Нюся - Kniggasovetov

Я познакомился с Нюсей, когда мне было лет семь.
Не знаю чем она мне запомнилась?

Для меня семилетнего, тогда все, кто старше пятнадцати, были стариками и старухами, не иначе, как тётя и дядя я их не называл.

Ну, а как, должен звать взрослых людей ребёнок?

Это сейчас стало принято как-то всё наперекосяк.

Бабушек внуки зовут по имени, в больших кампаниях, а если ещё и корни её уходят за границу, предпочитают звать тоже всех по именам.

Ходят такие Оли да Васи, а им уже аод *раку лет, а они всё Оли, Васи, Володи.

Нее, я отца своего не стыжусь, поэтому всегда по отчеству представляюсь, особенно ввожу этим в ступор молоденьких клерков, так любят они себя называть, когда на их вопрос как к вам обращаться, я говорю Имя Отчество.

А что? У меня батя знаете какой, эгегегей, а впрочем я отвлёкся, старость что ли подкрадывается, хотя какая там старость…

Полтинник всего, на юбилее так отплясывали с Катюхой, это моя жена, что молодёжь позавидует.

Зять будущий спросил, точно ли мне пятьдесят…

В общем, надо продолжить, что я хочу рассказать.

Где-то далеко- далеко, где с одной стороны высокие горы, между прочим молодые ещё, а с другой степи, есть и лес, раскинулось большое село, Степной Мост, называется, а колхоз назывался — Красный Луч.

Дааа, я такое помню, у них и газета была, своя, районная, тоже Красный Луч называлась.

Так вот, бабуля моя, царствие ей небесное, была из того села родом, переехала по молодости в город, там вышла замуж и стала городской, но корней своих не забывала.

Ездила бабуля каждое лето в гости к своим братьям и сёстрам.

Собирались большой кучей в родительском доме, кто где спал, стелили на пол тулупы, матрасы, одеяла и полночи шушукались, пока уже кто- нибудь не захрапит, не засвистит.

Семья была большая, бабушка самая младшая. Некоторые её племянники были как она возрастом, а один старше даже, дядя Гриша.

Разобраться в хитросплетениях, кто кому и кем приходится, мне было тяжеловато.

В тот год, я повторюсь, мне было семь лет, ну или около того, меня с собой взяли старшие мои, не то братья, не то дядьки, а может и племянники.

Меня приняли в свою взрослую компанию, я бегал с ребятами на озеро, мы ныряли с мостика, загорали лёжа на песке, ловили малявок и тритонов, ребята постарше прыгали с тарзанке в речку, мне не разрешали.

Я с Мишкой, то ли с братом, то ли с дядей, а может и племянником, сижу и строю песочные замки.

-О, Нюська, привет, загорать пришла?- услышал я голос Генки, самого старшего из нас.

Я повернул голову и сощурился, напротив стояла девчонка, а может и тётенька, я ж говорил, что все кажутся взрослыми и до неба.

Она была в красных трусах, купальных, верх был упакован в красный же лифчик, ну не знал я тогда слова бюстгальтер или там бюстье какое -нибудь, я знал слово лифчик и знал что туда вкладывают грудь, которой кормится ребёнок.

У тёти Нины был Ванька, она кормила его, вывалив большую белую ти тю, с большим же чёрным соском.

-Лёшка, ты чего отворачиваешься, а? Сам дудонил до двух лет у мамки -то, там уже тряпочки были, а ты всё тянул.

Мне становится тоскливо и стыдно, я убегаю и меня то*нит за сараем.

Так что я знал кое-что в этом деле.

— Нюся, пойдём гулять сегодня, я тебе Большую медведицу покажу, — голос Генкин становится немного хрипловатым, каким-то низким, лицо его пунцовеет.

— Молоко оботри с губ, астроном недоделанный, — важно говорит Нюся и колыхая тем, что сверху, виляя тем что внизу, идёт в озеро, раскидывая ряску.

Мы с Мишкой смотрим на Генку, стараясь угадать, как он так долго умудрился с молоком на губах проходить? Да вроде и не было ничего, никакого молока, он же меня на рамке вёз, а Мишку на багажнике.

Это высший пилотаж, между прочим, двоих дошколят везти на велике.

Нет, точно не было никакого молока, это она наврала.

Мы видели, что Генка расстроен и поспешили ему сказать, что лицо у него чистое, ну кроме начинающих расти усов и прыща на лбу, а так чистое, нет молока.

Врёт эта Нюська.

А ещё попросили показать нам большую медведицу и спросили кто такой астроном и почему его не доделали.

За что отхватили от Генки люлей, дружно завыли на весь берег, ему пришлось строить снами замок.

За этим занятием и застала его, вышедшая из воды Нюся.

-Малыш…в песочек играет, ляля…титю у мамы наверное просишь?

Генка покраснел до кончиков волос, так и замер с совочком в руках.

А мы…

Мы с Мишкой подскочили и со всем красноречием сказали той Нюсе кто она такая, до куда у неё висят ти ти, на сколько у неё большой зад, пожелали ей, чтобы у неё лопнула резинка на трусах, чтобы на неё напал по*ос и так далее.

Генка уже ржал, собрались все наши, они ничего не могли понять, но подумали что обижают нас с Мишкой.

Наши старшие девчонки, не то сёстры, не то тётки, а может и племянницы, заголосили на все голоса, прогоняя ту Нюську.

А то!

Знай наших, не лезь на рожон…

Это я теперь, будучи взрослым, понимаю, что Генка сам задел Нюсю, что та была бойкая на язык, но тогда…

Тогда мы с победным видом возвращались домой.

И Генка каждому из нас, дал прокатиться на своём велосипеде.

Следующий раз я увидел Нюсю, там же на озере, мне было лет двенадцать, мы так же все ватагой приехали на озеро, только старшие уже были на мотоциклах, а мы на взрослых велосипедах, мелюзга же на маленьких, но мы не бросали их, а стойко ждали, когда все соберёмся.

Несмотря на то, что мы были сплошь городскими, с нами деревенские не связывались, а старались подружиться.

У нас был магнитофон «Романтик», он орал на весь берег разные песни.

…На дальней станции сойду,-

Трава–по пояс!

Зайду в траву,как в море–босиком!

И без меня обратный

Скорый,скорый поезд

Растает где-то в шуме городском…

А это?

…Барабан был плох, барабанщик — Бог,

Ну а ты была вся лучу под стать:

Так легка, что могла

Ты на барабане станцевать…

К нам тянулись все, мы собирали кучу народа, из дома приносилась вода в термосе, чай, молок в бутылках, лимонад, лук зелёный, молодой хрустящий редис, малосольные или свежие огурчики, сало, колбаса домашняя, яйца…

Господи, да мы были самыми счастливыми…

-Нюся, Нюсь…иди к нам, зовёт к то-то из девчонок, плюхающуюся в озере, раздобревшую Нюсю.

-Да комсоргам не до простого люда, — отвечает кто-то из ребят, — им бы с парторгами на шиньонах раскатывать.

Нюся краснеет и словно большой белый зверь, выскакивает из озера, тело её белое- белое,покрыто всё мурашками, она бежит по берегу, высоко вскидывая ноги.

Короткие, белые волосы, прилипли к лицу с веснушками и облепили голову мокрыми прядями…

Нюся побежала к велосипеду, натянула на мокрое тело платье и с разбегу, запрыгнув на свой оранжевый велосипед, покатила что было силы в сторону противоположную деревне, в поля.

-Нюся, — закричали. засвистели пацаны, — деревня в другой стороне.

Но Нюся никого не слышала, она крутила педали и ветер трепал её белые, коротко стриженые волосы.

-К парторгу поехала, — гогочут старшие, — он как раз проскочил на шиньоне туда.

Все заливисто хохочут, смеюсь и я, но какое-то чувство, не даёт мне спокойно смеяться со всеми, я бегу в озеро и ныряю, чтобы остудить голову.

Третий раз я близко столкнулся с Нюсей, тоже летом и тоже на озере, я искал телят, бабушка Клава выпустила их утром, а к вечеру они не пришли.

Я объезжал все злачные места, где могли тусоваться четвероногие дети и увидел, что я недалеко от Тихой Заводи.

Она не даром так называлась, была вдалеке от основных купалок, вода там была чистая- чистая, по бокам рос рогоз и камыши.

Подъехал, бросил велосипед, разделся и нырнул в воду.

Я нырял, плавал на спинке и так, поплавком, всплывая вверх оголённой пятой точкой.

Я услышал тихий смех.

На берегу, возле моего велосипеда, сидела Нюся.

Большая, белая.

Она смотрела на меня, я смотрел на неё.

Мне было шестнадцать и чем занимаются за закрытой дверью взрослые, я давно уже знал.

Нюся криво улыбаясь, скинула с себя халатик, сняла бельё и осторожно ступая по высохшим корням спустилась ко мне в воду…

Надо ли говорить, что телят я не нашёл в тот день, я приехал домой, словно шальной, у меня были опухшие губы, в теле какая-то ломота, а в животе так ворочались кишки, что было больно.

Бабушка и прабабушка решили, что я заболел и через силу напоив меня чаем с малиной, отправили спать.

Я ездил ещё много раз туда, до конца лета, но…Нюся больше не приезжала.

-Ба, — решил я спросить у бабушкиной сестры, бабушки Таси, а Нюся вот это, кто она?

-А…ша*ол*а, отец у неё покойничек такой был, сколько Зина, мать их от него настрадалась.

Нет, он е гонял, не бил ни её, ни детей, он гулял, в открытую.

Будто старался на всю жизнь вкусить, рано ушёл, так -то хороший был.

Шестеро у них, все как один в отца и девки, и парни.

Зине скажут бабы, уйми мол, девок, а она похахатывает, говорит, что дети её для любви рождены, от как.

И говорит, чтобы кобелей своих, на привязи держали.

А ведь там и посмотреть не на что, но вот есть же что-то в них, манкие они…Ты Лёшка, гляди, не вздумай связаться с той Нюськой.

-Так Тася, он же дитё, а она то, ей поди ж лет двадцать пять?

-Ой, я тебя умоляю, им без разницы, как видит что там что-то зашевелилось, так обязательно утянет.

Куда, Тась?

-Ну в кровать, что как маленькая.

-Ты гляди-кааа, а что же деревенские, бабы-то что? Раньше — то бывало, вон…как бабы соберутся, стёкла побьют, саму за волосья оттреплют.

-Так -то раньше.

А она Нюська -то, она же в конторе, с малолетства там в верхах трётся. Её за глаза Нюськой -то зовут, а в глаза Анна Павловна.

Но, чего у неё не отнять, это душевная, все со своими проблемами к ней идут.

Всё порешает, кому надо машину в больницу поехать, кому квартиру, у нас шабашники вон, целую улицу финских домиков выстроили, ведь всем нуждающимся помогла.

Представляешь, помогает, добрая, это она в отца.

Больше мы с Нюсей не встречались.

Меня жизнь закрутила, приехал я в село, когда уже был взрослым, был я на грани развода со своей Катериной, какое-то непонимание… взял с собой сына Игоря, лет пять ему было.

Сидели с роднёй, болтали, стариков нет уже, на кладбище сходили, сидим с мужиками вечером, пиво потягиваем, про Нюську вспомнили.

Ну Генка, из наших старших, тот самый, астроном недоделаный с молоком на губах, возьми и похвались, мол, захаживал к Нюське и такие грязные подробности рассказывать начал.

-Где ты говришь, родинка у неё…- спросил я.

-Та на том самом месте, от такая…

-Врёшь ты всё, нет у неё никакой родинки.

-Тебе -то откуда щенку знать, — взъерепенился Генка, но споткнулся об мой взгляд.

Я дождаося когда уснут все и выбрался на улицу.

Зачем-то пошёл туда, где Нюсин дом.

В оне горел свет.

Я толкнул дверь.

Нюся смотрела на меня чуть испуганно.

-Лёшка, — упала мне в руки.

Домой я пришёл под утро, пробрался к окну и лёг спать.

В животе опять ворочались кишки, а сердце стучало везде.