Я никогда не забуду тот день, когда сломала ногу. Страшная боль, скорая помощь, гипс до бедра. Но первая мысль, когда очнулась в больнице, была не о себе: «Кто теперь будет выгуливать Барсика?»
Мой лабрадор, тогда ещё полуторагодовалый шалун, привык к трём прогулкам в день. Оставить его одного даже на восемь часов работы было невозможно — возвращалась в квартиру, похожую на зону боевых действий: перевёрнутые цветочные горшки, разорванные подушки, лужи в самых неожиданных местах.
— Мам, — позвонила я, едва мне наложили гипс, — ты не могла бы…
— Конечно, привози, — мама даже не дала договорить. — Сколько у тебя гипс-то?
— Два месяца…
— Ой, бедненький мой! — это «бедненький» относилось явно не ко мне.
Когда муж подвёз меня к маминому дому на костылях, Барсик уже носился по двору, с визгом гоняясь за бабочками.
— Ну что, негодник, — мама вышла на крыльцо с миской в руках, — идём кушать?
Пёс моментально забыл о бабочках и помчался к ней, чуть не сбив меня с ног.
— Ты ему что даёшь? — я нахмурилась, увидев в миске не сухой корм, а что-то дымящееся.
— Супчик, — мама потрепала Барсика по загривку. — На говяжьем бульоне с овощами.
— Мама! У него специальное питание!
— Да какой из этого пёсик вырастет? — фыркнула она. — Посмотри, какие у него рёбра торчат!
Я хотела возразить, но Барсик уже уплетал мамин «супчик» с таким видом, будто его годами морили голодом.
Первые недели пролетели быстро. Я звонила каждый день, спрашивая о псе.
— Сегодня ходили в лес, — радостно докладывала мама. — Познакомились с такими милыми людьми! У них золотистый ретривер, Барсик с ним подружился.
— А… а как он ночью? — робко поинтересовалась я.
— Ой, спит со мной, — мама говорила так, будто это было само собой разумеющимся. — Иначе скулит.
Я закатила глаза. Мой «строгий воспитатель», который не имел права даже заглядывать в спальню, теперь спит под одеялом с мамой?
Когда гипс сняли, я сразу поехала за Барсиком. Мамин двор встретил меня непривычной тишиной.
— Мам? — заглянула я в дом.
На кухне сидела мама — стройная, загорелая, в новой спортивной куртке. Рядом, положив морду ей на колени, дремал Барсик. Нет, это был уже не мой худощавый подросток-лабрадор, а упитанный, лоснящийся пёс с блестящей шерстью.
— Привет, дочка! — мама встала, и Барсик тут же вскочил за ней, виляя хвостом.
— Я… за псом, — неуверенно сказала я.
Мама замерла. Барсик тоже насторожился, прижавшись к её ноге.
— Ну конечно, — мама потрепала пса по уху, но её голос дрогнул. — Он же твой.
Я протянула руку:
— Барсик, ко мне!
Пёс посмотрел на меня, потом на маму, и… осторожно подошёл, но тут же вернулся к маминым ногам.
— Да ладно тебе, — мама шлёпнула его по боку, — иди к хозяйке!
Но Барсик лишь прижался к ней сильнее, уткнувшись носом в её ладонь.
В этот момент я вдруг поняла, что стою здесь лишняя. Два месяца они жили своей жизнью: утренние прогулки на рынок за свежим мясом, походы в лес с новыми друзьями, вечера под одним пледом…
— Мам, — я неожиданно сказала, — может, пусть пока поживёт у тебя?
Мама подняла на меня глаза — в них светилась надежда.
— Правда? Ты не против?
— Конечно, — я наклонилась, чтобы погладить Барсика. — Вижу, вам хорошо вместе.
Пёс лизнул мне руку, но не отходил от мамы.
— Тогда хотя бы приходи в гости, — мама вдруг обняла меня. — Будем гулять вместе.
Теперь по выходным я приезжаю к ним втроём. Мама похудела на десять килограммов, бросила курить и записалась в клуб собаководов. Барсик стал местной знаменитостью — все соседи знают «лабрадора тети Гали».
А я… я научилась делить преданность. Потому что иногда любовь бывает настолько большой, что её хватает на двоих. Даже если это любовь к большому рыжему обжоре с грустными глазами.
