— Я запрещаю тебе это делать! — крикнул отец. Его лицо побелело, пальцы сжались в кулаки, а голос дрожал от гнева. Но Ольга уже не слушала. В груди у нее поднялась волна глухой ярости. Она не просто спорила — ей казалось, он бросил ей вызов. И она решила вызов принять.
Ольга развернулась на каблуках, вылетела из квартиры, хлопнув дверью так, что в прихожей дрогнуло зеркало. Через минуту она уже сидела в своей машине. Город расплывался в потоках огней, но она его не видела — только тусклые силуэты зданий, фонари и знаки. Пульс стучал в висках. Она почти не слышала ни шума машин, ни сигналов, ни радио.
Она мчалась, как в бреду. И только когда за окнами показались знакомые переулки, дыхание стало хоть немного ровнее. Она резко затормозила, выскочила из машины, захлопнув дверь, и побежала в здание, где на втором этаже, за облупленной дверью с тусклой латунной табличкой, располагалась мастерская её крестного.
Он открыл ей почти сразу — будто чувствовал, что она вот-вот появится. Его лицо вытянулось от изумления: Ольга стояла на пороге взъерошенная, с заплаканными глазами, раскрасневшаяся. Пальто нараспашку, сумка раскрыта, в руках ключи и телефон.
— Ольга, что случилось?
— Мой отец отказывается продавать «Советскую Мадонну»! — выпалила она, вваливаясь в мастерскую. — Он отказывается заработать миллионы! Миллионы, понимаешь?!
Крестный ничего не ответил. Он прошёл вглубь помещения, на ходу вытирая руки о тряпку — ладони были перепачканы масляной краской, рубашка в пятнах, в воздухе пахло растворителем и маслом. Было очевидно, что старик работал. Он молча поставил чайник и достал из буфета простую, обитую эмалью кружку. Плеснул туда чай, вздохнул и протянул Ольге.
— Пей. Успокойся.
— Я не хочу пить! — рявкнула она, но всё же взяла кружку, словно по инерции. — Я просто… Я не могу поверить. Ты видел, в каком он был бешенстве? А главное… Мама. Как она могла?! Как она могла завещать эту картину ему?! Это же безумие!
Она металась по помещению. Крестный молчал. Он смотрел на неё с какой-то тихой печалью. Ему не надо было ничего говорить — он уже всё понял.
Ольга снова опустилась на стул и посмотрела на него — в глазах злость, растерянность и обида. Детская, неуместная, но очень настоящая.
— Он из-за упрямства готов умереть!
Ольге было больно. Она рыдала… Ее отец умирал, а спасти она его не могла, потому что инструмент спасения был не в ее руках.
***
«Советская Мадонна», картина… Ольга росла под её взглядом. Её мама писала её долго, почти три года. Все говорили — это шедевр. На холсте была изображена женщина, невероятно красивая, в алом платье до колен, в потертых сапожках, сидящая на побитом чемодане посреди вокзала. На руках спал младенец, его щёчка прижималась к её плечу. Вокруг в толпе спешили люди — с портфелями, сумками, коробками, с тревожными лицами, как в кадре хроники эвакуации. А она — как будто не отсюда. Она сидела в ярком, почти божественном оранжевом свете, будто солнце выбрало её одну и подсветило для всех зрителей. И будто она во всей этой суете одна была спокойна. Она охраняла сон своего малыша.
Коллекционер появился полгода назад. Кто-то привёл его на выставку памяти её матери. Он стоял перед «Мадонной» минут двадцать, не отрывая глаз. Потом подошёл к Ольге и сказал:
— Вы понимаете, что это музейный уровень? Это — мощь. Это — страх и защита, в о. й н а и материнство. Я бы заплатил за неё… — он назвал сумму, и у Ольги перехватило дыхание.
Она подумала, что мать бы была в шоке от такого предложения. Но тут же вспомнила: она оставила её отцу. Не по документам, неофициально — просто сказала, когда уже не могла встать с постели:
— Пусть она будет у него. Это его картина так же, как и моя. Без него ее не было бы…
Сначала Ольга не спорила. Но теперь — отец умирал. Каждый курс терапии давался всё тяжелее. А деньги… Такие деньги могли бы дать ему шанс. Лучшие препараты, лучшая клиника, перелёты, уход… Но он даже слышать не хотел.
— Нет! — кричал он, опираясь на край стола, стараясь не упасть. — Нет, Оля. Это не продается. Это… Это всё, что осталось от твоей матери! Как я могу её отдать?!
— Папа, но ты же умираешь! — выкрикнула она. — Ты сам говорил, что у тебя счёт идёт на месяцы! Почему ты не хочешь воспользоваться единственным шансом?!
— Потому что это предательство!
Ольга смотрела на него и не знала, кого ей жалеть больше — его или себя. Она вышла из квартиры и целый день бродила по улицам города.
А потом позвонили из клиники.
— Ваш отец перенёс процедуру тяжело. Давление упало сильно. Состояние нестабильное. Мы делаем всё возможное… Но пока он не в сознании…
Она положила трубку, стояла в темноте кухни. В руке — стакан воды, которого не коснулась. И вдруг пришло странное, тяжёлое, но отчётливое ощущение. Тихо, словно боялась услышать свои мысли вслух, она прошептала:
— Я продам картину. Он не должен знать. Я сделаю это, он должен жить.
***
Ольга приехала к эксперту в середине дня. Картина была аккуратно упакована в плотный серый тубус, с внутренней стороны выстланный мягким войлоком. Она держала его на коленях всю дорогу, молодая женщина все же сомневалась: права ли она…
Мастерская эксперта находилась в переулке неподалёку — старый особнячок с облупленной лепниной и крепкой дубовой дверью. Внутри пахло лаком и пылью.
— Покажите, — сказал он, не теряя ни секунды. Сухой, пожилой мужчина в клетчатом жилете. — «Советская Мадонна», говорите? Да-да, знакомая работа. Была репродукция в каталоге выставки девяносто восьмого года. Покажите полотно.
Ольга развернула свёрток и отступила. Он сразу включил яркую лампу, осмотрел края, тронул пальцами подпись, провёл пальцем по холсту, потом принёс специальную лампу и стал смотреть в ультрафиолете.
Минуты тянулись мучительно долго. Ольга не дышала. И вдруг голос эксперта.
— Это подделка.
— Что? — Ольга вздрогнула, будто её окатили ледяной водой.
— Очень качественная, свежая. Сделана не позже, чем полгода назад. Посмотрите: краски ещё «дышат», лак не пожелтел, холст слишком свеж. Да и подпись, её скопировали с каталогов, но не с оригинала. У вашей матери была особенность: вот здесь, в петле «Г», она делала небольшой сдвиг кисти. Здесь этого нет.
— Нет… — прошептала Ольга. — Нет, вы ошибаетесь. Это она! Я видела её всё детство. Эта картина висела у нас в доме.
— Я не сомневаюсь, — мягко сказал эксперт. — Но это не она. Не та. Подделку могли повесить недавно. А оригинал… Возможно, он уже где-то на аукционе. Или…
Ольга была в ужасе. Кто мог так поступить? А главное, кто мог так мастерски подделать работу ее матери?
***
Отец умер. Похороны прошли тихо. Узкий круг людей — только самые близкие. Ольга стояла с опущенной головой, ощущая, как внутри всё замерло. Ни слёз, ни слов — только боль.
Вечером она подвозила крестного домой. Они молчали всю дорогу. Только у его подъезда он вдруг сказал:
— Зайди на минуту. Мне нужно тебе кое-что отдать… Это от твоего отца.
Ольга кивнула и пошла за ним. В мастерской всё было, как всегда: запах краски, кисти в банках, какие-то старые холсты.
Крестный открыл дверь в небольшую подсобку. Ольга зашла — и остановилась как вкопанная.
На стене висела она, «Советская Мадонна». Настоящая.
— Это… — она чуть не задохнулась. — Это же она… Но… Как? Я же…
— Мы с твоим отцом всё подстроили, — сказал крестный спокойно. — Он попросил меня написать копию. Чтобы ты отвезла ее на экспертизу. Чтобы он мог спокойно оставить оригинал здесь. Для тебя. Он знал, что не проживет долго, не видел смысла в лечении. Но понимал, что ты будешь пытаться продать картину. Но он не хотел этого.
— Вы сделали копию? — Ольга смотрела то на него, то на картину. — Зачем всё это? Почему?
— Потому что он не мог продать её. Он считал, что это предательство. Эта картина была для него всем. И он хотел, чтобы она осталась с тобой. Как напоминание о родителях.
— Но почему она вообще так важна? Важнее жизни? Не верю! — голос дрогнул.
Крестный вздохнул и подошёл ближе.
— Потому что это не просто картина. Это ваша история. Ты была младенцем. Они с твоей мамой опаздывали на поезд. Вокруг суета, паника. А она вдруг сказала: «Всё. Я устала. Больше никуда не пойду!»
Села на чемодан, взяла тебя на руки. Ты тут же уснула. А вокруг — люди бегают, орут, торопятся. А она — просто сидит, как будто время остановилось.
Он на секунду замолчал.
— Твой отец тогда сфотографировал её. Сказал: «Я никогда не видел ничего прекраснее». А потом твоя мама написала картину. Фотография давно потерялась, но момент остался.
Ольга молчала. Только смотрела на полотно. На себя. На маму. Она не знала историю этой картины. А теперь всё встало на свои места.
Крестный положил ей руку на плечо.
— Это не для чужих глаз, Оль. Не для тех, кто видит в ней просто красивую вещь. Она — о любви. О памяти. О вас.
И тогда Ольга поняла, что никакие деньги не стоят того, что висит перед ней. Это был не просто холст. Это была она. Её мама. Её папа. Их любовь. Это дороже денег.
