Думаешь, она не знает про твои «командировки»?
Марина с силой потерла виски. Голова раскалывалась после бессонной ночи. Перед глазами стоял вчерашний вечер: Игорь в соседней комнате, негромкий голос в телефонной трубке: «Да, все забронировано. Отель у моря. Нет, не волнуйся, дома всё спокойно.»
Она тогда замерла у двери, не решаясь ни войти, ни уйти. А потом долго стояла под горячим душем, словно пытаясь смыть это унизительное чувство – быть лишней в собственном доме.
Утром Марина сидела на кухне, сжимая в руках чашку давно остывшего чая.
На столе, придавленная старой фарфоровой сахарницей – свадебным подарком свекрови, белела записка: «Вернусь через неделю». Три слова, выведенные размашистым почерком мужа. Ни объяснений, ни извинений. Впрочем, как всегда.
Двадцать лет назад начались первые приступы тревоги. Тогда с трехлетней Леной на руках, она впервые столкнулась с его исчезновением.
Она металась между больницами и моргами. Звонила в милицию, рыдала в жилетку подругам, не спала ночами. Лена капризничала, не понимая, куда делся папа. А он вернулся через неделю – загорелый, пропахший чужими духами, с новыми часами на запястье.
«Были срочные дела. Ты же знаешь – работа», – бросил небрежно и ушел в душ, оставив её стоять в прихожей с трясущимися руками и комом в горле.
– Доченька, ну что ты хотела? – говорила тогда свекровь, поджимая губы. – Мужчина должен быть свободен. Вот мой Петя, царствие ему небесное, тоже часто уезжал. А я молчала и ждала.
– Да ладно тебе, Маринка, – вторила подруга Тамара. – Радуйся, что хоть возвращается. Вон мой Витька совсем ушёл, алименты платить забыл, зараза такая.
Сейчас, глядя на записку, Марина вспомнила тётю Веру – единственную, кто всегда говорил ей правду. Месяц назад она навещала её в больнице.
– Присядь-ка, девочка моя, – позвала она тогда Марину. Голос был слабый, с хрипотцой. – Смотрю я на тебя и сердце кровью обливается.
– Ну что вы, тётя Вера, – Марина попыталась улыбнуться. – Всё у меня хорошо.
– Хорошо? – тётя закашлялась, вытерла рот платком. – Ты же живёшь как тень. Когда ты в последний раз что-то делала для себя? Когда радовалась?
Марина промолчала, разглаживая складку на больничном одеяле.
– Мне семьдесят пять, – продолжала тётя Вера. – Знаешь, о чем я жалею? Не о том, что денег не скопила или карьеру не сделала. А о том, что боялась жить. Всё ждала подходящего момента, всё оглядывалась на других. А жизнь – она не ждёт, утекает как вода сквозь пальцы.
– Что же мне делать? – тихо спросила тогда Марина.
– Жить, девочка. Пока не поздно – просто жить.
Телефонный звонок вырвал её из воспоминаний. На экране высветилось «Леночка».
– Мам, ты как? – голос дочери звучал встревоженно. – У тебя трубку никто не берёт, я волнуюсь. Может, забежать?
Марина хотела ответить привычное «всё нормально», но вдруг поперхнулась этими словами.
– Знаешь, Лен, – она сделала глубокий вдох. – Не нормально. Совсем не нормально.
В трубке повисла тяжёлая тишина.
– Опять уехал? – наконец спросила Лена.
– Да. К морю, – Марина невесело усмехнулась. – Слышала вчера, как он с ней по телефону говорил. Даже не таится уже – настолько уверен, что я никуда не денусь.
– Мам, – Лена замялась. – А может, тебе правда к психологу сходить? Я знаю хорошего специалиста.
– Нет, – Марина сама удивилась твёрдости своего голоса. – Знаешь, что я сделаю? Я поеду на море.
– Что?! Мам, ты в своём уме?
– Вполне. Давно хотела увидеть море осенью. Говорят, оно совсем другое – серое, штормовое. Как моя жизнь, – она попыталась пошутить, но вышло горько.
– А работа? А квартира? – в голосе дочери звучала паника.
– У меня отпуск накопился за три года. Светлана Петровна поймёт – она сама через развод прошла. А за квартирой присмотришь?
– Погоди, мам, – Лена говорила быстро, сбивчиво. – Давай всё обсудим. Я сейчас приеду.
– Не надо, доченька, – мягко перебила Марина. – Если я сейчас начну обсуждать, то никуда не поеду. Опять найду тысячу причин остаться, опять начну себя уговаривать потерпеть. Хватит.
Повесив трубку, она несколько минут стояла неподвижно. Внутри поднималась знакомая паника – удушающая, парализующая. «Куда ты одна? Что люди скажут?»
Но поверх этого страха пробивалось что-то новое – злость. На себя – за годы молчаливого согласия. На Игоря – за его уверенность в своей безнаказанности. На всех, кто годами убеждал её терпеть.
Руки дрожали, когда она собирала сумку. Тёплый свитер, джинсы, зубная щетка. Подумав, добавила томик Бродского – единственное, что осталось от прежней себя, той девчонки, которая когда-то мечтала о филфаке.
На кухонном столе оставила записку: «Я тоже вернусь через неделю». Помедлив, приписала: «Не ищи – всё равно не найдёшь».
В кассе вокзала пахло пылью и дешёвым кофе. Женщина за стеклом смотрела на Марину с ленивым равнодушием.
– Куда вам?
– В Крым. В Феодосию, – Марина и сама удивилась, как легко соскользнуло с языка название города, о котором она столько мечтала.
– На сегодня только плацкарт, – кассирша щёлкнула по клавиатуре. – Нижнее место у туалета или верхнее в середине?
– Нижнее, – Марина представила, как будет карабкаться на верхнюю полку, и внутренне содрогнулась.
Плацкартный вагон встретил её запахом варёной курицы и несмолкающим гулом голосов. Соседкой оказалась полная женщина лет шестидесяти с крашенными в ярко-рыжий цвет волосами.
– Я Тамара Ивановна, – представилась она, помогая Марине пристроить сумку. – К морю?
– Да, – Марина замялась. – В отпуск.
– Одна? – Тамара Ивановна окинула её оценивающим взглядом. – От кого-то бежишь или к кому-то?
– Почему обязательно бежать? – Марина попыталась улыбнуться. – Может, просто путешествую.
– Ага, – хмыкнула соседка. – В октябре-то? С таким потерянным видом? Знаешь, дочка, я двадцать лет проводницей работала. Научилась людей насквозь видеть. Особенно женщин, которые вот так – одни, с маленькой сумкой, будто наспех собранной.
Марина отвернулась к окну. За стеклом проплывал вечерний город – серый, промозглый, такой привычный. Интересно, заметил ли уже Игорь её отсутствие? Позвонил ли Лене?
– Я тоже когда-то сбежала, – вдруг сказала Тамара Ивановна. – От мужа-пьяницы. Взяла детей и уехала в никуда. Страшно было – жуть. Но знаешь, именно тогда я впервые почувствовала себя живой.
Она достала из необъятной сумки термос и две пластиковые чашки.
– Чай будешь? С мятой, сама собирала.
От чая пахло летом и какой-то забытой свободой. Марина грела руки о чашку и слушала истории Тамары Ивановны – о странных пассажирах, о городах, проносящихся за окном, о том, как по-разному люди убегают от своих проблем и к своему счастью.
– А ты знаешь, что в Феодосии есть смотровая площадка? – спросила вдруг проводница. – Там наверху старая крепость. Если подняться на закате, море становится золотым. Я каждый раз, как рейс туда выпадал, бегала смотреть.
– Теперь знаю, – улыбнулась Марина.
Ночь в поезде тянулась бесконечно. Стук колёс убаюкивал, но сон не шёл. В темноте вагона то тут, то там вспыхивали экраны телефонов, кто-то негромко храпел, плакал ребёнок.
Марина лежала, глядя в темноту, и думала о том, как странно устроена жизнь. Двадцать лет она боялась сделать шаг в неизвестность. А теперь вот едет в ночном поезде, пьёт чай с незнакомой женщиной и чувствует себя то ли беглянкой, то ли героиней романа.
Телефон завибрировал – пришло сообщение от Лены: «Папа звонил. Психует. Сказал, что ты с ума сошла. Мам, ты правда уверена?»
Марина набрала ответ: «Впервые в жизни уверена».
Утром поезд прибыл в Феодосию. Город встретил её промозглым ветром и запахом йода. Маленькое здание вокзала казалось игрушечным на фоне серого неба.
– Такси вызывать будете? – к ней подошёл пожилой мужчина в потёртой куртке.
– Нет, я, – Марина запнулась. Она вдруг поняла, что не знает, куда идти. В спешке даже гостиницу не забронировала.
– Первый раз у нас? – понимающе спросил таксист. – Могу пансионат хороший посоветовать. Недорого и до моря пять минут.
«Почему бы и нет?» – подумала Марина. В конце концов, она уже сделала самое сложное – уехала. Остальное как-нибудь решится.
Машина петляла по узким улочкам. Марина смотрела в окно, пытаясь запомнить каждую деталь – облупившиеся стены старых домов, развешанное между балконами бельё, одинокого кота на подоконнике.
– А там, – таксист махнул рукой куда-то вправо, – генуэзская крепость. Если интересно, могу на обратном пути показать дорогу. Там смотровая площадка есть, вид – закачаешься!
Марина улыбнулась, вспомнив рассказ Тамары Ивановны.
– Обязательно поднимусь. На закате.
Пансионат оказался маленьким двухэтажным домом, увитым диким виноградом. На крыльце дремала полосатая кошка, а из открытого окна доносился запах свежей выпечки.
– Людмила Сергеевна! – крикнул таксист. – Принимай гостью!
На крыльцо вышла женщина – высокая, статная, с короной седых волос. Окинула Марину внимательным взглядом.
Комната оказалась маленькой, но уютной. Старая мебель, покрытая выцветшими кружевными салфетками, пахла полиролью и чем-то неуловимо домашним. На прикроватной тумбочке стояла вазочка с сухими цветами.
– Располагайся, – Людмила Сергеевна распахнула балконную дверь. – Вон оно, море твоё. Штормит сегодня – к дождю.
Марина шагнула на балкон и замерла. Море разливалось перед ней – свинцово-серое, бурлящее, с белыми барашками волн. Оно рокотало и билось о берег, словно живое существо.
– Первый раз видишь? – в голосе хозяйки мелькнуло что-то похожее на нежность.
– Да, то есть нет. Видела, конечно. Но как-то по-другому.
– Оно каждый день разное, – Людмила Сергеевна облокотилась на перила. – Как жизнь наша – то штормит, то затихает. Ты надолго к нам?
– На неделю, – Марина помедлила. – Может, дольше.
– От мужа сбежала? – вдруг спросила хозяйка в лоб.
– Почему все так думают? – вырвалось у Марины.
– Потому что знакомый взгляд, – Людмила Сергеевна усмехнулась. – Я тут двадцать лет людей принимаю. Особенно осенью много таких приезжает – потерянных, с чемоданчиком наспех собранным. Ищут чего-то. Или от чего-то бегут.
– А находят? – тихо спросила Марина.
– Кто как, – хозяйка пожала плечами. – Море – оно ведь как зеркало. Что ищешь, то и видишь. Ладно, располагайся. Завтрак в восемь, но если проспишь – не страшно. Кухня в твоем распоряжении.
Оставшись одна, Марина долго стояла на балконе. Ветер трепал волосы, на губах оседала солёная морская взвесь. Где-то вдалеке кричали чайки, а внизу шумел прибой – размеренно, убаюкивающе.
– Простите, спички не найдутся?
Голос с соседнего балкона заставил её вздрогнуть. Там стоял пожилой мужчина – седой, с морщинистым загорелым лицом. В руках – потрёпанный блокнот.
– Не курю, – ответила она.
– И правильно, – он улыбнулся, и морщинки вокруг глаз собрались лучиками. – Я вот тоже бросил. Теперь вот, – он показал блокнот. – Пишу. Павел Андреевич, кстати. Местный краевед.
– Марина.
– И что же привело вас в такую непогоду к морю, Марина?
Она хотела ответить что-то вежливое и обтекаемое. Но вместо этого вдруг сказала:
– Муж уехал к любовнице. А я устала ждать.
Павел Андреевич помолчал, разглядывая бушующее море.
– Знаете, – сказал он наконец, – я здесь уже тридцать лет работаю. Каждый день прихожу, смотрю на море, записываю истории. Оно ведь тоже – как книга. Только читать надо уметь.
– И что вы в нём читаете?
– Разное, – он задумчиво постучал карандашом по блокноту. – Вот сегодня, например, оно рассказывает о женщине, которая впервые в жизни решилась быть собой. Хотите послушать?
Марина кивнула. А Павел Андреевич начал рассказывать – о кораблях, что веками бороздили эти воды, о маяке на мысу, о смотрителе, который двадцать лет писал письма своей давно вышедшей замуж возлюбленной.
– Зачем он это делал? – спросила Марина. – Ведь знал же, что она не вернётся.
– А вы как думаете?
– Может, может, эти письма были нужны не ей, а ему самому? Чтобы не забыть, кто он?
Павел Андреевич улыбнулся:
– А вы наблюдательны, Марина. Иногда мы держимся за что-то – за человека, за привычку, за боль – просто потому, что боимся узнать, кто мы без этого.
В коридоре послышались шаги – Людмила Сергеевна несла чистое бельё.
– А, уже познакомились? – она по-свойски подмигнула Марине. – Павел Андреевич у нас каждый год бывает. Все местные легенды знает, все истории. Особенно про маяк любит рассказывать.
– Потому что это не просто история, Люда, – отозвался краевед. – Это метафора. Каждый из нас – немного смотритель маяка. Зажигаем свет и ждём кого-то. Или чего-то.
– Ой, опять ты со своими метафорами, – махнула рукой хозяйка. – Марина, ты ужинать будешь? У меня пирог с рыбой готов.
– Спасибо, но, – Марина замялась.
– Никаких «но», – отрезала Людмила Сергеевна. – Нельзя у моря быть голодной. Это я как специалист говорю.
Кухня в пансионате оказалась просторной и светлой. Большой деревянный стол, покрытый клеёнкой в синий горошек, старая газовая плита, на подоконнике – горшки с базиликом и мятой.
За столом уже сидели двое постояльцев – молодая женщина с коротко стриженными рыжими волосами и пожилой мужчина в твидовом пиджаке.
– Знакомьтесь, – Людмила Сергеевна поставила перед Мариной тарелку с дымящимся пирогом. – Это Вера, художница, и Семён Маркович, профессор. А это Марина, наша новенькая.
– Надолго к нам? – спросила Вера, подвигая солонку.
– На неделю, наверное, – Марина почувствовала, как краснеет под внимательным взглядом художницы.
– «Наверное» – хорошее слово, – усмехнулся Семён Маркович. – Я вот тоже приехал на неделю. Ровно месяц назад.
– Застряли? – улыбнулась Марина.
– Нет, – он покачал головой. – Остался. Есть разница, знаете ли.
Телефон в кармане завибрировал – пришло сообщение от Игоря: «Ты с ума сошла? Немедленно вернись домой!»
Следом – от Лены: «Мам, папа в бешенстве. Говорит, ты его позоришь. Что мне ему сказать?»
Марина выключила телефон.
– Тяжело? – тихо спросила Вера, когда они позже вышли покурить на веранду. Точнее, курила Вера, а Марина просто дышала морским воздухом.
– Да, – честно призналась Марина. – Такое чувство, будто я предала кого-то. Не его даже – себя прежнюю.
– Знакомо, – художница стряхнула пепел. – Я тоже сюда сбежала. От мужа, от галереи, от всей этой правильной жизни. Три месяца назад. Собиралась на неделю – переждать, подумать. А потом поняла: не хочу возвращаться.
– И что теперь?
– А теперь я рисую море. Каждый день – разное. Иногда продаю картины туристам. Иногда просто сижу на берегу и смотрю на волны. И знаешь что? Впервые в жизни чувствую себя собой.
Марина легла спать поздно. Долго стояла на балконе, глядя на тёмное море, слушая его неумолчный шёпот. Где-то вдалеке мигал огонёк маяка – жёлтая точка во тьме.
Она достала телефон, включила. Десять пропущенных от Игоря, три – от Лены. Сообщения она читать не стала.
А дома в это время Игорь метался по квартире как тигр в клетке.
— Что значит — на море? Да как она посмела?!
— Пап, — Лена смотрела на отца с каким-то новым выражением. — А когда ты уезжаешь — она тебя спрашивает? Когда ты пропадаешь неделями — ты ей объясняешь?
— Это другое! Я мужчина.
— Что? — в голосе дочери зазвучали знакомые мамины нотки. — Думаешь, она не знает про твои «командировки»? Про театр с Викой из бухгалтерии?
— Замолчи! — рявкнул Игорь.
— Нет, не замолчу! — Лена вскочила. — Знаешь, что самое страшное? Ты даже не понимаешь, как ей было больно. Ты привык, что она всегда ждёт, всегда прощает. А она живой человек! У неё тоже есть мечты, желания.
Игорь рухнул в кресло. В голове крутилась дурацкая мысль: а ведь правда, когда Марина в последний раз говорила о своих желаниях? Когда смеялась вот так, как сегодня по телефону?
Неделя пролетела как один день. Марина много гуляла по берегу, слушала истории Павла Андреевича, помогала Вере растирать краски для её морских пейзажей. По вечерам они собирались на кухне – случайные постояльцы, ставшие почти семьёй.
В последний вечер разыгрался шторм. Море билось о берег с такой силой, что брызги долетали до окон второго этажа. Марина сидела на балконе, кутаясь в старый плед Людмилы Сергеевны.
– Замёрзнете, – на балкон вышел Павел Андреевич. – Шторм сегодня сильный.
– Как моя жизнь, – улыбнулась Марина.
– Нет, – он покачал головой. – Шторм – это когда всё рушится. А у вас – только начинается.
Они помолчали, глядя, как волны разбиваются о берег.
– Знаете, что я понял у моря? – вдруг сказал Павел Андреевич. – Каждая волна оставляет след на песке. Но приходит новая волна – и следов как не бывало. Так и в жизни: что бы ни случилось, всегда можно начать заново.
Утром она уезжала домой.
Там Марину ждал Игорь – осунувшийся, с красными от бессонницы глазами.
– Ты вернулась, – сказал он глухо.
– Да. Но не та, что уехала.
– Я всё понял, – он шагнул к ней. – Я больше не буду.
– Нет, – она покачала головой. – Ты не понял. Дело не в твоих отъездах или изменах. Дело в том, что я двадцать лет жила как тень. А теперь хочу быть собой.
– Что это значит? – в его голосе прозвучал страх.
– Это значит, что я возвращаюсь на работу. Буду брать уроки английского. По выходным – ходить на выставки. А раз в год – ездить к морю. Одна.
– А я? – он растерянно смотрел на эту новую, незнакомую женщину.
– А ты решай сам. Можешь остаться и научиться жить с настоящей мной. Можешь уйти – я больше не буду держаться за тебя из страха одиночества.
Прошёл год. Многое изменилось, а что-то осталось прежним. Марина по-прежнему живёт с Игорем, но теперь их брак другой – с трудными разговорами, с неожиданными открытиями.
Она ходит на курсы английского, пишет рассказы, иногда публикует их в местной газете. Игорь учится говорить о своих чувствах и слушать – действительно слушать – её.
А раз в год Марина ездит в тот пансионат у моря.
Море всё так же шумит за окном – то ласковое, то бурное. Но теперь Марина знает: любая буря однажды стихает. Важно только не бояться жить – пока волны пишут на песке свои бесконечные истории.
