл новый альбом моей любимой группы, а на сковородке остывала яичница. Обычное утро обычного вторника.
А потом я увидела фотографию. Кто-то из моих одногруппников репостнул во ВКонтакте снимок с какой-то тусовки. Среди незнакомых лиц — моего отца, в узких джинсах и новой рубашке, с какой-то девицей, повисшей у него на шее. Под фото было написано: «Душевно оторвались на крыше! Питерские, ваша очередь!»
Яичница остыла окончательно. Я сидела, тупо уставившись в экран телефона, и пыталась осознать происходящее. Папа должен был быть в командировке в Нижнем. Он сам говорил маме три дня назад, собирая свой старый портфель. Тот самый портфель, который я подарила ему на день рождения, копив на него три месяца со своей подработки в книжном.
«Марин, ты в универ опоздаешь,» — мама заглянула на кухню, привычно поправляя причёску перед зеркалом в прихожей. Я посмотрела на неё — такую домашнюю в своём старом халате, с привычной усталостью в глазах. Интересно, она знает? Догадывается?
В тот день я впервые прогуляла лекции. Бродила по городу, как сомнамбула, натыкаясь на прохожих. Зашла в кафешку, заказала свой любимый карамельный латте, но даже не притронулась к нему. Телефон разрывался от сообщений — одногруппники скидывали домашку, мама спрашивала, буду ли я дома к ужину.
Вечером я зашла в папин рабочий кабинет. Раньше это было моё любимое место в квартире — здесь пахло его одеколоном и кожаным креслом, стоявшим у окна. Когда я была маленькой, он сажал меня на колени и рассказывал истории про созвездия, показывая их на карте звёздного неба, которая висела над его столом. Теперь я смотрела на эту карту и видела только бессмысленные точки, соединённые линиями.
На рабочем столе компьютера — фотография с нашего последнего отпуска в Греции. Мы с мамой у бассейна, папа обнимает нас обеих, щурясь от солнца. Три года назад. Целая вечность. Я открыла папку «Документы» — десятки файлов с отчётами, таблицами, графиками. А среди них — билеты на «Сапсан» в Питер. Не в Нижний. В Питер.
«Доча, ты чего тут?» — мама стояла в дверях, прижимая к груди стопку чистого белья. В последнее время она стала как-то одержима уборкой, словно пыталась заполнить пустоту чем-то осязаемым.
«Ничего,» — я захлопнула ноутбук. — «Курсовую пишу по психологии. Про кризис среднего возраста и разрушение семейных ценностей».
Она вздрогнула, но ничего не сказала. Только начала еще тщательнее расправлять полотенца, каждую складочку. Её пальцы дрожали.
Ночью я не могла заснуть. Лежала, уставившись в потолок, и вспоминала. Как папа учил меня кататься на велосипеде в парке Горького. Как пёк блины по выходным, напевая что-то из старого русского рока. Как помогал делать проект по физике для школьной олимпиады, просиживая со мной до глубокой ночи. Где всё это теперь?
В профиле ВКонтакте этой… Оли (я нашла её страницу, конечно) — десятки фотографий с вечеринок, выставок, концертов. Модные кафе, дизайнерские шмотки, какие-то непонятные перформансы. И среди всего этого глянцевого мусора — мой отец, неловко пытающийся выглядеть молодым и продвинутым. Жалкое зрелище.
Мы с мамой негласно установили режим молчания. Не обсуждали очевидное — его отсутствие за ужином, неотвеченные звонки, наспех придуманные отговорки. Она готовила его любимые блюда, которые потом отправлялись в мусорное ведро. Стирала его рубашки, хотя он не появлялся дома неделями. А по ночам я слышала, как она плачет в подушку, думая, что я сплю.
Я начала прогуливать пары всё чаще. Сидела в любимой кофейне у дома с наушниками в ушах, писала в блокноте какие-то злые стихи о предательстве и одиночестве. Официантка Света уже знала мой заказ наизусть — американо без сахара и чизкейк, к которому я почти не притрагивалась.
«Марина, у тебя всё в порядке?» — спросила как-то моя научная руководительница, Анна Сергеевна. Я пропустила уже вторую консультацию по диплому. «Да, просто… семейные обстоятельства». Она понимающе кивнула, хотя что она могла понимать?
А потом случилось то, что окончательно всё разрушило. Дедушкин инсульт. Я была у подруги, когда мама позвонила — голос срывающийся, перепуганный. «Марина, срочно приезжай в больницу. Дедушке плохо».
Я примчалась в больницу за рекордные полчаса. В приёмном покое мама металась между регистратурой и телефоном, пытаясь дозвониться до отца. Шестнадцать пропущенных вызовов. Шестнадцать сброшенных гудков. А ведь дедушка всегда говорил, что папа — его любимый зять, родной сын.
Он появился под утро — помятый, с запахом чужих духов и сигарет. Я смотрела на него и не узнавала. Это точно был не тот человек, который учил меня созвездиям. Не тот, кто пёк блины по выходным. Это был кто-то другой — чужой, незнакомый, случайный.
«Мариш…» — он попытался обнять меня, но я отшатнулась как от прокажённого.
«Не трогай меня,» — процедила сквозь зубы. — «Просто не трогай».
Потом был бесконечный день в больнице. Разговоры с врачами, капельницы, анализы. Мама держалась, как могла, но я видела, как она постарела за эти несколько часов. А он… он просто сидел в углу коридора, теребя в руках телефон, который теперь молчал.
Через неделю папа вернулся домой. Насовсем, как он сказал. Пытался наладить контакт, заводил разговоры о моей учёбе, о планах на лето. А я смотрела сквозь него, как сквозь стекло. В его кабинете теперь стоял диван — мама постелила ему там. Теперь он спал под той самой картой созвездий, которая когда-то рассказывала мне сказки его голосом.
Я собрала вещи в тот же вечер. Большой рюкзак, ноутбук, самое необходимое. Позвонила Кате, своей лучшей подруге: «Можно я поживу у тебя? Недельку… или две…» Она не задавала вопросов — настоящие друзья их не задают.
«Марина, пожалуйста,» — мама стояла в дверях моей комнаты, глядя, как я складываю одежду. — «Он же твой отец».
«Был,» — ответила я, застёгивая рюкзак. — «Теперь просто квартирант».
Я прожила у Кати две недели. Спала на раскладушке в её маленькой комнате, просыпаясь от каждого звука. Ночью приходили сны из детства — мы с папой запускаем воздушного змея в парке, его сильные руки поддерживают меня, когда я учусь кататься на роликах, его смех, когда я показываю ему свои первые рисунки… Я просыпалась с мокрой от слёз подушкой и долго сидела в темноте, обхватив колени руками.
Мама звонила каждый день. Я слышала тревогу в её голосе, но упрямо отвечала односложно: «Да», «Нет», «Нормально», «Не знаю». Она рассказывала про дедушку — ему стало лучше, врачи говорят о положительной динамике. Про какие-то бытовые мелочи. Никогда — про него. Будто его и не существовало.
А потом я встретила его случайно возле универа. Он ждал меня после пар, переминаясь с ноги на ногу, как нашкодивший подросток. Постаревший, осунувшийся, в своём старом пальто — том самом, что мы с мамой выбирали ему на прошлое Рождество.
«Мариша, давай поговорим,» — он сделал шаг навстречу. В руках — пакет из «Читай-города». Помнит, значит, что я люблю книги.
«О чём?» — я остановилась в трёх шагах от него, крепче стискивая лямку рюкзака. — «О том, как ты променял нас на малолетку с татуировками? Или о том, как ты врал маме про командировки? Или, может, обсудим, как ты не брал трубку, когда дедушка пытался дозвониться?»
Мой голос сорвался на крик. Проходившие мимо студенты оборачивались, но мне было плевать. Вся боль, вся обида последних месяцев прорвались наружу.
«Я знаю, что виноват…» — начал он.
«Виноват?» — я истерически рассмеялась. — «Нет, пап, ты не виноват. Ты просто трус. Знаешь, что самое противное? Я всегда тебя защищала. Когда девчонки в школе говорили про своих отцов, которые бросают семьи ради молоденьких, я гордо заявляла: ‘Мой папа не такой. Он особенный’. А ты… ты оказался банальнее банального. Кризис среднего возраста, «подружка», враньё… Как в дешёвом сериале».
Я видела, как каждое моё слово бьёт его, точно попадая в цель. Но остановиться уже не могла.
«А мама… Ты хоть представляешь, каково ей было? Она ведь всё знала, понимаешь? Видела твои фотки во ВКонтакте, читала комментарии этой… Но молчала. Готовила тебе ужины, стирала рубашки, ждала. А по ночам плакала в ванной, включив воду, чтобы я не слышала».
Книги в пакете громко шуршали — его руки дрожали.
«Марин, я вернулся. Я всё осознал…»
«Вернулся?» — я снова засмеялась, чувствуя, как к горлу подступают слёзы. — «Нет, пап. Ты просто устал от весёлой жизни. Наигрался в молодость и решил вернуться в свой тёплый, удобный домик. А мы должны тебя принять с распростёртыми объятиями, да? Забыть всё, простить, делать вид, что ничего не было?»
«Я люблю вас с мамой…» — его голос дрогнул.
«Любишь?» — я вытерла предательские слёзы рукавом куртки. — «Любовь — это не красивые слова, пап. Это поступки. Это быть рядом, когда трудно. Это не врать, не предавать, не делать больно тем, кого якобы любишь».
Мимо прошла стайка первокурсниц, звонко смеясь над чем-то. Я смотрела на них и думала — вот она, молодость. Та самая, за которой он гнался. Глупая, беззаботная, настоящая. А он… он просто жалкий человек, который испугался собственных седых волос в зеркале.
«Знаешь, что самое страшное?» — я посмотрела ему прямо в глаза. — «Я больше не могу тебе верить. Вообще. Когда ты говоришь ‘люблю’ — я думаю, правда ли это. Когда обещаешь что-то — я жду подвоха. Ты же у нас теперь специалист по враныю».
Он стоял, опустив голову. Постаревший, потерянный, чужой. А я вдруг поняла, что больше не чувствую ни злости, ни обиды. Только бесконечную усталость и что-то похожее на жалость.
«Оставь маму в покое,» — сказала я тихо. — «Ей и так досталось. Сними квартиру, живи сам. Дай ей шанс начать новую жизнь. Без тебя».
«А ты?» — он поднял на меня глаза, полные слёз.
«А я?» — я поправила рюкзак на плече. — «А я уже начала новую жизнь. В ней просто нет места для предателей».
Я развернулась и пошла прочь, чувствуя его взгляд спиной. В наушниках играла любимая песня — та самая, под которую мы с ним когда-то пели в машине, возвращаясь с дачи. Теперь эти воспоминания казались кадрами из чужого фильма.
Вечером я вернулась домой. Не к Кате — домой. Мама хлопотала на кухне, пахло пирогом с яблоками. Его вещи всё ещё лежали в шкафу, его любимая кружка стояла на полке, его одеколон всё ещё пах в коридоре.
«Мам,» — я обняла её со спины, уткнувшись носом в мягкий свитер. — «Давай начнём сначала? Только ты и я».
Она обернулась, и я увидела в её глазах отражение собственной боли. Но там было что-то ещё — надежда. Робкая, неуверенная, но живая.
«Ты же знаешь, что он не изменится?» — спросила я тихо. — «Это всё временно. Пока не появится новая молоденькая дурочка, готовая восхищаться его историями про звёзды».
Мама молчала, механически помешивая чай в чашке. А потом вдруг улыбнулась — впервые за долгое время.
«Знаешь, доча,» — она отставила чашку. — «Иногда нужно отпустить человека, чтобы понять, кто ты без него».
Я кивнула, чувствуя, как к горлу снова подступают слёзы. Мы просидели на кухне до утра, говорили обо всём на свете — впервые за долгие месяцы по-настоящему откровенно. А за окном занимался рассвет, окрашивая небо в нежно-розовый цвет. Цвет новой жизни. Жизни без него.
