Деревня Заозерье стояла на отшибе, в стороне от больших дорог, затерянная среди бескрайних полей и дубовых рощ. Дома здесь были старые, почерневшие от времени и дождей, с резными наличниками, которые смотрели на мир слепыми глазами закопченных стекол. Воздух всегда был напоен ароматом свежескошенной травы, дымком из печных труб и сладковатым запахом спелой земляники, которую мы, ребятня, собирали на опушке леса. Но главным магнитом, тянувшим меня сюда каждое лето, была бабушка, Агафья Карповна. Женщина она была крепкая, ладная, с руками, знающими толк и в огороде, и в печке, и в лечебных травах. Лицо ее, изборожденное морщинами, как карта давно забытых дорог, всегда светилось спокойной мудростью.
Именно к ней, спасаясь от городской суеты, я и приехала в то лето, которое навсегда осталось в моей памяти не только запахом яблок и сена, но и чем-то гораздо более глубоким и загадочным.
Стоял знойный август. Бабушка с утра до ночи пропадала в огороде, спасая от засухи свой урожай — единственную свою кормилицу и отраду. Я помогала ей, как могла, но жара брала свое, и к полудню я обычно отползала в тень старой яблони с книжкой.
В тот день бабушка задержалась на грядках дольше обычного.
— Дополю вот еще морковку да свеклу, и будь по-твоему, внучка, — сказала она, выпрямляя спину и смахивая с лба крупинки земли. Солнце уже катилось к горизонту, окрашивая небо в пурпурные и золотые тона.
— Бабуль, уже совсем стемнеет скоро, — попыталась я возразить, но она только махнула рукой.
Я ушла в дом, затопила печь, согрела щи. Бабушка вернулась, когда за окном уже стояла густая, бархатная темнота, нарушаемая лишь треском кузнечиков да редкими огоньками светлячков. Она еле держалась на ногах от усталости. Лицо ее было серым от пыли и изнеможения.
— Есть не буду, внучка, — простонала она, с трудом снимая тяжелые сапоги. — Сил нет. только бы прилечь.
Она, не раздеваясь, плюхнулась на свою широкую кровать за печкой, стоявшую под маленьким окошком, и почти сразу же уснула тяжелым, мертвым сном. Я накрыла ее стареньким лоскутным одеялом, потушила керосиновую лампу и улеглась на своей кровати у противоположной стены.
Меня разбудило странное ощущение. Я не сразу поняла, что происходит. Тело мое было тяжелым, как свинец, и абсолютно неподвижным. Я не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, не могла даже крикнуть. Панический ужас сковал меня еще сильнее физического ступора. Я лежала и смотрела в темноту широко раскрытыми глазами. Лунный свет слабым серебристым прямоугольником падал из окна прямо на бабушкину кровать, и в этом призрачном свете я увидела нечто, от чего кровь застыла в жилах.
На подоконнике, четко вырисовываясь на фоне ночного неба, сидела… тень. Не человек, не животное, а именно небольшая, коренастая тень, напоминающая силуэт маленького, очень старого человечка. И эта тень двигалась. Раздался тихий, но абсолютно отчетливый звук: *топ-топ-топ-топ*. Словно кто-то очень маленький и легкий перебирал ножками по деревянному подоконнику.
Я смотрела, не в силах отвести взгляд, чувствуя, как по спине бегут ледяные мурашки. Тень спрыгнула со скрипом на старый обеденный стол, стоявший под окном. *Топ-топ*. Звук ее шагов был сухим и мерным. Потом — новый прыжок, на табуретку. *Топ-топ*. И вот она уже на полу. Маленькие ножки засеменили по половицам прямо к бабушкиной кровати. Она обошла ее вокруг, и тут я почувствовала, как край одеяла у моих ног прогнулся под чьим-то невесомым, но ощутимым весом. Казалось, невидимая кошка прошла по моим ногам, мягко наступая лапками. По телу пронеслась волна леденящего холода, и… все прекратилось.
Оцепенение как рукой сняло. Я взвыла от ужаса и сорвалась с кровати, зажигая дрожащими руками лампу.
— Бабуль! Бабуль, проснись!
Бабушка проснулась мгновенно, не от испуга, а от моего крика. Она села на кровати, ее глаза были ясными и понимающими.
— Тихо, внучка, тихо. Не шуми. Что случилось? Видела?
Я, захлебываясь слезами и словами, выпалила ей все, что произошло. Про тень, про шаги, про невидимую кошку.
Бабушка выслушала меня спокойно, без тени удивления или страха на лице. Она тяжело вздохнула и погладила меня по голове своей шершавой, трудовой рукой.
— Успокойся, детка. Это он. Хозяин. Домовой. Владения свои обошел. Значит, все в порядке в доме. Не испугался он нас, значит, все у нас ладно.
— Но как? Почему? Почему я не могла пошевелиться? — рыдала я.
— Сонный паралич, ученые называют, — удивительно грамотно ответила бабушка. — А по-нашему — домовой на грудь надавил, проверить, не чужая ли ты. Видно, почуял тревогу в тебе. Не бойся его. Он добрый. Он дом стережет. Ложись спать.
Но я не могла уснуть. Я сидела, кутаясь в одеяло, и смотрела на бабушку. И она, видя мое состояние, решила рассказать мне одну историю. Историю, которую ей когда-то поведала ее давняя подруга, Марфа.
У Марфы была дочка, красавица Катюша. А муж ее, Иван, трагически погиб на лесозаготовках, когда девочке было всего несколько месяцев от роду. Горе свалилось на семью неописуемое. Марфа почти не отходила от колыбельки дочери, боялась и за нее, и за себя.
И вот однажды ночью она проснулась от странного чувства — чувства, что в комнате кто-то есть. Лунный свет падал в окно, и у самой колыбельки, у изголовья, где спала Катюша, стояла высокая, темная фигура мужчины в длинном, до пят, плаще. Лица его не было видно, оно тонуло в глубокой тени капюшона. Он не двигался, просто стоял и смотрел на спящего ребенка.
Марфа онемела от ужаса. Она хотела закричать, броситься к дочери, но не могла пошевелить ни одним мускулом. Так она пролежала, кажется, целую вечность, пока фигура не растаяла в воздухе, словно ее и не было.
Эта картина повторялась несколько ночей подряд. Темный страж всегда появлялся в одном и том же месте и так же бесшумно исчезал. Марфа уже не спала ночами, изможденная страхом и горем. Она решила, что это призрак ее мужа приходит проститься с дочкой, но видение было настолько зловещим и чужим, что не приносило утешения.
В отчаянии она пошла в местную церковь и рассказала все старому батюшке, отцу Николаю. Тот выслушал ее внимательно, не перебивая.
— Дитя мое, — сказал он мягко, — не всегда то, что является нам в облике ушедших, есть они. Иногда темные силы принимают лик дорогих нам людей, чтобы пробраться в наш мир, напугать, опустошить. Но сильна вера православная против них.
Он научил Марфу, как очистить дом. Велел набрать святой воды в церкви, окропить все углы в доме, читая при этом «Отче наш» и молитву Честному Кресту. Велел зажечь в каждой комнате по свече, купленной в церкви, и обойти с ней весь дом, молясь о защите.
Марфа сделала все в точности, как велел батюшка. Когда она окропила святой водой угол у колыбельки, ей показалось, что воздух затрепетал и послышался тихий, злобный шепот. А когда зажгла свечу, пламя ее на мгновение пожелтело и затрещало, будто борясь с невидимой тьмой.
С тех пор темный гость больше не появлялся. В доме воцарились покой и тишина. Марфа смогла, наконец, оплакать мужа и начать жить дальше ради дочери.
Бабушка закончила свой рассказ. Ночь уже отступала, за окном посветлело, и первые птицы запели свои утренние песни.
— Вот видишь, внучка, — сказала бабушка, — мир наш не простой. В нем есть место и для света, и для тьмы. И есть силы, которые мы не в силах понять умом. Но есть и защита от них. Главное — не пугаться, не отчаиваться и знать, что добро всегда сильнее. И вера. Вера творит чудеса.
С тех пор прошло много лет. Бабушки уже нет со мной. Но тот случай и ее рассказ навсегда изменили мое восприятие мира. Я перестала бояться непонятного. Я научилась чувствовать дом, его атмосферу, его историю. И теперь, переступая порог собственного жилища, я всегда мысленно говорю: «Мир дому сему». Я знаю, что где-то там, в тонкой грани между реальностью и сказкой, существуют и домовые, обходящие свои владения, и темные тени, жаждущие пробраться в наш мир. Но я знаю и то, что есть свет, вера и любовь, которые являются самой надежной защитой от любой тьмы. И это знание, переданное мне бабушкой в ту тревожную ночь, стало моим самым ценным наследством, теплым и живым, как огонек в ее старой керосиновой лампе.
