Мама пропала в ночь с пятницы на субботу. Отчим звонил, но Ира не видела: она отключила звук, потому что боялась, что будет звонить Володя. Или, наоборот, боялась, что не будет звонить, потому что когда она сказала, что идёт на аборт, он ответил, что она не имеет права так поступать. И, в конце концов, дело не только в ребёнке, эта процедура опасна и неизвестно, как повлияет на её здоровье.
Про прошлые два аборта Володя не знал.
– Это не твоё дело, – крикнула Ира.
– А вот и нет, моё! – возразил он.
Ира говорила ему, что не хочет замуж, детей и вот это всё, и Володя вроде согласился, но через четыре года стал сначала в шутку, а потом и всерьёз заговаривать о том, что им нужно пожениться.
– Мы с тобой за все эти годы не поругались даже, – сказал как-то он. – Сама посуди, мы просто идеальная пара. А раз так, мы обязаны жить как эти счастливые семьи в фильмах: купить дом, завести собаку и нарожать кучу детишек.
Ира подозревала, что эти мысли поселились в голове у Володи после их отпуска на Алтае, где они катались на снегоходах и врезались в дерево, чудом отделавшись царапинами и сломанным ребром. У неё и само́й тогда вся жизнь промелькнула перед глазами, но только вот те картинки, которые видела Ира, не были связаны с домом и детьми. Она видела холодную речку с тихой водой и белое платье сестры, видела тёмные мамины глаза, в которых не было ничего, кроме бесконечного горя, бутылку в руках отца, которая в итоге его и сгубила. Ира поняла в тот миг, что все эти её увлечения экстремальными видами спорта не что иное, как попытка наказать себя саму, потому что родители отказались это делать: ни разу ни отец, ни мать не упрекнули её в смерти сестры, не сказали ей, что она плохая, наоборот – всё детство твердили, что любят её и что она ни в чём не виновата. Но в их глазах Ира видела только тьму, свет, который всегда согревал её, погас в тот день, когда не стало Кати.
Когда родилась Катя, Ире было шесть. Сначала она радовалась, что будет сестрёнка и можно будет играть с ней, а то на краю деревни, где они жили, детей больше не было, и Ира в основном играла одна: мама не отпускала её в новый район, где жили семьи с детьми, потому что в обход было далеко, а напрямую дорога шла через речку. Речка была мелкая, да и мостик какой-никакой был, но мама говорила, что эта тишина обманчива и что несколько людей в той реке утонуло. Ира не особо слушала тогда мамины слова, потому что много раз бегала через мостик и однажды даже упала в воду, но ничего страшного с ней не случилось. Правда, вода оказалась очень холодной.
Девчонки с новой улицы не всегда принимали Иру в свои игры, и она решила, что теперь будет играть сестрой. На деле же оказалось, что играть с той невозможно – она лежала в кроватке, жёлтая и сморщенная, и либо спала, либо кричала. А когда Катя стала ползать, а потом и ходить, Ира окончательно разочаровалась: сестра портила её тетради, грызла карандаши и вечно мешала. И чем старше становилась, тем больше с ней было проблем. Со временем Ира всё же подружилась с девчонками, школьная жизнь сплотила, и бегала втайне от мамы через речку. Катю с собой не брала. Мама ругала и велела присматривать за младшей сестрой, но Ире было не до неё – летом в деревню приезжали дачники, и ей очень хотелось подружиться с городскими девчонками, которые угощали заграничной жвачкой и выглядели как героини сериалов про школьников, которые Ира очень любила.
В тот день она обманула сестру: сказала, что будут играть в прятки. Катя спряталась, а Ира убежала к подружкам. Кате тогда было пять, и она уже знала путь через мостик, иногда всё же приходилось брать её с собой. И она догадалась, куда исчезла сестра, пошла за ней. Ира сама обнаружила её на обратном пути: увидела издалека что-то белое в реке, и сначала просто удивилась. А когда подошла ближе и поняла, что это платье сестры, от страха даже с места не смогла сдвинуться: стояла и смотрела, как белое платье подрагивает в холодной реке.
Катя утонула буквально будучи по колено в воде. Просто упала и захлебнулась. Как такое случилось, непонятно.
Каждый раз, как Ира делала аборт, она думала о сестре. Вспоминала её бледное личико, тонкие ручки. И мамины глаза, в которых так и не зажёгся больше свет.
Володя ей не позвонил. Когда на следующий день Ира проверила телефон, от него не было ни звонков, ни сообщений. Зато было десять пропущенных от отчима. От страха Ира никак не могла набрать его номер, понимая, что столько звонков означает только одно: что-то с мамой.
«Хоть бы ничего страшного, хоть бы она просто попала в больницу или…»
Она не могла придумать, что после этого «или», пока слушала длинные гудки. Когда отчим взял трубку, Иру затрясло. А потом она услышала:
– Мама пропала.
Билет на самолёт удалось купить сразу, на работе отпросилась, оформив отпуск за свой счёт. Думала написать Володе, но не знала, с чего начать сообщение. Делать вид, будто не было никакого аборта, рассказав ему о пропаже мамы, надеясь, что это позволит им залатать их первую настоящую ссору? Но имеет ли она на это право: если Володя так хочет семью и детей, не лучше ли отпустить его к той, которая сможет ему это дать? Так ничего и не придумав, Ира не стала писать.
До деревни добралась только через двое суток: пока самолёт, пока автобус. Шла пешком от остановки, чертыхаясь, что надела дорогие белые кроссовки, совсем забыв о том, как здесь бывает грязно. Всё это время она связывалась с отчимом и знала, что поисковый отряд прочесал лес, что следователь допрашивал отчима, подозревая, что это он причастен к исчезновению.
В доме было темно и холодно. Отчим сидел у погасшей печки и курил.
– Ты тоже думаешь, что это я? – спросил он, когда Ира сама вскипятила чай и заварила мамины травы.
Отчим затопил печь, и теперь дрова приятно потрескивали, обещая скорое тепло.
– Нет, – соврала Ира, хотя эта мысли не раз приходила ей в голову.
Она любила смотреть тру-крайм, её влекли жуткие истории, из-за чего Володя называл её маньячкой. В этих видео говорилось о том, что чаще всего преступники – это самые близкие люди. Мужья, жёны, дети. Мужья.
Отчим Ире не нравился. Она не приехала на свадьбу, впрочем, отчим с мамой просто расписались. Но Ира помнила его с детства: тот жил недалеко и клал им печь. Он всем в деревни печи клал, но при этом Евгения не особо любили: он был молчаливым, хмурым, самогоном не брал. Это как раз в глазах Иры было неплохо, она помнила, каким отец становился от водки, но всё равно не одобряла мамин выбор: лучше бы одна жила, чем с этими сычом. Поговаривали, что жена Евгения пропала через три месяца после свадьбы, он тогда в другой деревне жил и сюда сбежал от суда жителей. Мама говорила, что всё это неправда, но Ира не могла не думать сейчас об этом.
– Я за Люду любого бы завалил, – сказал отчим. – Я люблю её. И найду.
За окном смеркалось, и Ира удивилась, когда он принялся одеваться. Да, это был её дом, но оставаться в нём одной сейчас не хотелось.
– Вы куда?
– В лес.
– Зачем?
– Искать мать.
– Вы же говорили, что поиски прекратили?
– Они – да. Я – нет. Она в лесу, я знаю. Негде больше.
Ира посмотрела на синеву за окном и подумала, что надо предложить пойти с ним. Но, может, он того и ждёт? И после этого Ира тоже пропадёт?
Отчим словно прочёл её мысли.
– Я возьму фонарь. Похожу до ночи, вернусь. Сиди дома, мало ли что. Закройся, я постучу.
От этих его слов стало ещё страшнее. И захотелось написать, а лучше всего позвонить Володе. Но Ира не знала, с чего начать разговор, и вместо этого занялась уборкой: было видно, что отчим эти дни ходил по дому обутый, ничего не мыл и не убирал, а мама была невозможной чистюлей, и если она сейчас вернётся, ей такое точно не понравится.
Ира замочила посуду в тазике (горячей воды не было, пришлось греть в чайнике, как делала это всегда в детстве), собрала со стола огрызки хлеба и шкурки от сала, помыла пол, после чего взялась за посуду. В холодильнике нашла яйца и засохшую колбасу, пожарила яичницу, оставив половину отчиму. Больше делать было нечего, и Ира принялась бродить по дому.
Она заглядывала в шкафы, за диван, отодвинула кровать и даже пошарила в нише, пытаясь отыскать какие-нибудь улики: страшно ночевать в доче с человеком, которого подозреваешь в исчезновении собственной матери. Когда ехала сюда, Ира об этом не думала, а надо было. Но ничего такого она не нашла: повсюду были мамины вещи, от которых свербило в горле и щипало глаза. Ира решилась и взяла в руки фотоальбом, хотя отказывалась его смотреть многие годы. Первая половина была заполнена её фотокарточками, потом появилась и Катя. Папа любил фотографировать, и сам печатал фотографии, устроив фотолабораторию в мастерской. Папа брал Иру с собой, и она просто обожала сидеть с ним и ждать, когда на прямоугольных карточках проявится изображение.
Сейчас от фотографий ей было тепло, словно рядом был папа и обнимал её, показывая получившиеся снимки. Альбом заканчивался на том лете, когда не стало Кати: больше отец не фотографировал.
Отчим вернулся затемно, когда Ира уже начала всерьёз волноваться. Что делать, если он и правда не придёт? Вдруг тут орудует преступник, откуда ей знать? Ира несколько раз подходила к окну и вглядывалась в темноту. Когда мелькнул его фонарь, она выдохнула с облегчением: лучше бояться его, чем того, что он не вернётся.
Яичницу отчим съел молча и даже не поблагодарил. Иру это обидело, но она не подала виду: предложила чай, вынула из сумки начатую пачку печенья. Отчим достал из шкафа турку и сварил крепкий кофе.
– Не уснём же, – сказала Ира.
– Я три дня не сплю.
Подкинув в печь дров, он сёл у печки, словно действительно не собирался ложиться.
– Как вы думаете, она… вернётся?
Ире хотелось задать другой вопрос, но язык не поворачивался.
– Вернётся, – произнёс он. – Она мне обещала.
– Что? – не поняла Ира.
– Что не оставит меня. Ты поди слышала про мою первую жену.
– Нет, – соврала Ира.
– Она пропала. Так и не нашли.
– Правда?
Он не ответил. Ира поняла, как глупо было задавать такой вопрос.
– И если хочешь знать – нет, я тут ни при чём. Я ничего не сделала ни с ней, ни с твоей мамой. Я их любил.
Это «любил» испугало Иру. Он ведь сказал, что мама вернётся, разве не так?
– А ты могла бы чаще приезжать, – вдруг проговорил он. – Мать скучает, внуков всё ждёт. Не тянула бы ты с этим.
Ира хотела сказать, что это не его дело. Но с удивлением поняла: нет, его. Если он и правда любит маму, то это и его дело тоже.
– Ладно. Или поспи. Утром, если хочешь, пойдём со мной в лес.
Спала Ира плохо. Всё время снилась то мама, то сестра, а под утро приснилась девочка, похожая на Володю. Ира сразу поняла, что это за девочка, и сердце во сне сжалось от боли.
Мама вышла из леса утром. Нашла её почтальонша Маня, которая накануне поленилась разнести письма в дальний край деревни и решила сбегать утром, через мостик. Мама практически упала ей в объятья и потеряла сознание. Маня прибежала к ним в дом, голося, словно приведение увидела. Отчим нёс маму до дома на руках, Ира вызывала фельдшера.
Когда мама пришла в себя и увидела Иру, она заплакала. Взяла её за руку и сказала:
– Прости…
Ира не понимала, за что она просит прощение. Но тоже плакала.
Позже мама рассказала, что вечером сжигала ботву на огороде, когда увидела Катю. Она была как настоящая, в тонком белом платье, в котором утонула. Смотрела на маму и махала ей рукой.
– Вы не поверите, но первой моей мыслью было, что замёрзнет ведь, – призналась мама. – Только потом я подумала, что этого не может быть, что это не Катя. Но всё равно пошла за ней.
В лесу мама быстро потеряла из виду мелькавшее впереди белое платье, повернула назад, но в сумерках, видимо, пошла не в тут сторону и заблудилась.
– Было очень холодно. Я понимала, что нужно сидеть на одном месте, что меня найдут, Женя меня не бросит, но я просто не могла не двигаться. Пошла, как мне показалось, за лай собак, но ещё больше заблудилась. Только утром это поняла.
Никто не догадался спросить, как она вышла, как нашла дорогу назад. Да и какая разница: главное, вернулась, главное, жива. Через пару часов у мамы началась лихорадка, она страшно кашляла, жар от её тела Ира чувствовала, как только подходила к кровати. Отчим растирал маме спину и грудь мазью, Ира делала горячий чай с малиной и не отходила ни на шаг. Фельдшер поставила укол, и мама то ли от него, то ли от температуры нырнула в полусон, в полузабытье. Иногда бормотала что-то, Ира прислушивалась к маминым словам, но разобрать не могла. Вечером отчим предложил сменить её, но Ира упрямо покачала головой: она не уйдёт от мамы, пока не убедиться, что с ней всё в порядке.
Всю ночь она сидела рядом: измеряла температуру, прикладывала прохладный компресс к горячему лбу. А под утро всё же задремала. Проснулась словно оттого, что услышала своё имя. Открыла глаза и столкнулась с маминым взглядом.
– Меня твоя дочка спасла, – вдруг произнесла мама. – Вот бы подержать её на руках.
Ира похолодела. Дочка?
– У меня больше не было сил идти. И тут я увидела её – хорошенькая такая, маленькая. Это была не Катя. Ты помнишь, какая она худенькая была. А дочка у тебя крепенькая, чернявая. Как твой Володя.
Ира сглотнула, но горькая слюна никак не помогала избавиться от колкого кома в горле.
– Она взяла меня за руку и вывела.
Это был бред, уверяла себя Ира, мама просто устала, вот ей и мерещилось всякое. Или сейчас привиделось в лихорадке. Она прикоснулась к маминому лбу. Лоб был тёплый, но не горячий.
– Иди поспи, дочка.
Ира не могла отвести взгляда от её глаз. В маминых глазах, потухших после Кати, снова горели огоньки.
– Ладно. Посплю. И ты тоже.
Ира пристроилась рядом с мамой и сразу уснула.
Утром, как только проснулась, Ира взяла в руки телефон и быстро написала: «Не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь меня простить. Смогу ли я сама себя простить. Но я готова всё тебе объяснить. И готова попробовать по-настоящему: со свадьбой, домом, собакой и детьми. Нашими с тобой детьми…».
