— Я не хочу приносить себя в жертву. В том, что с тобой случилось… ты сам виноват, понимаешь? — тихо говорила жена, стоя над его койкой, смотря холодно на то, что с ним стало, а Дима слушал. Больше он ничего не мог — ни пошевелиться толком, ни рот открыть, только мычал. Но даже мычать он не стал: просто слушал, как она его добивает.
— Мне что теперь — всю молодость положить на алтарь твоей инвалидности? Ну, что ты смотришь на меня таким взглядом! Презираешь? Не ожидал? Имеешь право… Наверное думаешь, что я т*арь последняя…
Жена потрогала цветы на его прикроватной тумбочке — это были оранжевые хризантемы с прохладными мелкими лепестками. Ваза показалась Анжелике знакомой, у свекрови была такая же. Но цветы она бы точно приносить не стала. Тогда кто? Должно быть, та девка, которую он спас. А впрочем неважно…
— Я верю, что ты еще встанешь на ноги, вернешься к нормальной жизни. Может другая какая и подберет тебя… Все у тебя получится, но… Но не со мной. За мной уже приехал отец, он ждет в машине. Моих вещей в твоей квартире больше нет. Не переживай, я ничего лишнего не взяла. Даже то, что мы покупали вместе, я оставила: коврики там всякие, статуэтки из Египта. Только соковыжималку забрала, ты ею все равно не пользуешься. Ты, пожалуйста, не ищи меня и не пытайся связаться ради примирения. Разведёмся, когда потребуется, я не спешу. Прощай!
И она вышла, зачем-то снова потрогав напоследок цветы, и остался витать по палате запах ее туалетной воды, целых двадцать минут еще пахло.
— Хе-хе… — прозвучал мужской голос с соседней койки. — Что, парень? Бросила тебя жёнушка, да? Не слабо под дых дала. Вот она — бабская натура… Поехала искать более теплое место для своего этого… ну ладно, не хочу говорить пошло.
Дима молча смотрел в потолок. В общем-то, он больше ничего и не мог… Да нет, понять Анжелику можно. Зачем он ей такой, весь изувеченный. Он сразу подумал о матери и о том, что нет любви надежнее материнской. Все остальное — временно, пока есть выгода. Так выходит?
— Баба — что кошка. Ищет где повкуснее и покомфортнее. В чем ее винить здесь? Верно я говорю, парень?
Как же хотелось Диме в этот момент просто отвернутся и заткнуть уши. Вот что он тут свистит? Для чего ему слушать рассуждения какого-то незнакомого мужика. Но сосед от скуки и видя, что слушатель благодарный, то есть молчит и, возможно, даже согласен, продолжал и дальше болтать: о своих бывших, о теперешней, о работе, затем вернулся вновь к Анжелике и ей подобным… «Господи, ну что за пытка! Неужели мне и без того мало досталось!» — в сердцах думал Дима.
Но пытка эта обещала продолжаться еще долго. Таким образом, всю осень и зиму Дима провел в ежедневной борьбе за свою жизнь.
Это случилось в конце августа, когда воздух уже дышал прохладой, предвещая скорую осень. Фонари зажигались всё раньше. Дима, сгорбленный от двойной смены, с трудом вылез из заводского автобуса. Всё тело ныло от усталости. Утром сменщик позвонил прямо на проходной, голос срывался от счастья и паники: «Жена, Дим, рожает! Не могу я её одну оставить! Поработай за меня, выручи!» Как тут откажешь? «Конечно, — ответил Дима, — езжай, я справлюсь».
Выйдя из автобуса, он потянулся за сигаретой, как вдруг сквозь отдаленный гул машин пробился резкий, испуганный женский визг, тут же перекрытый грубым мужским смехом. Усталость как рукой сняло. Дима бросил нераскуренную сигарету и коротко выругался себе под нос, разворачиваясь на звук.
За углом, в глубоких сумерках пустыря, трое здоровых детин в спортивных костюмах образовали живое кольцо. В его центре металась хрупкая фигурка в светлом платье. Один из парней тянул её за сумку, другой пытался ухватить за талию.
— Отстаньте! — в голосе девушки слышались слёзы. — Я сейчас полицию вызову!
— Вызывай, красавица, — хрипло рассмеялся третий, самый крупный. — Пока они доедут…
Дима не думал. Ни секунды. В голове пронеслось отцовское, выбитое в подкорку: «За женщину заступись, помоги слабому, не пройди мимо». Он резко шагнул вперёд.
— Мужики, — голос его, к собственному удивлению, прозвучал спокойно и твёрдо, — вы чего? Девушку одну обижаете?
Трое разом обернулись. Ухмылки сползли с их лиц.
— А ты кто такой? Герой? — шагнул навстречу крупный парень.
— Уходи, пока цел, — бросил второй, сжимая кулаки.
Но Дима уже действовал. Он резко рванул вперёд, вклинился между девушкой и её обидчиками, оттолкнул её за свою спину.
— Беги! — крикнул он ей.
Она метнулась прочь, её испуганные шаги затихли в темноте. А потом мир для Димы перевернулся, взорвался белой вспышкой боли в виске. Удар был тяжёлым и точным. Он грузно рухнул на колени, пытаясь заслониться, но град тумаков и пинков обрушился на него со всех сторон. Он слышал, как хрустнуло его собственное ребро, чувствовал липкую теплоту на губах, видел сапог, летящий прямо в лицо. Мысли путались, но одна была ясна: «Она успела убежать. Хорошо».
Позже, в травматологическом отделении, мать, смахивая слёзы, причитала у его кровати:
— Ну зачем тебе это надо было? Ввязался, чуть не убили тебя, дурака! Чужая девка…
Дима, весь в гипсе и трубках, даже не мог повернуть голову. Глаза были серьёзными и упрямыми.
«Иначе нельзя. — хотел сказать он. — Так отец учил. Мимо пройти не могу.»
Неравнодушные прохожие всё же вызвали «скорую». Врачи, склонившись над его избитым телом в грязной пыли пустыря, торопливо что-то делали. Шептали: «Успели… успели, кажется…». В той первой, самой важной борьбе — за жизнь — Дима победил. Но цена оказалась немалой. Травмы были тяжелыми, и теперь его, победителя, на долгие недели, а может, и месяцы, приковало к больничной койке.
Спустя несколько дней, когда Дима начал медленно возвращаться к жизни, в его палате возникла она. Та самая незнакомка, ради спасения которой он подставился под удары. Девушку звали Маша. Она располагалась на стуле у его кровати, принося с собой тонкий шлейф духов, в такую чужеродную больничную атмосферу. Была она неотразима, однако между ними словно стояла невидимая стена — он различал её черты, но не ощущал душевной связи. Ну спас и спас… зачем приходит? Непонятно! Её взор витал где-то далеко, будто она рассматривала холодные звёзды на небосводе. Маша просто сидела, будто считала себя обязанной.
Однажды вместе с Машей пришла её мать — женщина с исчерканным морщинами лицом и уставшими глазами. Она принесла пышный, но безвкусный букет гладиолусов. Эти гладиолусы заменили подвявшие в вазе хризантемы. Дима смотрел на торчащие во все стороны цветы с тихим недоумением. Они напоминали ему траурные венки — такие же пёстрые и бездушные. Зачем они их тащат сюда? Он не собирается пока умирать! Однако он лишь молча кивал, сминал пальцами край одеяла и тихо благодарил за заботу.
В одно из таких посещений, когда Маша, как обычно, молча созерцала улицу за окном, он не сдержался.
— Зачем ты продолжаешь ходить сюда? — его голос прозвучал приглушённо, но уверенно. — Я прекрасно вижу, что эти визиты тебя тяготят.
— Как ты можешь такое думать! — она встревожилась, поспешно развязывая пакет — Я принесла тебе винограда… и новую книгу, все её хвалят.
Шли недели. С каждым днём Дима отвоёвывал у болезни частичку своего здоровья, и по мере возвращения сил к нему приходила трезвость мышления. Когда он смог впервые самостоятельно подняться на кровати, он попросил её прекратить эти посещения.
— Ты только пообещай мне одно, — произнёс он, глядя ей прямо в душу. — Будь осмотрительней. Не гуляй в одиночестве по тёмным переулкам. Ты слишком яркая. Сохрани себя для того человека, ради которого захочешь свернуть горы и родить десяток ребятишек.
Глаза Маши заслезились, она беззвучно кивала, не в силах произнести ни слова.
— Ладно, хватит, не рыдай, — он устало отвёл взгляд к стене. — Без слёз тошно.
Он заставил себя пообещать ей, что непременно встанет на ноги, хотя сама эта перспектива всё ещё казалась несбыточной мечтой. И они попрощались. Навсегда.
Ему претила жалость. Её слёзы были для него непосильной ношей — материнских причитаний у его изголовья он хлебнул сполна.
Маша больше не появлялась. И это было единственно верным решением. Теперь ничто не мешало его изматывающей борьбе — ни пронизывающая всё тело боль, ни яростная решимость доказать ошибочность всех врачебных заключений и мрачных прогнозов.
С того самого дня в Диме проснулась стальная решимость. Он начал ежедневную, изнурительную борьбу со своим собственным телом. Боль стала его постоянной спутницей, она пронизывала каждый мускул, каждый нерв, сопровождая любую, даже самую незначительную попытку вернуть себе контроль. Лежать пластом, смирившись с участью инвалида-колясочника — это был самый простой выход. Но Диме нужно было доказать самому себе и всему миру, что он сможет снова стать полноценным, что он имеет право на счастье, чего бы это ни стоило.
Справиться с задачей — сесть на кровати, — ему удалось в сроки, которые лечащие врачи назвали феноменальными. Они поговаривали о медицинском чуде. Но лишь он один знал истинную цену этому «чуду» — ночи, пропитанные потом и слезами, содранные ладони и спазмы в мышцах, которые казались вывернутыми наизнанку. А потом настал тот долгожданный миг, когда он, стиснув зубы, увидел едва заметное, но такое желанное движение пальцев на своей ноге…
Однако внутри сидел настырный червь сомнения, и его ядовитый шёпот звучал в такт пульсу: «Кому ты теперь такой сдался? Кто захочет быть с калекой?»
Его жена Анжелика так и осталась исчезнувшей. Как и она просила, Дима не пытался с ней связаться. Прежняя, счастливая жизнь была окончена, но Дима по своей природе просто не умел сдаваться.
И вот за окном зазвенела весенняя капель. Опираясь на костыли, он впервые за долгие месяцы поднялся на ноги и сделал несколько неуверенных шагов — уже по квартире. Мать, наблюдавшая за его мучениями все эти дни, наконец, позволила себе выдохнуть, и в её глазах снова появилась утраченная было надежда.
В один из таких солнечных дней, ближе к лету, Дима, собрав волю в кулак, решился на первую самостоятельную прогулку. Медленно, преодолевая каждый шаг, он выбрался из подъезда и побрёл по знакомому с детства двору, поддерживая себя костылем. После больницы он перебрался к матери — в одиночку он бы точно не выкарабкался.
Усталость быстро дала о себе знать, и он привольно опустился на прохладные доски лавочки. Внезапно где-то наверху, на пятом этаже, с хлопком распахнулась створка окна. В проёме на мгновение возникла фигура молодого парня, он что-то крикнул через плечо вглубь комнаты и отшатнулся. А следом из окна, описывая в воздухе дугу, вылетел мобильный телефон. Дима, действуя на рефлексах, резко выбросил руку вперёд и — надо же! — зажал в ладони неожиданную находку с неба.
Покрутив в руке явно не новый аппарат, более того, давно устаревший, кнопочный, он стал ожидать, что за пропажей вот-вот сбежит вниз рассеянный хозяин. Но двор погрузился в тишину, только минут через пять из подъезда вылетел разъяренный парень и прошел мимо, даже не взглянув на Диму.
Примерно через полчаса телефон пронзительно зазвонил.
— Алло? — в трубке прозвучал женский голос, от которого у него ёкнуло сердце. Такой родной…
— Да, я вас слушаю, — произнёс Дима, стараясь скрыть волнение.
— А это кто? Где Миша?
— Похоже, он дома. Ваш телефон я подобрал — его полчаса назад выбросили из окна.
На другом конце провода воцарилась гробовая тишина.
— Это мой телефон… Пожалуйста, подскажите, где я могу его забрать.
Спустя какое-то время к подъезду, возле которого сидел Дима, подошла Маша, та самая Маша… Увидев его, она замерла на месте, а затем, не в силах сдержать эмоций, бросилась ему на шею. Он смущённо погладил её по волосам, пытаясь утихомирить её порыв.
Позже, успокоившись, она всё рассказала. Её бывший, тот самый Миша, оказался патологическим ревнивцем, устраивавший сцены на ровном месте. А на днях он выхватил у неё этот телефон, уверенный, что она завела себе второй номер для тайных связей. Какое нелепое заблуждение! На самом деле это был старый аппарат её отца.
— А он был мне дорог как память, — голос Маши дрогнул. — Там остались последние смс-ки от папы, которые он прислал перед самой смертью, восемь лет назад… Ты понимаешь…
— Маш, а я скучал, — тихо выдохнул Дима, глядя, как на её щеках проступает краска.
— Я тоже, — прошептала она в ответ. — Только, пожалуйста, не прогоняй меня снова. Разве ты не видишь — без тебя у меня в жизни всё летит под откос.
И они сделали первый шаг навстречу своему общему счастью. Две одинокие половинки, которых судьба однажды свела вместе, чтобы больше никогда не разлучать.
