Запах рыбы, укропа и горячего картофеля будто обнимал кухню, создавая уют, которого Ольга Николаевна не чувствовала. Салфетки выстроились ровным рядом, ножи и вилки лежали так, что хоть линейкой меряй. Всё должно быть красиво, иначе зачем это всё? Она выпрямилась, провела рукой по столу, будто проверяя невидимую пыль.
– Анна с Петром опять опаздывают… – пробормотала она, взглянув на часы. Часы старые, тяжёлые, с мелодией, от которой сердце чуть щемило. Подарок мужа, покойного уже восемь лет.
Кухонный таймер подал голос, но Ольга Николаевна и так знала, что рыба готова. Она выключила духовку и аккуратно накрыла противень полотенцем, чтобы всё оставалось тёплым. Ей нужно было чем-то занять руки.
Когда раздался звонок, она даже не вздрогнула, хотя ждала его с самого утра. Анна стояла на пороге в лёгком платье, волосы растрёпаны, но глаза светились. За ней – Пётр, её муж, высокий, серьёзный, как обычно.
– Мам, опять эти пробки на Садовой! Ну что за город, а? – Анна быстро поцеловала мать в щёку и, не дожидаясь приглашения, прошла на кухню. – Ух ты, как пахнет! Рыба?
Ольга Николаевна лишь слегка кивнула, вытирая уже сухие руки о передник.
– Пётр, ну проходи, раз уж пришёл… – голос был спокойным, почти равнодушным.
Пётр молча улыбнулся, снял ботинки и вежливо вошёл. Всегда молчит, думала Ольга Николаевна, словно в рот воды набрал. Ну хоть бы раз спросил, как дела. Или…
Она смотрела на Анну. Её единственная дочь. Пять лет. Пять долгих лет. И всё никак. Подруги давно сидят с внуками – то носки вяжут, то сказки читают. А она что? «Мама Ани», и всё тут. Даже Вера Павловна – та, у которой дочка замуж вышла всего три года назад, – уже успела обзавестись внучкой и показывала всем фотографии. «Вот, наша Машенька, сладкая такая, как пирожочек!»
– Мам, ты чего молчишь? – Анна повернулась, держа в руках тарелку с картошкой. – Что-то случилось?
Ольга Николаевна выпрямилась. На языке вертелся вопрос. Тот самый, который уже пять лет не решалась задать.
– Ну что, рассаживаемся? – Ольга Николаевна обвела взглядом стол, как полководец перед боем. Всё на своих местах: рыба, картошка, салфетки с вышивкой – она их специально гладила утром. – Анечка, ты же помнишь, как папа… любил сидеть тут? – Она указала на конец стола, где когда-то всегда сидел её муж.
Анна чуть замялась, на мгновение задержав руку с вилкой. Пётр, как обычно, молчал, изучая содержимое тарелки.
– Мама, рыба просто… замечательная, – Анна улыбнулась, но улыбка не достала глаз.
– Да, вкусно, – буркнул Пётр, даже не взглянув на Ольгу Николаевну.
Она сидела напротив них и не притронулась к еде. Ладони сложила на коленях, спина прямая. Потом вдруг отложила приборы и выпрямилась ещё больше.
– Аня, а теперь скажи мне честно: когда у меня внуки будут?
Звон вилки, упавшей на тарелку. У Анны побелели пальцы.
– Мама… мы же говорили…
– Что вы говорили? Что? – голос Ольги Николаевны поднимался всё выше, как чайник, которому не дали вовремя снять крышку. – Пять лет! Пять лет говорите! Все уже с внуками, а я? Я должна ждать, пока ваш Пётр… созреет?
– Ольга Николаевна… – начал Пётр, но она махнула рукой, как будто отмахивалась от назойливой мухи.
– Молчи, Пётр! Ты всегда молчишь! Что ты за мужик такой? Сколько можно молчать?! – Она снова повернулась к дочери. – Аня, мне внуков надо, понимаешь? Внуков, а не ваши отговорки. Или мужика менять пора, раз этот ничего не может!
Тишина накрыла кухню, тяжёлая, плотная, как влажный воздух перед грозой. Часы на стене тикали громко и нервно, напоминая, что время идёт. А Ольга Николаевна сидела с упрямым выражением на лице, будто сказала единственную правду, которую они не хотели слышать.
Анна поднялась медленно, будто боялась, что ноги не выдержат. Ладони дрожали, но она убрала их за спину, чтобы не показывать слабость.
– Мама, ты переходишь все рамки. – Голос был тихим, но твёрдым, как удар карандашом по линейке. – Пётр, собирайся. Мы уходим.
Ольга Николаевна резко встала, стул жалобно скрипнул.
– Уходите? Ну конечно. А что ещё остаётся? Ты всегда так делала, Аннушка. Чуть что не так – сразу бегом в свою комнату. И дверь на щеколду!
Пётр молча поднялся. Лицо белое, губы сжаты. Желваки на скулах ходили, как заведённые.
– Спасибо за ужин, – пробормотал он и первым направился к двери.
Анна последовала за ним, а через секунду внизу громыхнула дверь так, что люстра на кухне жалобно зазвенела.
Ольга Николаевна опустилась обратно на стул. Взглянула на рыбу – золотистая корочка уже потемнела, картошка остыла, а укроп вдруг показался ей слишком резким. Праздник кончился.
Анна влетела в свою старую комнату так, будто вернулась в прошлое. Всё вокруг было как раньше: настольная лампа с жёлтым абажуром, облезший плюшевый мишка на полке. Только теперь она не девчонка, а взрослая женщина. И мишка больше не защитит.
– Пётр, подожди внизу! – бросила она через плечо. Тот что-то проворчал, но остался в прихожей.
Ольга Николаевна вошла следом, захлопнула дверь, скрестила руки на груди.
– Ну что, Анна? Теперь и мужа выставишь за порог? Он там постоит, пока ты соберёшься, да?
Анна обернулась, резко, как будто что-то кольнуло в спину. Свет настольной лампы выхватывал её лицо – осунувшееся, усталое.
– Мама, ты всегда была такой. Тебе всё мало – и внимания, и любви, и детей… Ты думаешь, что внуки решат все твои проблемы? Что я обязана быть твоей копией?
Ольга Николаевна прищурилась. Её взгляд стал тяжёлым, будто проверяла на прочность.
– Не обязана. Но ты же не думаешь, что счастье только в этом твоём… эгоизме? Или я не права?
Анна чуть пошатнулась, но удержала себя.
– Я думаю, что мы уедем. И, возможно, больше не придём.
Слова упали между ними, как крышка гроба.
– Зачем, мам? Зачем ты устроила этот цирк? – Анна стояла посреди комнаты, и голос её дрожал, будто на грани срыва. – Мы же договаривались – никаких разговоров о детях за ужином!
– Договаривались! – Ольга Николаевна всплеснула руками. – Пять лет договариваемся! А толку? Вон, Светкина дочка второго родила, а ты всё «не готова»!
– При чём здесь Светкина дочка? – Анна сжала кулаки, её голос задрожал. – Это моя жизнь! Моя семья!
– Семья? – Ольга Николаевна горько усмехнулась. – Какая же это семья без детей? Так, временное пристанище. Он же не мужик, твой Петя! Настоящий мужчина давно бы…
– Замолчи! – Анна почти выкрикнула, перебив мать. – Ты ничего не знаешь о нём! О нас!
Она села на кровать и закрыла лицо руками. Плечи мелко подрагивали.
– Знаешь, как больно слышать твои слова? Ты думаешь, я не хочу детей? Думаешь, мне легко?
Ольга Николаевна осеклась. Она смотрела на дочь, и в её глазах мелькнуло что-то похожее на растерянность.
– Анечка…
– Нет, мам, послушай теперь ты! – Анна подняла заплаканное лицо, и в нём вдруг проступила не привычная мягкость, а твёрдость, которую мать прежде не замечала. – Я люблю Петра. Понимаешь? Люблю! И я знаю – он будет прекрасным отцом. Просто… ему нужно время.
– Время? – Ольга Николаевна устало села рядом. – А мне сколько ещё ждать? Я же не вечная, Аня. Хочу успеть внуков понянчить, пока силы есть.
– А я хочу, чтобы мой муж не чувствовал себя ущербным на каждом семейном ужине! – Анна вскочила так резко, что мать невольно отшатнулась. – Думаешь, ему легко слышать твои намёки? Твои постоянные сравнения с другими?
Наступила тишина, вязкая, словно паутина. Где-то внизу скрипнула половица – это Пётр, нервно меряющий шагами коридор.
– Я устала, мам, – тихо сказала Анна, глядя куда-то в пол. – Устала разрываться между вами. Может… может нам пока не приходить на эти ужины.
– Что же ты такое говоришь? – Ольга Николаевна побледнела. – Родную мать видеть не хочешь?
– Хочу! – Анна подняла взгляд, полный слёз и усталости. – Но не такой ценой.
Она направилась к двери, потом оглянулась:
– Подумай об этом, мам. И… прости. Но нам пора.
Она закрыла за собой дверь, а Ольга Николаевна осталась сидеть в тишине. Рыба на кухне совсем остыла, а в доме стало как-то пусто и холодно.
Дверь закрылась. Ольга Николаевна ещё несколько минут сидела на кровати дочери. Её взгляд остановился на старой фотографии – маленькая Аня в белом платьице и с огромными бантами на голове. Улыбка до ушей, ладошка тянется за мороженым.
Когда же всё стало так… непонятно?
Она медленно поднялась, провела пальцами по раме, вздохнула и отправилась на кухню. Остылший ужин, пустые стулья – всё как-то потускнело. Она выключила свет, словно хотела заглушить и свои мысли.
Тем временем в их квартире телевизор бессмысленно перелистывал каналы. Пётр сидел с угрюмым лицом, держа пульт, как щит. Анна стояла у окна, глядя в темноту. Лишь редкие огоньки фар нарушали тишину.
– Может, хватит? – вдруг произнесла она, оборачиваясь. Голос её был натянут, как струна. – Сколько можно прятаться за этим пультом?
Пётр молча выключил телевизор. Комната погрузилась в полумрак.
– Что ты хочешь услышать? – наконец выдавил он. Голос звучал глухо, будто издалека.
– Правду, Петя. Просто правду! – Анна подошла ближе, едва не споткнувшись о журнальный столик. – Почему ты не хочешь детей? Только честно. Без этих вечных «не время», «надо встать на ноги».
Пётр тяжело вздохнул, сжал пульт так, что костяшки пальцев побелели.
– А твоя мать права, знаешь, – выдавил он наконец. – Может, тебе действительно лучше найти кого-то… нормального.
– Прекрати! – Анна резко опустилась перед ним на колени, словно пытаясь заглянуть в его мысли. – Ты нормальный. Слышишь? Но я должна знать, что происходит. Я имею право знать!
В темноте комнаты его лицо дрогнуло. Он отвёл взгляд, но голос, когда он заговорил, был почти шёпотом:
– Я боюсь, Аня. А вдруг я стану таким же, как мой отец? Уйду, брошу вас. Вдруг у меня просто не получится?
Анна замерла, не сводя с него глаз.
– Ты – это ты, Петя. Ты не он. И я рядом. Мы справимся. Вместе.
Она положила ладонь ему на руку, и на мгновение тишина перестала быть угнетающей.
– Помнишь, я рассказывал про отца? – наконец произнёс он, глядя в одну точку на полу.
– Который бросил вас, когда ты был маленьким?
– Не бросил, – Пётр горько усмехнулся. – Остался. И это было… страшнее.
Анна не знала, как реагировать. Слова зависли в тишине, а Пётр будто собирался с духом, решая, продолжать или снова уйти в свою раковину.
– Каждый вечер я молился, чтобы он не вернулся пьяным, – наконец выдавил он. – Каждое утро считал синяки на матери. А знаешь, что самое ужасное? – Он поднял глаза, и Анна впервые увидела в них такую тоску. – Я помню, как любил его. До пяти лет он был лучшим папой на свете. А потом… потом всё сломалось.
Анна крепче сжала его руку:
– Петя…
– Я боюсь, Ань. Боюсь, что во мне живёт его кровь. Что однажды я тоже… сломаюсь. – Его голос задрожал, и он отвернулся, будто пытался спрятаться. – Каждый раз, когда ты говоришь о детях, я вижу его лицо в зеркале. Каждый чёртов раз!
– Ты не он, – Анна подалась вперёд, обхватывая его плечи. – Ты – это ты. Слышишь?
– А если нет? – Он резко отстранился, словно боялся, что её прикосновение сотрёт его оборону. – Если гены возьмут своё? Если однажды я… превращусь в него? Я не могу… не имею права рисковать.
Анна смахнула слезу, но голос её остался твёрдым:
– Значит, мы так и будем жить в тени твоего страха? – она смотрела прямо в глаза. – Ты правда готов отказаться от счастья только из-за того, что может никогда не случиться?
Пётр молчал, не находя ответа. Только в тишине комнаты было слышно, как внизу за окном редкий автомобиль разрезает ночной воздух.
Пётр стоял у окна, спиной к комнате, плечи его казались тяжёлыми, как будто на них легла вся усталость этого мира.
– Знаешь, что я помню ярче всего? – голос был тихий, как будто говорил сам с собой. – Мама… как она плакала по ночам. Как просила его остановиться, а он только смеялся. Как прощала его снова и снова…
Он склонил голову, прислоняясь лбом к холодному стеклу. Свет уличных фонарей падал на его лицо, и Анне показалось, что оно стало совсем чужим.
– Я тогда поклялся себе: никогда, никогда не заставлю свою жену так плакать.
– А сейчас? – Анна подошла ближе, обняла его за пояс. Её голос дрожал, но в нём звучало нечто большее, чем боль. – Разве не заставляешь?
Он вздрогнул, словно её слова попали в самое сердце. На стекле замерло их отражение – два неясных силуэта в тишине.
– Я… я не знаю, как быть другим, Ань. Не знаю, как перестать бояться.
– Тогда будем учиться вместе, – она обняла его крепче, прижимаясь щекой к его спине. – Слышишь? Вместе. Психологи, терапия, всё, что угодно. Но только не прячься от меня.
Ольга Николаевна ворочалась в кровати. Бессонница её не отпускала – как, впрочем, и воспоминания о вечере. Часы на прикроватной тумбочке показывали половину третьего, когда она вдруг услышала звук подъезжающей машины. Сердце ухнуло – Петина «тойота».
Неужели вернулись?
Она, накинув халат, тихо вышла в коридор. Щёлкнул замок, дверь приоткрылась. Голоса доносились из прихожей – глухие, приглушённые.
– Надо поговорить с ней, Петя, – голос Анны звучал твёрдо, решительно.
– Может, не сейчас? – усталость в голосе Петра была почти осязаемой. – Поздно уже.
– Я видела свет в её окне. Она не спит.
Ольга Николаевна прижалась к стене, прислушиваясь. Её пальцы нервно теребили пояс халата.
Ольга Николаевна стояла у двери, прижавшись к прохладной стене. Сквозь тонкую полоску света, пробивавшуюся из-под двери, доносились их голоса – тихие, уставшие, но уже не колючие.
– Знаешь, я ведь тоже боюсь, – вдруг произнесла Анна. – Боюсь не оправдать её ожиданий. Боюсь, что она права насчёт нас…
– Аня…
– Нет, правда. Иногда мне кажется, что она видит то, чего не видим мы. Может, мы и правда не готовы?
Ольга Николаевна прижала ладонь ко рту, стараясь не издать ни звука. Сердце сжалось – то ли от этих слов, то ли от чего-то более глубокого, острого, давно спрятанного.
– А помнишь, – голос Петра стал мягче, – как она учила тебя печь пироги? Я тогда первый раз к вам пришёл…
– Помню, – в голосе Анны промелькнула теплая улыбка. – Ты тогда съел половину противня. Мама до сих пор это вспоминает.
– С заработанной изжогой на неделю? – Пётр тихо засмеялся.
Анна фыркнула в ответ. Смех был таким настоящим, что даже в темноте коридора Ольга Николаевна почувствовала, как на сердце стало чуть легче.
– Она любит тебя, Петь. Просто… не умеет показать это иначе, – Анна говорила тихо, но в её голосе звучала уверенность.
– Знаю. И, наверное… я тоже не умею.
Тишина снова повисла в доме, нарушаемая лишь приглушенным тиканьем часов.
– Завтра я запишусь к психологу, – вдруг сказал Пётр. Голос звучал твёрдо, без колебаний. – Ты права. Нам нужна помощь. Обоим.
Ольга Николаевна вдруг почувствовала, как по щекам текут слёзы. Она не вытирала их – просто стояла, прислонившись к стене, и слушала.
Ольга Николаевна тихо скользнула в кухню. Шум чайника и стук чашек помогали отвлечься, но внутри что-то сдавливало, щемило. Не покаяние, нет. Покаяние приходит после осознания, а осознание ещё не укладывалось в голове – только мелькали фразы, обрывки, лица.
Она поставила чашки на стол, добавила тарелку с Аниным любимым печеньем. Края блюдца чуть дрогнули в её руках.
– Прости меня, доченька… Прости меня, сынок…
Её шёпот утонул в тишине комнаты.
Звонок в дверь раздался неожиданно резко. Ольга Николаевна вздрогнула. На пороге стояли Анна и Пётр. Устало улыбались, словно в них ещё оставалось что-то важное – сил хватило, чтобы дойти до этой двери.
– Проходите, – она чуть посторонилась, жестом приглашая их в дом. – Я… я вас ждала.
Анна кивнула, скинула шарф, мельком взглянула на мужа. Пётр чуть тронул её плечо – движение легкое, будто случайное, но в нём было столько смысла.
– Мам, мы хотим поговорить.
Ольга Николаевна обернулась, стараясь выглядеть увереннее, чем чувствовала.
– Садитесь, чай уже готов. И печенье твое, Анюта, как ты любишь.
Они прошли в гостиную. Пётр поставил чашки перед Анной и её матерью, себе налил чая.
– Мам… – Анна вдруг посмотрела прямо в глаза Ольге Николаевне. – Мы тебя любим. И мы понимаем, что ты тоже нас любишь. Просто… иногда ты не даёшь нам это почувствовать.
Ольга Николаевна застыла. Потом тронула Анину руку.
– Прости, доченька. И ты, Петь… простите старую дуру. Я так боялась за вас, что совсем не видела, что причиняю боль.
– Нам всем было страшно, – Пётр сделал глоток чая. Голос его звучал мягко, почти нежно. – Но теперь мы знаем, как это исправить. Вместе.
Ольга Николаевна закрыла глаза. Кажется, впервые за долгое время в груди стало чуть легче.
Они сидели за столом. В комнате было тихо, но эта тишина уже не казалась тяжёлой – она будто смывала всё ненужное, оставляя только важное.
– Я должна извиниться, – Ольга Николаевна обхватила чашку руками. Тепло тонкого фарфора чуть успокаивало. – Перед вами обоими.
– Мам… – начала Анна, но мать подняла руку, словно просила не перебивать.
– Нет, дай я скажу. Я была слепа. Всё про себя да про свои страхи. Думала, что защищаю вас, а на самом деле только мешала. Вы ведь… вы просто пытались жить. Любить друг друга. А я… – голос дрогнул, но она справилась. – Я этого не видела.
Пётр поднял глаза – в них не было обиды, только что-то мягкое, незаметное прежде.
– Ольга Николаевна, я тоже хотел бы…
– Петя, сынок, – перебила она, и улыбка вдруг осветила её лицо. – Ты хороший. Слышишь? Хороший. И будешь прекрасным отцом, когда… когда будете к этому готовы. А я подожду. Сколько нужно – подожду.
Анна всхлипнула, прижала руку к губам, чтобы не разрыдаться. Пётр тихо сжал её пальцы, будто подтверждая – здесь, рядом.
– Я записался… к специалисту, – его голос прозвучал негромко, но твёрдо. – Хочу понять себя. Эти страхи… они не дают жить.
– Мы записались, – поправила Анна. – Вместе.
Ольга Николаевна потянулась через стол, положила свои ладони поверх их соединённых рук.
– А я буду рядом. Просто рядом. Без советов, без нравоучений. Только рядом. Хорошо?
Солнечный луч пробежал по стене, задержался на старой фотографии. На ней молодая Ольга Николаевна держала крохотную Аню, обе смеются – счастливо и беспечно.
– Знаешь, мама, – вдруг сказала Анна, улыбнувшись, – папа всегда говорил: «Счастье приходит не по расписанию. Оно тогда приходит, когда сердце готово».
Ольга Николаевна тихо вздохнула, смахнула слезу.
– Мудрый был человек, твой отец. Я только сейчас это начинаю понимать.
За окном звонко щебетали птицы. Новый день только начинался, и в нём было что-то настоящее. Надежда. Любовь. Тепло, которое они делили – впервые без страха.
