– Вам две? – Лена уже положила на прилавок две булки, старушка всегда брала две – себе и внучке.
Она сразу вручала одну булку девочке, и, прямо у ларька, они обе начинали есть.
– Одну дайте …
Лена убрала лишнюю булку, взяла смятую купюру, отсчитала сдачу. Старушка булку начала есть сама. Лена смотрела им в спины, девочка поглядывала на бабушку – явно хотела есть. Старушка ела, не обращала на нее внимания.
Шла торговля, смотреть дольше Елена не могла.
– А из кулинарии подвезли?
– Нет ещё. А, вон и они…
К ларьку подъехала газель, Лена отвлеклась, начала принимать товар. Теплые булки лежали на лотках, румяные и ароматные. На каждом лотке по пятьдесят. Жители близлежащих домов знали график привоза этих булок – полдень. Они были не дорогие, по рубль пятьдесят за штуку, брали их порой авоськами.
Лена по образованию была химиком. В юности закончила химико-механический техникум, работала на лако-красочном производстве. Но годы были 90-е, претерпел их завод реорганизацию. Лену сократили. Не помогло и наличие двоих детей – муж же есть.
Но муж – это отдельная история. Существовал он у Лены лишь официально. Три года назад уехал он на заработки и запропал. Лена не искала. Потому что ничуть не удивилась. Уже когда собирался уезжать – поняла: бежит.
В последнее время жили они плохо, он выпивал, частенько дома скандалили они на глазах у детей. Она думала о разводе, а он по пьяни гнал ее из дому. Квартира досталась ему от бабки, а Лене с детьми идти было некуда. Вот и терпела. И когда уехал он, даже обрадовалась – толку от него все равно никакого, устала спасать от пьянства, одна нервотрепка.
Побегав по городу в поисках какой-нибудь работы, Лена поняла, что процветает сейчас лишь торговля. Устроилась в ювелирный магазин, но, столкнувшись с непонятными для нее явлениями, необъяснимыми действиями директрисы, быстренько уволилась.
Устроилась сюда: недалеко от дома, и график подходящий — два через два. Дочке – одиннадцать, обедом семилетнего брата накормить сможет.
Ларёк этот стоял на довольно бойком месте. Недалеко – рынок, а там и центральная площадь. Торговля шла.
Сменщица у Лены была опытным работником и толково всё объяснила — хочешь получать зарплату полностью, играй по правилам, установившимся в данной торговой точке.
Не сказать, что Лена была глубокой ханжой, что её удивили эти правила – «недовзвесить, округлить и пр.», всё же, некоторое чувство совестливости и тревоги она испытывала. Но детей нужно было растить – работа была нужна очень.
В первый месяц заплатила она недостачу, и впредь стала внимательней.
Товар был принят, газель уехала, торговля шла. Но что-то сегодня мешало состоянию безмятежности. Когда народ схлынул, когда управилась она в ларьке, пересчитала товар и села на табурет, вздохнула тяжело.
Что не так? Может это октябрь навевает тоску? Но было ещё не слишком и холодно. Да, ветер нёс позёмку, оголил деревья, оттого на городских улицах стало неуютно. Но тут, в ларьке, под ногами работал теплый обогреватель, который порой она даже выключала.
И вдруг поняла! Нашла ниточку, потянув за которую, вылезала эта гнетущая тоска: пара – старушка с внучкой.
Лена разбиралась в людях, и уж давно поняла, что старушка эта странная. За деловитостью и наглостью ее спрятан слабый ум.
Шустрость была отличительной ее чертой. Она не любила стоять в очередях, даже если это всего пара человек, все время бойко и нагло пробивалась вперёд. Она втискивалась меж людьми, расталкивая всех локтями, приговаривая почти всегда одно и тоже.
– Ребенок у меня! Ребенок! Не видите?
Ее оговаривали, порой и ругались, но чаще уступали. Потому что тоже, глядя на такое поведение, замечали некую ненормальность.
Хотя внешне – старушка как старушка: серый плащ, затертый берет, стоптанные сапоги. Чуть сгорблена, будто держит на себе невидимую ношу.
А вот девочка с ней не гармонировала. Была она в яркой бело-синей курточке с опушкой, вполне приличных, но заляпанных грязью сапожках. Из под голубой шапки выбивались растрёпанные нечесанные русые волосы.
У Лены росла дочка. Она видела такие куртки на рынке, спортивные, современные. Когда-то мечтала купить такую для Кати. Но цены укусили, взяла подешевле.
И что-то ещё в этой паре не давало покоя. То ли взгляд зелёных глаз девочки, то ли блеск ее маленьких серёжек, похожих на золотые, то ли одна эта булка, вместо двух … Но она всё думала и думала о них. Почти каждый день покупала у нее старушка булки. Всегда разные, время прихода ее было не точным, но было ощущение, что это какой-то ритуал.
Бабушка в няньках? Так почему девочка не расчесана? Любая мать заплела бы. И почему в предобеденное время кормит она ребенка булкой? Портит аппетит… Лена ругала детей за это.
А ещё удивляло небрежное отношение старушки к деньгам. Лена уж привыкла, что дамы пожилого возраста лезут в сумки, достают кошельки, сосредоточенно ищут нужную купюру, чтоб расплатиться, аккуратно убирают сдачу. А тут … Старушка – то доставала из кармана плаща кучу мелочи и вываливала перед ней без всякого счета, то вытягивала смятые бумажные деньги и совала их небрежно, ничуть не заботясь о счёте.
Побирается? Похоже на то. Но тогда что делает с ней девочка? Где ее родители? И почему у девочки в ушах золотые серьги?
Странное время. Родители ищут выход, пути выживания, а дети брошены. Лена переживала за своих очень. Порой хотелось бросить все и бежать домой, чтоб проведать – как они там? Материнское сердце болело. Но, несмотря на это, доверила бы она детей такой вот наглой и странной старушенции? Вряд ли… А уж в возрасте этой девочки – и подавно.
Что за родители!
Вскоре она отогнала от себя эти мысли, начала укладывать товар, считать выручку, готовиться к закрытию.
А на следующий день старушка не пришла.
– Слушай, а старушка с девочкой наглая такая в сером плаще была? – спросила Лена у сменщицы, когда вернулась через двое суток.
– А … Матвеевна?
– Да не знаю я.
– Матвеевна, Матвеевна… Нет, кстати, не было. Заболела, может. Она вон у церкви на рынке побирается. А тут и верно, не было ее что-то.
– А девочка эта внучка ее? – спросила Лена.
– Наверное. Да кто ж ее знает. Внучка, наверное. Каждый день булки брала, а тут не было. Смотри, три ящика сока в ведомости, но один Алик забрал, знает. Вот ему напомнишь…., – сдавала смену вторая продавщица.
– Что-то взгляд такой потерянный у девчушки. Голодают может?
– Не думаю. Она у церкви побольше нашего с тобой зарабатывает. Видела ее – шашлык жевала у кафешки армянской. Я, знаешь ли, не могу себе позволить, а она … И вообще: хочешь жалеть – начни с себя. Всех не пережалеешь.
– А девочка с ней была?
– Где?
– Ну, там. У армянской кафешки.
– Да не помню я. Может и была. Давай уже принимай торг, а то я домой не уйду сегодня.
Старушка появилась лишь на второй день работы Лены. Точно также, как всегда, оттолкнула локтем единственную покупательницу, влезла вперёд.
– Что Вы делаете? – подняла брови женщина, – Я тут стою, вообще-то!
– Ничего, ещё постоишь. Старость уважать надо. Мне две булки – высыпала она мелочь на блюдце.
– Вы что хотели? – спокойно через голову наглой старушки спросила Елена покупательницу.
– А что у вас посвежее? Эти или вон те, с маком?
– Они все свежие, сегодняшние. У нас каждый день завоз.
– Эээ…Булки мне дай и болтай сколь хошь, – кряхтела старушка, держась за прилавок, – Хошь до утра. Я еле на ногах держусь!
Но Лена смотрела на покупательницу.
– Давайте три с маком и две вот эти – витые. И ещё…
– Дай две булки, говорю!
– Да дайте ей уже эти булки! – не выдержала женщина.
– Не дам. Сначала Вас обслужу, – что-то нашло на Елену сегодня, захотелось ей старушку задержать.
– Ишь ты! Принципиалка какая! – казалось, что в голос промелькнуло уважение. Своей очереди старушка все же дождалась.
– Две булки? Сейчас посчитаю. Вас же Матвеевна зовут, да? – Лена специально считала мелочь не спеша.
– Раиса Матвеевна я. Матвеевна… Чё Матвеевна -то?
– А внучка Ваша где же, Раиса Матвеевна?
Вопрос старушке не понравился, она нахмурилась, затопталась, посмотрела в улицу…
– Дома! – ответила резко, – Пускай посидит, башкой подумает!
И вот, вроде, ничего страшного в ответе этом не было, а Лена оцепенела. Что-то холодное, презрительное слышалось в ответе старухи. Так не говорят о своих маленьких детях! Не говорят!
Она рассчиталась со старухой, отдала ей булки. Ещё не осознавая полностью своих действий, как в замедленном кино, следя за ней глазами, поставила табличку «Буду через 10 минут», вышла из ларька и заперла его.
Она пошла за довольно быстро семенящей старушкой. Ей казалось, что живёт она, должно быть, совсем рядом. Но старушка все шла и шла: улица, проулок, двор, переулок и опять улица. Десять минут давно прошли. «Сейчас товар привезут …уволят…» – Елена все прекрасно понимала, но остановиться уже не могла. Она очень хотела узнать, где живёт старушка.
Наконец, та завернула в проулок, обогнула высокое очень старое здание, на торце которого краской было написано:
«Не стыдись, страна Россия!
Ангелы — всегда босые …»
Старушка зашла за это здание и исчезла в дверях деревянной пристройки к его стене. Эта пристройка была похожа на сарай или старый заброшенный почтовый пункт – серые немытые маленькие оконца, завещанные изнутри таким же серым от пыли хлопковым тюлем, деревянный порог, облезлые двери.
В маленьком огороженном сараями дворике – разбухший от времени диван с торчащими пружинами, ящики с какой-то гнилью, поломанные горшки с высохшими домашними цветами, старые грязные детские игрушки.
Судя по трем почтовым ящикам, жила тут старушка не одна.
«Городские трущобы!» – подумала Елена. Она жила в обычном подъезде времен перестройки, с запахом забредающих туда кошек и бомжей, но ее жилье казалось раем по сравнению с этим убежищем нищеты.
Лена побежала назад. Все, что хотела она – выяснила. Решила, что придет сюда после рабочего дня, принесет продукты и посмотрит на девочку.
Она спешила, то бежала, то шла тяжело дыша.
О, Господи! Опять она лезет туда, куда ее не просят.
– Ленка! Ну, совали тебя туда! Ты-то там с какого боку? – вспомнились слова мамы.
И вообще, маму вспоминала она часто, пять лет уж как умерла, а Лена все мысленно разговаривала с ней. Вот и сейчас начала оправдываться:
– Я только посмотрю, мам. Нормально все с девочкой, так и уйду.
Однажды, в юности, бросилась она на защиту беременной одноклассницы. Ее тогда записали в такие же – дескать, шляются вместе. Вот мама тот случай и вспоминала.
Ей повезло – газель сегодня опоздала, всего лишь побурчал покупатель – старый дед правдолюб.
– Мало – цены завернули, людей дурите, так ещё и шляетесь в рабочее время! Сталина на вас нет!
Вечером когда уже смеркалось, и в городе зажглись жёлтые окна, с продуктами в сумке осторожно взошла она на крыльцо дома-пристройки старушки. Первая дверь была открыта нараспашку, вторая, направо – слегка прикрыта. Дальше темнел коридор с двумя обшарпанными дверями. Пыль, какой-то хлам, кислый, сдавленный, въевшийся в стены запах.
Откуда-то из глубины квартиры раздавался мужской пьяный голос:
– Нам пытаются навязать эту идеологию! Нас грабят и обворовывают! Так ведь рынок же! Рынок! Вся страна – рынок! Жлобы вокруг и капиталисты!
Дверь из-за которой раздавались эти речи, Лена обошла. Постучала в соседнюю и сразу услышала топот детских ножек. Но они всего лишь притопали к двери и застыли там.
– Эй! Есть кто дома? А Раиса Матвеевна дома? Позови бабушку, пожалуйста.
Лена понимала, чувствовала по возне за дверью, что девочка тут, но она не отвечала. Лена постучала ещё раз, попросила открыть. Результат тот же.
– А ты можешь к окну подойти хотя бы? А? А то я тут гостинцы принесла, а отдать не могу.
Лена вышла на улицу, вдохнула нормальный свежий осенний воздух. Надо было ещё понять – где окна этой комнаты. А ещё дойти до них. За пристройкой – завалы из ящиков, заросшие высоким бурьяном бузины, здесь и темнота казалась гуще. Но Елена, осторожно ступая все ж пробралась к окну.
То, что увидела она сейчас, можно было фотографировать и выставлять на выставку работ о нищете: в сером, едва пропускающем свет маленьком облезлом оконце – худенькое лицо красивой простоволосой девочки с большими красивыми, но такими страдающими глазами.
Она смотрела на Елену как-то обречённо и равнодушно, как будто – сквозь нее. И у Лены защемило сердце.
– Привет! – помахала Лена, стараясь натянуть подобие улыбки, подергала малюсенькое подобие форточки, показала руками – открой.
Но девочка только покачала головой, на голову ее почему-то была наброшена куртка. Она даже не попыталась открыть окно.
Лена объясняла, что принесла гостинцы, показывала сумку. Девочка смотрела с интересом, но окно так и не открыла.
– А бабушка где?
Девочка сложила ладошки, положила под щёчку. Понятно – бабушка спит.
– Разбуди! Разбуди ее!
Но девочка лишь мотала головой.
Так!
Лена вылезла из бузины, решительно шагнула в коридор, ещё раз постучала в эту дверь, а потом толкнула дверь соседнюю, и она оказалась открытой. В нос ударил запах алкоголя.
– Подобная идеология не нова! Еще Церковь с ней боролась! Да-да! – услышала последнюю фразу.
Нет. Тут не было собеседников. Полутьма. Посреди маленькой комнаты ораторствовал мужик. Ещё совсем не старый, но седой, покачивающийся от выпитого: на столе – помойка: объедки, пустые бутылки, закопченая сковорода и газеты. Под столом – та же помойка. Окно пыльное, в углу – тряпье, тумбочка и углы завалены книгами.
Он замер от неожиданности.
– Здравствуйте, извините за вторжение. Мне б к соседке Вашей попасть. Не поможете?
Хозяин икнул, попытался сфокусироваться на объекте, и все, что смог выдать, слегка придерживаясь за край стола:
– Сеньёрина, сеньёрина …
Лена уже поняла, что зашла сюда зря. Ей нужна была помощь. Она вышла на улицу, настроена была воинственно, огляделась. Да-а… Тут и обратиться было некуда. Нежилые учреждения стояли сюда задами, даже окон не было – глухие стены. Но за зарослями и старым забором-сеткой – двор жилого двухэтажного дома. Может там хоть кто-нибудь что-то знает о старухе?
Чтоб попасть туда, нужно было выйти по проулку на улицу. Но не успела она шагнуть, как услышала неуверенные шаги сзади. Держась за стену шел следом за ней пьяница – сосед– оратор.
– Сеньёрина, – протянул он ключ на ладони.
– Это что? Это от квартиры Матвеевны?
– Так точно, – поклонился сосед, – Ключ от квартиры антисоветского элемента. Она отвергла идеологию предков, за что и расплачивается. Скотина! Она не понимает…, – он бормотал что-то ещё.
Дверь квартиры легко открылась, и Лена шагнула внутрь: затхлый запах, тусклый свет засиженной мухами лампочки, бабка – спит на довольно хорошем разложенном бордовом диване без белья, свернувшись калачом. Старая мебель, игрушки, наполовину отвалившийся с потолка лист пожелтевшей фанеры…
А больше Лена ничего не успела разглядеть – она встретилась глазами с девочкой. Не свежие съехавшие колготки, серая майка, наброшенная на голову куртка, волосы – по плечам.
– Привет! Я – тетя Лена. Я гостинцы принесла.
– Мы будем строить демократическое общество …, – раздалось за спиной.
Откуда взялась смелость, но Елена подтолкнула мужичка из комнаты и закрыла перед ним дверь.
– Давай поедим, пока бабушка спит.
Она смотрела, как осторожно, косясь на нее, девочка ест колбасу, отламывает хлеб. Как будто боится есть, не верит, что это все – для нее.
Лена осмотрелась. Тут не было кухни в нормальном ее понимании. Не было холодильника, посуды. На подоконнике стояла корзина с проросшим луком – вот и все съестное, что увидела Лена. У соседа пьяницы и то больше было еды.
– А как тебя зовут? А?
– Таня, – почему-то шепотом ответила девочка.
– Таня? Танюшка, значит. А мама где твоя, Танюш?
Девочка перестала жевать, застыла на ней взглядом, потом личико ее исказилось, уголки рта поползли вниз, и она заплакала.
– Ну-ну…, – гладила ее Лена по голове, успокаивала.
– Она на поезде уехала, – немного не выговаривая буквы, ответила сквозь плач.
– Все хорошо, малыш. Теперь не бойся. Теперь всё будет хорошо.
А сережки девочки все же были золотыми.
– Эй! Э-эх! Проснитесь!
Старушка поднялась так неожиданно, что Лена отпрыгнула.
– Раиса Матвеевна, а где мать девочки? А? Я могу посмотреть ее документы? Документы Танечка? Где они?
Лена наступала напористо. Она уже начала догадываться, чисто интуитивно чувствуя нестыковки. Но старушка не испугалась.
– А нету документов! Кто ты такая, год их спрашивать? Пошла вон! Вон пошла! Танька, брысь на диван, – она грудью наступала на Елену, прижимая ее к двери.
А Танюша, и правда, испуганно прыгнула на диван.
– Вы … Вы… Это не Ваша девочка! Признайтесь. Давайте поговорим спокойно, Раиса Матвеевна! – пятилась Елена.
– Я те покажу спокойно! Я сейчас вот – табуретом по хребту …
Она уже почти вытеснила Лену в дверь, та почти сдалась, когда взгляд ее упал на девочку: в глазах ребенка застыл страх. И этот взгляд придал силы. Нет. Она не оставит тут дитя. Понятно, что надо б сходить за милицией, заявить в органы, но…
Она никогда не обижала людей пожилых, но сейчас толкнула старуху со злостью. Толкнула в грудь, довольно сильно. Старушка уже держалась за дверную ручку, ее занесло, она, не отрывая руки, развернулась и улетела на стоящий рядом с дверью табурет, ударившись о стену спиной.
– Ой! – вскрикнула Матвеевна, а потом спокойнее добавила, – Паскуда ты.
А Елена, пока бабка очухивается, натянула на девочку куртку, сапожки. Она следила за бабкой, старалась спиной к ней не поворачиваться. Но Матвеевна так и сидела, держась за грудь.
И когда Таня была одета, когда Лена крепко взяла ее за ручку, остановилась в дверях.
– Вам плохо? Может скорую вызвать?
Матвеевна подняла на нее глаза и вдруг спросила:
– Ты чё ли мать-то ейная? – кивнула на ребенка.
– Что? Нет… Я не мать, – озадаченно замотала головой Лена, – Так Вы что, вообще не знаете ее мать?
– Откудова? На вокзале нашла. Оголодала девчонка. Вот и взяла на воспитание. С поезда она отстала какого-то.
– Господи! Раиса Матвеевна! Так а чего в пункт милиции не сдали?
– А чего они сами ее не нашли? – кипела гневом старуха, – Жирдяи и сволочи менты эти. Я нашла, значит – моя. Я любила ее по-настоящему, кормила, – посмотрела на Танюшку, – Правда, кормила? Скажи, Тань, кормила тебя бабушка Рая? – развернулась она к девочке.
Таня испуганно кивала.
– А деньги у меня есть. Да есть, – она встала, подскочила к тумбочке и вдруг вынула несколько крупных купюр, потрясла ими в воздухе, – Вота! Видела? Ну, наказывала иногда. Не поест день-два, так только лучше слушается. Да, лучше слушается, – и тут лицо ее изменилось, стало приторно-елейным, она наклонилась к ребенку ближе и заговорила неприятным высоким голоском, – А от бабы Раи не сбежи-ишь. Не-ет… Как не старайси, не сбежи-ишь… Не вы-ышло, не вы-ышло у тебя, гадина ты маленькая.
Лена подтолкнула ребенка, они вышли на улицу. Господи, как из ямы на свет, хоть света тут и не было. Лена посмотрела на сумку.
– Сейчас, Танюш, – она вытащила остатки продуктов, вернулась, приоткрыла дверь и сунула продукты на полку в комнату Матвеевны. Было ясно – старушка больна. Оставлять у нее девочку нельзя.
Она вышла, нахлобучив шапочку девочки пониже.
– Пошли, милая.
Елену просто колотило. Холодный ветер заставил поднять воротник. Нужно было время, несколько шагов, чтоб прийти в себя.
Уже стемнело, но на центральных улицах горели фонари, город ещё жил полной жизнью – люди спешили по домам с работы, вереницы машин сливались в единое шуршание, свет почти в каждом окне многоэтажек, ряды фонарей по аллеям и дорогам.
Она не думала – куда идёт и ведёт маленькую Таню,она пока могла думать только об одном – откуда. И хотелось уйти подальше от этого места. А когда, наконец, пламя нахлынувшего гнева поугасло, когда пришла способность думать, решила, что в милицию уставшего ребенка тащить поздно. Кто ею сейчас будет заниматься? Дежурные?
Дети удивились, но их удивление сменилось любопытством и радостью довольно быстро. Они пытались выспросить у Танечки хоть что-то, но ни возраста своего, ни фамилии Таня не помнила. И вскоре помытая и накормленная бульоном Танечка спала в Тошкиной пижаме под ватным одеялом на кровати Елены.
– Ма-ам, а если она сирота? Возьмём себе? – Катюшка в своем возрасте сомневалась, не могла понять, как было бы для них лучше – взять хотелось, но ведь, наверное, маме будет тяжело. Тошке – семь, а сколько с ним хлопот, а Танечке не больше пяти.
– Не уверена я, что сирота, Кать. У нее сережки в ушках – золотые. Это меня смущает. Старуха Матвеевна просто не заметила это, наверняка. Иначе б уж продала.
– Она совсем бедная, да?
– Знаешь, Кать. Она не бедная, она просто хочет казаться такой. И будет такой. Она нездорова, как и ее сосед. Им так жить нравится. Меня другое больше озадачивает – как никто не заметил, что девочка ей чужая? Никто… Получается не только бабка больна, а все наше общество. Вся страна… Вот что страшно. Ты – в беде один, как в пустыне.
– Теперь она не одна. Она – с нами, – облегчённо вздохнула дочка.
Утром дети отправились в школу, а Лена с Танечкой – в милицию. Они долго сидели в коридоре, ждали когда им помогут написать заявление. Это заявление куда-то отнесли, велели ждать, прождали они больше часа.
В коридоре дуло по ногам. Лена переживала за Танюшку, держала ее на руках.
– Может помнишь, как зовут твою маму? Аа? – особо не надеясь, спросила.
– Мама Надя, – вдруг ответила Таня.
– Надя? Умница ты моя, – она прижала губы к Танюшкиной щечке, – А папу? Папа…
– Папа.
– Понятно. Давай вспомним как тебя зовут Таня ….
– Татьяна Еонидовна Казантева.
Это был сюрприз. Вчера – ничего, а сегодня… Выспалась и вспомнила? Или просто привыкла к ней. Впрочем, зачем анализировать. Главное – вспомнила.
Лена метнулась к дежурному, перед окошком стоял мужчина. Она попросила через его.
– Нам заявление переписать надо. Девочка фамилию вспомнила. Дайте бланк.
– Издеваетесь? Ждите, говорю.
И тут Лену накрыло. Она, не лучше Матвеевны, отпихнула мужчину от окошка и зашипела, как змея.
– Если вы сейчас же не отведете нас к следователю, я поеду в прокуратуру вместе с потерянным ребенком. Нет! Я поеду в мэрию! Заведу девочку в кабинет и объявлю, что нашей милиции пофиг, что ребенок потерялся!
– Девушка-а! Знаете, сколько у нас этих дел… Видите, человек стоит.
Мужчина, которого она отпихнула, смотрел заинтересованно.
– Какой ребенок? Это интересно! – он переводил взгляд с Лены на Танечку, – И где Вы ее нашли? Ой, забыл представиться, – он достал корочки, – Газета «Красный север», я корреспондент, Петрухин – моя фамилия, Глеб.
– Из областной? Хорошо! Вот и напишите…
– Да постойте вы! – занервничал дежурный, – Пройдите в двадцать второй кабинет к следователю Самсонову. Разберемся с вашим ребенком.
Журналист подхватил Таню на руки:
– Ты не против, если я тебя понесу? – подмигнул ей.
И Лена, вооружившись журналистом центральной областной газеты, выдохнула: вот, теперь дела пойдут.
И они пошли очень стремительно. Казанцева Татьяна Леонидовна, пяти лет, уже полгода, как в розыске. Пропала в городе Данилов Ярославской области из квартиры, когда ее бабушка была в ванной.
Уже потом Танечка сама расскажет, что бабушка ее чем-то обидела, отругала, и она спокойно оделась и ушла из квартиры сама. Пошла на вокзал, в надежде найти маму, потому что мама уехала на поезде. Мама ее уезжала на учебу, на сессию в Ярославль. А Таня тоже ехала на поезде. Только в Вологду.
И как Глеб потом не пытался выяснить, как Танечка – ребенок без денег, проехала почти четырехчасовой путь, так и не выяснил.
Полноценная семья просто потеряла ребенка. Таню искали, но безрезультатно. То ли времена были такие, то ли не слишком умная Раиса Матвеевна в своей каморке ее очень хорошо спрятала.
Глеб настоял – Таню оставили у Лены. Поздно вечером он встретил родителей девочки на вокзале и привез их к Лене.
Надежда упала на колени, обняла дочку, заплакала беззвучно. Леонид смотрел на Глеба с Леной, на детей, как будто просил прощения, пытался разлепить руки жены, но она долго не расцепляла их.
– Мы-то ладно. Мы отойдем. А вот мать совсем сдала. Она ж все это время себя винила, – рассказывал Леонид, – Ну, вроде, подналадилось. А сейчас … В общем, опять мать в больнице. Как узнала, что нашлась, что все нормально… Казалось бы – радость, а она … Мы ее сразу отвезли, лучше пусть под контролем, а сами – сюда.
А Таня улыбалась и гладила маму по виску. Катюшка уткнулась в плечо Лены, тоже плакала. Ком в груди сдерживала и Лена.
Как же так? Как пережить такое?
Дети уже спали, а они вчетвером пили чай с булками и говорили о бедной Танечке, о себе, о нынешнем времени и стране.
– Я развожусь. Не выходит семьи, – жаловался Глеб.
– А я не развожусь, но давно не имею мужа, – добавляла Лена, – Не доходят руки.
– Мы съездим завтра к этой Матвеевне. Посмотрим, как жила наша Таня, – решила Надежда.
– Только ее туда не возите. Тяжко ей будет. Оставьте со мной. Выходной у меня.
– Ох, я не знаю – смогу ли я теперь ее вообще где-нибудь оставить, – вздыхала Надя, – Но с Вами. То есть – с тобою…, – они условились быть на «ты, – Это ж надо! Вот просто булки продавала и заметила. Мне страшно думать, что бы было, если б ты .. если б не заметила, – она уж не первый раз закрывалась ладонями и плакала, – Как нам тебя отблагодарить? Как?
– А разве ты б поступила по-другому, Надь? Так хочется, чтоб люди вернулись друг к другу.
***
– Одну булку дай, – она простояла в очереди, состоящей аж из троих людей.
Подвиг!
– Молодец ты сегодня, Раиса Матвеевна. Видишь, как приятно, когда тебя никто не ругает. С людьми надо ладить.
– Да пошли они в баню, люди твои! – привычно ругалась Раиса.
Ее задерживали всего на пятнадцать суток. Собирались отправить в психушку, но что-то там «не срослось». И через месяц она встала в конец очереди за булками в ларек Елены.
– Плачу по Таньке-то. Ведь как родная стала она мне. Чего я ей плохого -то сделала? Ничего. Спасла ведь. Увидишь там где, так скажи – скучает бабка Рая.
Уже подморозило, лёд поблескивал на асфальте, летели первые снежные мушки, белый иней сверкал на траве. Во второй половине дня торговля шла плохо. Сегодня даже самые вкусные булки – остались.
– Десять штук, пожалуйста, – наклонился кто-то к ее окошку.
– Глеб? Откуда ты тут?
– А мне статью надо написать про торговлю. Про то, как обвешивают, обсчитывают и обманывают честных граждан. Вот я и подумал: так ведь есть и другие продавцы: порядочные. Ещё и красивые к тому же.
– Глеб, ты в сказке живёшь? У нас таких нет. У нас таким можно стать только в ущерб себе, – улыбалась Лена, – По крайней мере сейчас. Я вот последнюю смену работаю. Ухожу на производство частное. Отделочные материалы делать буду.
– Не смогла?
– И так долго продержалась.
– Ну, тогда моя статья будет посвящена отделочным материалам. Мне вообще не очень важно о чем писать, важнее …, – странно, но слов журналисту не хватило, – В общем, дай двадцать булок. Наедимся впрок. Отделочными материалами сыт не будешь… И может, наконец, наступит время, и разведется мы со своими бывшими. А?
