..С городом детства Николая Петровича Рябова не связывало ничего, кроме воспоминаний. Горьких воспоминаний. Здесь, в этом городе, будучи совсем ещё ребёнком, он пережил предательство женщины, которую даже мысленно не мог назвать матерью. Потому что матери своих детей не бросают.
Потом, спустя ещё два года, 7-летний Коля лишился и отца. Тот, видимо, не пережив измены и бегства супруги, начал сильно пить и однажды, после пьяной драки, остался лежать на мёрзлой ноябрьской земле с пpoбитoй головой…
Воспитывала Колю бабка — мать отца. Старушка тоже любила приложиться к бутылке, нежных чувств к внуку не испытывала, частенько поколачивала того, если попадался под горячую руку. Единственной отдушиной для мальчика стала кока Вера — его крёстная и подруга сбежавшей матери. Именно у коки отсиживался Коля, пока бабка была не в настроении…
Сейчас он тоже приехал к Вере, хотя судьба развела их много лет назад. 88-летняя старушка каким-то невероятным образом отыскала его в социальной сети и попросила навестить её.
Пенсионный возраст имеет одно веское преимущество — массу свободного времени. Потому Николай Петрович, оставив жену на даче, собрался и поехал в родной город, испытывая неожиданное и непонятное волнение перед встречей с кокой Верой…
На лестничной клетке у нужной квартиры он остановился, глубоко вздохнул, стараясь унять бешенное сердцебиение, и нажал на кнопку звонка… В прихожей послышались шаги. Эти шаги Николай Петрович узнал сразу — кока сильно хромала, одна её нога с рождения была намного короче другой. Открылась дверь, и вот уже 67-летний пенсионер обнимает сухонькую, сгорбленную, но вполне ещё шуструю бабулю…
— Ну как, Колюшка, доехал? Не зажарился в вагоне-то? А жену-то что не взял с собой? Глядишь, и ей развлечение, — кока Вера задавала вопрос за вопросом, не позволяя Николаю ответить хотя бы на один.
Он, сидя на кухне и помешивая ложкой горячий чай, улыбался в усы, наблюдая за Вериной суетой. Нисколько не изменилась она, лишь постарела да стала заметно ниже… Или это он подрос с того дня, как в свои неполные шестнадцать лет сбежал от злобной бабки в училище, намеренно выбрав город подальше от своей малой родины?..
Накормив Николая вкусными пирогами, кока Вера присела за стол напротив и, выдержав многозначительную паузу, произнесла:
— Не буду долго ходить вокруг да около. Позвала я тебя, Коля, не просто так. Пришло время рассказать правду. Я бы ещё лет тридцать назад всё тебе рассказала, только мать твоя, Галина, всю жизнь в страхе прожила, не хотела, чтобы и ты боялся. Да времена-то давно другие, бояться нечего. Так что слушай…
Николай при всём своём внешнем спокойствии напрягся внутренне: говорить о матери он не был готов. Даже с крёстной.
— Кока, прости, но об… этой я ничего знать не хочу, — прервал он Веру. — Из-за неё я сиротой остался, из-за неё меня бабка ненавидела, из-за неё я в пятнадцать лет в чужой город сбежал и мыкался там, впроголодь жил, одни ботинки носил зимой и летом… Тебе она подругой была, понимаю. А мне… никем. Никем и останется до моей смерти…
— Скор ты на суд да расправу, Коля, ох как скор. А что ты про мать свою знаешь, а? Кроме того, что она уехала с другим мужиком? — помолчав немного, спросила крёстная.
— А мне, кока, этого достаточно, жёстко ответил Николай. — Она бросила меня. Бросила и крест поставила. На собственном сыне, которому всего пять лет было тогда. Кто она после этого? Мать? Нет, тварь она последняя. И ничего больше я знать не хочу! — Николай всё больше горячился, уже жалея, что приехал к крёстной: мог бы догадаться, что разговор об… этой зайдёт.
Старушка неожиданно стукнула кулаком по столу. Мужчина вздрогнул, звякнула потревоженная ударом посуда…
— Значит, так, дорогой крестник, — глухо, но твёрдо произнесла Вера, — мне не двадцать лет, чтобы тебя обхаживать да вразумлять. Времени у меня столько нет. Не сегодня-завтра за подругой отправлюсь, так что хочешь ты или не хочешь, а правду я тебе расскажу. И слушать ты меня будешь, Коленька, молча, как на уроке в школе.
Николай хотел было возразить, но крёстная так глянула на него, что слова буквально застряли в горле у мужчины… На мгновение прикрыв глаза, словно вспоминая былое, кока Вера начала свой долгий рассказ:
— В 1927 году в Москве прошёл Всемирный конгресс друзей СССР, на который вместе с — Кларой Цеткен в составе немецкой делегации приехал инженер-коммунист Генрих Вайс. Он был настолько поражён тем, что увидел в Советском Союзе, что принял решение остаться здесь навсегда. Вскоре за ним приехала и его супруга Ханна…
Николай с непониманием смотрел на крёстную: при чём здесь какой-то немецкий коммунист и его жена? Речь, вроде как, должна идти о матери Николая?.. Но уверенный голос Веры заставил его слушать. И чем дальше она говорила, тем большее потря.сение испытывал мужчина…
Вера рассказал, что Вайсы обосновались в Москве. Генрих, работавший в Германии в пищевой промышленности, занялся привычным ему делом. В Москве как раз разворачивалось строительство крупного мясоперерабатывающего производства. Группу специалистов отправили в Америку — перенимать опыт. Поехал туда и Вайс, которого рекомендовал лично Анастас Микоян.
В 1932 году у Генриха и Ханны родилась дочь Гретта. Семья жила очень дружно и обеспеченно. Ханна не работала, всё своё время посвящая заботе о дочери и муже…
Конец их безмятежному существованию наступил в 1941 году. В самом начале июля друг Генриха, служивший в НКВД, шепнул тому, что за ним скоро придут. Единственное, что этот друг смог сделать, это вывести из-под удара Ханну и Гретту. Генриха арестовали и вскоре расстреляли — как немецкого шпиона. А его вдова и дочь получили новые документы, став Анной и Галиной Беловыми…
Неразбериха и хаос эвакуации позволили им выехать из Москвы и обосноваться в небольшом провинциальном городке. Анна устроилась санитаркой в больницу, ей с дочерью выделили небольшую комнатку в коммунальной квартире. По соседству жила такая же семья — вдова средних лет и её дочь Вера, которая была всего на год младше Галины. Девочки быстро подружились.
Несмотря на юный возраст, Галя прекрасно понимала, что о прошлой жизни лучше забыть навсегда. Она ни словом не упоминала о своём происхождении, о имени, и фамилии, которые носила раньше.
Всю войну Анна работала сначала в больнице, потом в госпитале. После уроков к ней бежала и Галя — помогала ухаживать за ранеными, стирала бельё, мыла полы… Как и все дети того времени, она очень быстро повзрослела…
После войны для Анны и Галины ничего не изменилось. Они так же жили в коммуналке, Галя, закончив курсы медсестёр, работала в одной больнице вместе с матерью.
Девушке исполнился 21 год, когда в дверь их комнаты однажды вечером постучал участковый. Пётр Рябов служил в милиции недавно, был на хорошем счету. Жил он в соседнем доме и частенько заглядывался на Галину, которая возвращалась утром домой после ночного дежурства. Но девушка была очень замкнутой и ни с кем, кроме подруги Веры, не общалась. Как неожиданно выяснил Пётр, для такого образа жизни у неё были все основания…
На дворе стояла весна 1953 года — смутное время. Анна, так и не забыв пережитого ужаса побега из Москвы в начале войны, и после смерти вождя всех народов покоя не обрела. Напротив, она постоянно ожидала, что за ней придут.
Открыв в тот вечер дверь участковому, она даже не удивилась, когда услышала: «Гутен абенд, фрау Ханна!»
..Пётр о тайне Беловых узнал совершенно случайно. Или — напротив — не случайно?.. Его отец почти всю войну возил особиста — того самого друга Генриха, который помог Ханне с Греттой уйти из-под всевидящего ока НКВД. Да, мир тесен…
Спустя несколько лет особист решил найти семью расстрелянного товарища, но по своим каналам собирать информацию не решился, чтобы не навредить женщине с дочерью. Он знал, в какой город они уехали. Волею судьбы в том же городе жил и его водитель, с которым они после войны поддерживали связь. Ну, а у водителя сын служил в милиции… Вот так Пётр оказался причастным к этой истории.
Появившись на пороге комнаты Беловых-Вайсов весной 1953 года, участковый изложил им свои условия: тайну готов хранить, но в обмен на молчание Галина должна стать его супругой…
— Тогда, Коленька, и я узнала историю Галиной семьи. Она прибежала к нам вся в слезах — уж больно не хотела выходить замуж за нелюбимого… А сроку Пётр ей дал всего сутки… Так что плачь-не плачь, а пришлось ей принять его условия. Так-то, крестник, — Вера встала, щёлкнула кнопкой электрического чайника…
Николай тоже молчал. Потом, собравшись с мыслями, спросил:
— Но меня-то почему она бросила? Неужели и меня не любила? Собственного сына — и не любила?
— Погоди, Коля, не торопи. В горле пересохло. Сейчас глотну чайку горячего и продолжу. Тогда и поймёшь всё, — ответила кока Вера.
Подлив кипятка и в чашку крестника, пожилая женщина вновь опустилась за стол. Через несколько минут, прошедших в полном молчании, она продолжила рассказ:
— Ты вот, Коленька, отца всю жизнь жертвой считал. А ведь подлее его человека я не встречала. Пока ты не родился, мать твоя ещё более-менее сносно жила. Пётр тогда уже к бутылке прикладывался крепко, но над Галей не измывался. А уж как родила… Дня не проходило, чтобы она битой не оставалась. А ещё пристрастился он к картам. Был у нас неподалёку подпольный притон. Пётр как участковый его «крышевал», как сейчас говорят. Ну, и сам играл. Азартным был до бешенства. А каждый проигрыш на Галочке вымещал…
Вера снова замолчала, видимо, собираясь с мыслями. Николай хмуро смотрел в одну точку, сжав кулаки.
— Мать Петькина Галочку шибко не любила, — продолжила Вера. — Так что доставалось ей и от мужа, и от свекрови. А потом мать твоя снова забеременела… Но — скинула ребёночка-то. То ли после побоев Петра, то ли надорвалась на работе. Да… Она ведь ещё и санитаркой подрабатывала, а больные-то разные попадаются. Иной мужик с центнер весит, а она их с кровати на каталку да обратно на руках перетаскивала… Вот… А Петру всё денег мало было — до копейки зарплату у Гали забирал… Тогда ещё и бабка твоя, Анна, слегла. Галя совсем свету белого не взвидела: то на работе, то за матерью ухаживала. Слава Богу, не залежалась Анна, быстро Господь её прибрал… Светлой души была женщина, хоть и католичка. Это ведь она, Коленька, настояла, чтобы тебя крестили. Моя-то мать тоже верующей была, ну, и снесли тебя потихоньку в храм, я крёстной стала… Пётр бушевал сильно, как узнал. Он-то партийным был, ему выговор дали за это… Ну вот, значит…
Вера снова замолчала. Потом встала, произнесла: «Погоди», и вышла из кухни. Вернулась через несколько минут со связкой писем:
— Здесь вот, Колюшка, всё как есть написано. Галина тебе эти письма писала. Напишет, в конверт положит, заклеит — и в стол уберёт… До самой смерти боялась, что на тебе может отразиться её немецкое происхождение… Но это я вперёд забежала… Так вот, как-то раз Пётр пришёл домой среди ночи и парня чужого привёл. Разбудил Галю и велел ей собираться. Она не поняла ничего, оделась… Пётр ей документы сунул и за дверь выставил. Она даже попрощаться с тобой не успела…
Николай с непониманием смотрел на крёстную. А та, горько усмехнувшись, продолжила:
— Не смотри так, крестничек. Проиграл твой батька жену. В карты. Да… Это ещё ладно, парень тот нормальным оказался, не уркой каким, а то бы могли просто при.р.е.зать её по-тихому. А Леонид тогда за карточный стол случайно попал. В командировке здесь был. Хотел было утром в милицию заявить, да Галя в ноги ему бросилась, уговорила не делать этого… В общем, уехала она с ним. Думала, что тебя заберёт, как устроится на новом месте, да снова страх проклятущий помешал…
Кока Вера, изредка смахивая слёзы, что то и дело скатывались по её морщинистому лицу, поглаживала ладонями письма.
— Пётр здесь всё сам обстряпал, люди-то и правда думали, что Галя сбежала с полюбовником. Она мне писала, всё о тебе справлялась. Я ей даже фотокарточки твои высылала. Ну, и подарки, что тебе дарила, почти все от матери твоей были. Да… А потом отец твой погиб. Болтали, что не просто так его по голове отоварили, мол, проигрался в пух и прах, а расплатиться не смог. Думаю, так оно и было. Потому как притон тот быстро после его смерти прикрыли. Гале я написала сразу. Она приехала — за тобой. А бабка твоя её на порог не пустила. И пригрозила, что, мол, если не будет на тебя деньги высылать, то она в органы сообщит про твоё происхождение. Так что, крестник, мать твоя эту злобную старуху до самой её смерти содержала, да… Даже когда ты сбежал от бабки, всё равно деньги переводила регулярно. Боялась потому что.
Вера снова замолчала. Николай её не торопил. Пожилая женщина развязала цветастую тесьму, которой были стянуты письма…
— Вот, Колюшка, все до одного послания твоей матери. Она ведь перед смертью сюда вернулась. С Леонидом они хорошо жили, она его полюбила всей душой, да… Думаю, из благодарности, что от изверга освободил. Детей больше Господь ей не дал. Видно, из-за того проклятущего выкидыша. А может, и сама не хотела. По тебе тосковала всю жизнь. Да… А как муж её помер, так продала она всё имущество и ко мне приехала. Я-то одна так и жила — кто на хромоножку позарится? Да мне и хорошо одной-то. Но с Галочкой повеселее было, да… Полгода назад её не стало. Об одном жалела: что так и не увидела тебя. А всё из-за страха этого, будь он неладен. Уж как я её уговаривала тебя разыскать, а она — ни в какую. Говорила, что тогда придётся всю правду рассказать. Вдруг, мол, снова власть поменяется, вдруг и Колюшку преследовать за происхождение будут? Ну вот. Она ведь ещё и деньги оставила. Я всё на книжку положила — для тебя. Да и сама завещание на твоё имя написала — больше у меня всё равно никого нет… А как я Галю похоронила, так и принялась тебя разыскивать. Сосед подсказал, что есть эти сети социальные. Купила я ноутбук, кое-как разобралась, что там к чему… Ну, и вызвала тебя сюда.
Крёстная, накрыв руку Николая своей ладонью, пододвинула к нему письма матери:
— Возьми, Коля. Я, грешна, после Галиной смерти все их прочитала. Сердце разрывалось, неделю выла… Но правду тебе знать надо… А потом мы с тобой на кладбище съездим — на Галочкину могилу. Читай, Коля, читай, я пойду прилягу — устала…
Николай дрожащими руками разложил письма на столе, затем, выбрав одно наугад, открыл конверт, достал желтоватые листки, исписанные мелким, почти бисерным почерком…
«Сынок, Коленька…» — читал он слова, которые расплывались перед глазами. Образ матери, со временем совсем стёршийся из памяти, явственно рисовался в сознании пожилого мужчины. Он плакал, не стесняясь своих слёз, не вытирая их. И они капали на бумагу, оставляя размытые следы на листах…
Спустя несколько часов Николай с Верой подходили к аккуратной могилке со скромным православным крестом. С фотографии на мужчину смотрела красивая девушка — такой Галина-Гретта была в молодости…
Положив на могильный холм букет из десяти роз, Николай опустился на колени:
— Ну, здравствуй, мама. Я пришёл к тебе. Прости меня, если сможешь.
