— Не переживай, мама, все равно я тут буду хозяином, — небрежно бросил Максим, устраиваясь в кресле с банкой пива. — А Люська пусть у своего мужика живет, ей и так хорошо.
Вера Николаевна замерла у порога своей же квартиры, держа в руках авоську с продуктами. То, что она увидела, не укладывалось в голове: ее гостиная превратилась в склад барахла. Диван сдвинут к окну, стол завален грязной посудой, а на полу валяются носки и пустые бутылки.
— Максим, что здесь происходит? — тихо спросила она, медленно ставя сумку на пол.
— А что такого? — он даже не повернул голову от телевизора. — Немного порядок навел. Теперь удобнее стало, правда же?
Вера прошла к секретеру, где хранились документы. Ящики были выдвинуты, бумаги разбросаны. Сердце ухнуло вниз.
— Ты… ты в моих документах рылся?
— Да ладно тебе, — Максим отмахнулся. — Просто посмотрел, что к чему. Мы же семья, какие секреты?
Она села напротив сына, пытаясь унять дрожь в руках. Когда это началось? Когда она перестала быть хозяйкой в собственном доме?
— Слушай, мам, — Максим поставил банку на стол и повернулся к ней, — давай серьезно поговорим. Про наследство.
— Про какое наследство? — У Веры пересохло в горле.
— Ну про квартиру, — он говорил таким тоном, словно объяснял что-то очевидное ребенку. — Пора оформить все как положено. Завещание там, документы… Чтобы потом проблем не было.
Вера смотрела на сына и не узнавала его. Когда он стал таким? Этот равнодушный взгляд, эта уверенность, что весь мир ему должен…
— А если я не хочу никому ничего завещать? — спросила она.
Максим рассмеялся:
— Да ладно, мам! Ты же не выбросишь родного сына на улицу? Тем более у меня сейчас проблемы на работе. Начальник совсем зажрался, может уволить. А Люське и так хорошо — муж у нее обеспеченный.
Вера закрыла глаза. Десять лет назад, после смерти мужа, она осталась одна в этой квартире. Людмила жила своей семьей, изредка навещала. А Максим… Максим появлялся только когда нужны были деньги.
— Знаешь что, — сын встал и потянулся, — я пока тут поживу. Мне все равно съезжать некуда, а ты одна маешься. Присмотрю за тобой.
— Я не просила…
— Да ладно тебе! — он уже направлялся к своим сумкам. — Завтра вещи привезу. А пока схожу в магазин, пива куплю. У тебя денег не найдется?
Вера молча достала кошелек. Дала ему тысячу рублей — половину своей недельной пенсии. Максим сунул купюру в карман, даже не поблагодарив.
Когда за ним закрылась дверь, Вера села на диван и заплакала. Не от жалости к себе, а от стыда. Стыда за то, что вырастила такого сына.
Месяц спустя квартира превратилась в хаос. Максим работу так и не нашел — то начальники плохие, то зарплата маленькая, то график неудобный. Зато нашел время разнести по всему дому свои вещи, заставить балкон пустыми ящиками «на всякий случай» и познакомиться со всеми соседками.
— Да, тяжело с мамой, — вздыхал он, встретив в подъезде Зинаиду Семеновну. — Совсем память сдает, бедная. То ключи забудет, то газ не выключит. Хорошо, я рядом, присматриваю.
Зинаида Семеновна качала головой:
— Ох, Максим Игоревич, тяжелый у вас крест. А она еще такая молодая была…
— Да уж, — он грустно улыбался. — Врачи говорят, это возрастное. Старческое, понимаете… Но я не сдамся, буду за ней ухаживать.
Вера узнала об этих разговорах случайно. Зинаида Семеновна остановила ее у почтовых ящиков:
— Вера Николаевна, как ваше здоровье? Сын рассказывал…
— Что рассказывал? — опешила Вера.
— Ну… про память вашу. И про… — соседка замялась. — Говорит, доктора советуют не оставлять вас одну.
Вера почувствовала, как земля уходит из-под ног. Вот оно что! Вот зачем все эти россказни. Максим готовит почву.
Дома она нашла сына в своей спальне. Он рылся в комоде.
— Что ты здесь делаешь? — голос дрожал от ярости.
— А, мам! — он обернулся с невинным видом. — Носки искал чистые. Мои все грязные.
— В моем комоде?
— Да какая разница? — он пожал плечами. — Дом же один на всех.
— Максим, — Вера старалась говорить спокойно, — собирай вещи. Завтра уходишь.
Он замер, потом медленно выпрямился:
— Что-что?
— Уходишь из моего дома. Навсегда.
— Ты… — в его глазах мелькнуло удивление, которое тут же сменилось злостью. — Ты что, мам? В своем уме?
— В отличие от тебя — да, — она твердо посмотрела ему в глаза. — Я знаю, что ты рассказываешь соседям. Про мою «больную память» и «старческое слабоумие».
Максим побледнел:
— Да я… Это не то… Я заботился о тебе!
— Ты готовил почву для оспаривания моего завещания, — отрезала Вера. — Думал, если все будут считать меня сумасшедшей, то любое мое решение можно будет отменить через суд.
— Да ты что такое говоришь! — он попытался взять ее за руку, но она отстранилась. — Мам, я же тебя люблю!
— Если любишь — уходи. И не возвращайся.
— Ты не можешь меня выгнать! — закричал Максим. — Я твой сын! У меня есть права!
— Есть, — кивнула Вера. — Право уйти самому или дождаться, пока я вызову участкового.
Максим смотрел на мать широко раскрытыми глазами. Впервые в жизни он видел ее такой — спокойной, непреклонной, чужой.
— Ты… Ты пожалеешь об этом, — прошипел он. — Без меня пропадешь!
— Прекрасно проживу, — Вера открыла дверь. — До свидания, Максим.
Он схватил свою куртку, сумку с вещами и выскочил из квартиры, хлопнув дверью так, что задрожали стекла.
Вера прислонилась спиной к двери и медленно сползла на пол. Только теперь она почувствовала, как сильно дрожат руки, как колотится сердце. Но одновременно на душе стало легко, словно сбросила тяжелый груз.
Через неделю приехала Людмила. Мать встретила ее в чистой, прибранной квартире, за накрытым столом.
— Мам, что случилось с Максимом? — дочь осторожно села напротив. — Он звонил мне, кричал, что ты его выгнала…
— Выгнала, — спокойно подтвердила Вера. — И правильно сделала.
Людмила молчала, обдумывая услышанное.
— А как ты теперь? — наконец спросила она. — Не тяжело одной?
Вера улыбнулась — впервые за долгое время:
— Знаешь, Люся, я поняла одну вещь. Лучше быть одной, чем с тем, кто считает тебя обузой и помехой.
— Мам… — дочь потянулась к ней через стол. — Я так виновата, что не замечала…
— Не виновата ты ни в чем, — Вера накрыла ее руку своей. — Я сама все разрешила. А теперь запретила.
Людмила осталась ночевать. Они долго сидели на кухне, пили чай и говорили обо всем — о работе дочери, о внуках, о планах на дачу. Впервые за много лет Вера чувствовала себя действительно свободной.
А утром она пошла к нотариусу — оформлять завещание. Все до последней ложки оставила Людмиле. Максим больше никогда не звонил. Иногда соседи рассказывали, что видели его в другом районе. Вера не спрашивала подробностей.
Она поняла: материнская любовь не должна превращаться в рабство. И достоинство важнее родственных уз, если эти узы превратились в путы.
