Я уехал из деревни, едва мне исполнилось пятнадцать лет. Поступил в модный для наших краёв лицей, откуда все тогда мечтали поступить в институт и никогда больше в деревню не возвращались. Помню, тогда мама мной гордилась, а старшие братья, Семён и Стас, смеялись.
— Ботаник! — говорили они, похлопывая меня по плечу. — Сколько тебя помним, всегда отлынивал от работы в поле!
А они не отлынивали. Они всегда были на первых ролях, будь то помощь отцу в поле или вечерние посиделки с местными мужиками. И от ста граммов, которые отец душевно им наливал на сенокосе, они тоже не отказывались.
— Паспорт дают, значит, и хряпнуть чуток можно! — шутил отец, разливая самогон по дну эмалированной кружки. Глаза его хитро прищуривались, и он сам, кажется, верил в эту свою шутку.
В итоге с сенокоса отец привозил не только сено, но и лежащих на нём «в дрова» моих братьев. Они не помнили, как вернулись домой, кто их перекладывал, но утром, как ни в чём не бывало, снова шли на работу.
Мне никогда не нравилась эта деревенская атмосфера. Я любил простор, я любил наши бескрайние поля, нашу узкую, извилистую речку, наш старый, покосившийся от времени домик, который, казалось, вот-вот развалится. Но я терпеть не мог эту безнадёгу, эту пьяную грусть, которая витала в воздухе, и эти лица людей, которые с пеной у рта доказывали, что «в деревне хорошо».
— Хорошо, — хотел я сказать всем этим людям, — только не у вас.
Я приезжал в деревню всё реже. А когда, окончив институт, я устроился на солидную работу в областном центре, так и вовсе перестал ездить. Мама звонила, рассказывала новости, а я слушал, кивал, но в душе не чувствовал никакой привязанности к этому месту.
Следующий мой приезд в родные края был и вовсе не по хорошему поводу. Мама позвонила от соседки (у родителей никогда не было своего телефона, лишь у всей деревни по двадцать человек на одну линию) и сказала, что отца больше нет. Похороны завтра.
Я примчался в родительский дом, как можно скорее, купив билет на самый первый поезд. Едва успел на похороны. Всё было как положено: гроб, венки, скорбящие соседи. Все говорили о моём отце, удивлялись, как мог такой здоровый, крепкий мужик так быстро «сгореть». Я и сам не знал. Наверное, всё-таки выпивка.
В тот день я смотрел на обречённые лица своих братьев и понимал. Для них эта трагедия была не только душевной болью от потери отца, но и настоящей головной болью — как жить без него дальше. Всё хозяйство, вся организация непростой деревенской жизни — всё было на нём. Сыновья только ходили рядом, помогали. Они привыкли к его руководству, к его распоряжениям. Но никакой самостоятельности у них не было. Они были хорошими работниками, но не хозяевами.
— Ничего, — говорила мать, вытирая слёзы. — Они справятся. Нужно только время. Им тоже тяжело сейчас.
Она обняла меня, и я почувствовал, как её тело дрожит.
После того, как я помог закрыть все вопросы, связанные с уходом в мир иной отца — с документами, с похоронами, с организацией поминок — я поцеловал мать, обнял всё ещё не пришедших в себя братьев, которые стояли, как два столба, потерянные и опустошенные, и уехал. Меня ждала работа. И я знал, что не вернусь сюда ещё долго.
Долгое время я не мог приехать в деревню. Хотя и поводов было, хоть отбавляй. Я встретил хорошую девушку, мы пожили вместе, потом скрепили свои отношения узами брака — тихо, скромно, без свадьбы. Потом у нас родилась дочь, а следом и сынок. Я хотел привезти к матери их всех, показать им то место, где я вырос, но куда было ехать с маленьким ребёнком, да ещё и в такую глушь? Годы летели, а я всё не мог приехать к матери. Общались несколько раз по телефону. Она говорила, что всё у неё хорошо. Вышла на пенсию. Занимается огородом. Братья мои по-прежнему жили с ней, своих семей так и не завели. А на ком жениться в глухой деревне? Все нормальные девки оттуда давно дали дёру. Кто в город, кто в райцентр.
Я подумал, ну раз всё хорошо, то можно потерпеть ещё годик, пока сынок Виталька не подрастёт. А потом приедем всей семьёй, покажем бабушке внуков, которых она так ждала. На следующий год мы собрались, наконец, купили билеты на поезд, но за день до отъезда Виталька затемпературил. Я хотел отменить поездку, но жена, Анна, сказала:
— Слав, давай езжай без нас в этот раз. Ты же знаешь своего начальника, он тебя потом не отпустит. Поезжай один, я тебя умоляю.
Я согласился. Поехал один. Было не по себе, но я решил, что надо. Мама ждёт, братья… хотя кого я обманываю, братья, скорее всего, и не вспомнили обо мне.
Но, приехав в деревню, и увидев, во что превратилась моя малая родина — наш отчий дом, я подумал: «Хорошо, что приехал один!». Это было совершенно не то, что я хотел показать своей семье. Дом, который когда-то казался мне уютным и родным, теперь стоял, покосившись, с облезшей краской и пустыми глазницами окон. Отцовские сараи, которые всегда были полны инструментов, всякой всячины, а вместе с ними и деревянную изгородь, которую он делал своими руками, братья срубили на дрова. Никакого напоминания о том, что здесь когда-то было богатое хозяйство, не было и в помине. Везде царила полная разруха и хаос. Всё заросло бурьяном, покосившиеся заборы, переломанные заборы, кучи мусора. И, как оазис, среди всего этого кошмара, стоял маленький, но очень ухоженный огород. Там всё было аккуратно посажено, прополото, ухожено. Видимо, это была материнская работа.
Я зашёл домой и увидел мрачную картину. В комнатах пахло сыростью и пылью. За столом на кухне сидели мои братья. Перед ними стояла банка с самогонкой и довольно скромная закуска: нарезанные дольками помидоры, пучок зелёного лука из огорода и чёрствый, полузасохший бородинский хлеб. Братья были похожи на двух уставших, спившихся мужиков. Лица их были обрюзгшими, глаза мутными, а в одежде, как и в их поведении, читалась полная безнадёга. Увидев меня, они даже не изменились в лице, даже не встали, чтобы поприветствовать гостя.
— О, явился, не запылился! — усмехнулся старший — Семён, закидывая в рот охапку зелёного лука. — Что припёрся-то? Надо чего?
Средний брат ничего не сказал. Только ухмыльнулся в ответ на слова старшего брата. В их глазах я увидел только одно — пьяную тоску, перемешанную с безнадёгой и болью.
— Сынок? — услышал я за спиной голос матери. Но, обернувшись, я увидел не ту женщину, которую все всегда считали первой красавицей на селе. Это была старуха — самая настоящая старуха! Повидавшая многое на своём веку, сгорбенная, с тусклыми глазами и морщинистым лицом. Я обнял мать, и почувствовал её худобу — кожа да кости. Она обняла меня в ответ, и я почувствовал, как дрожат её тонкие руки.
— Как ты, мам? — спросил я её шёпотом, а сам глядел в её глаза, они были пустыми и грустными. В них не осталось и следа той прежней красоты, той искры, что когда-то светилась в них.
— Да я-то ничего, — невозмутимо отвечала мать. — Вот, в магазин сходила…
— Сигареты купила? — грубо перебил её Семён, не отрывая взгляда от мутной жидкости в кружке.
— Да, сынок, купила. Вот они, — мать протянула сыну две пачки сигарет, тот буквально вырвал их у неё из рук, не удостоив даже благодарным взглядом.
— Ты что, им и сигареты покупаешь? — спросил я, нахмурив брови. Мне казалось, что я попал в какой-то сюрреалистичный сон, где всё перевернулось с ног на голову.
— Да, сынок. А на что им ещё жить, как не на мою пенсию. В деревне, сам знаешь, работы нет… — мать вздохнула, её плечи поникли.
— Какая работа, мама? Куда они такое хозяйство разбазарили? — я не мог сдержать своего возмущения. — Это же всё отцовское, всё, что он строил годами!
— Ты что, самый умный, что ли? — Семён попытался встать, чтобы выглядеть более грозным, но тут же сел обратно — не выдержали его затёкшие ноги стокилограммового веса, и он с кряхтением уселся на место. — Думаешь, оно всё само ведётся, это хозяйство? Ты сам-то когда последний раз в поле был?
— Да-да, — поддержал второй брат, поправляя несуществующий воротник. — Сам всю жизнь отлынивал от работы, в город сбежал, а нас теперь обвиняешь?
Я не стал спорить с братьями, чувствуя, как внутри всё кипит от бессильной злости. Только махнул рукой и вышел из дома. Мать, как всегда, последовала за мной.
— Ты на них, сынок, не обижайся! — успокаивала меня мама, её рука коснулась моего плеча. Она видела, как я нервничал, как меня всё это задевало. — Они же твои братья, им тоже тяжело.
— Слушай, мам, давай со мной, в город. Будешь жить у нас. С внуками нянчиться. У нас большая квартира, тебе будет где развернуться. Всё лучше, чем с этими оболтусами, которые себя на твою пенсию посадили!
— Не могу, дитятко, не могу! — мать покачала головой, и в глазах её заблестели слёзы. — Как я их одних оставлю? Пропадут же. Они ж без меня не могут.
— Да присосались они к тебе, как паразиты. Взрослые дядьки, а живут на твою пенсию! Стыд и срам.
— Нет, сынок. Ты уж прости. Никуда не поеду. Это мой дом, и я здесь прожила всю жизнь. И братья твои — тоже мои дети.
— Ну, как хочешь, мама! — Я сдался. Я понимал, что переубедить её невозможно. Она всегда была такой — слишком доброй, слишком всепрощающей.
И я ушёл. Не потому, что обиделся. Наоборот, я решил, что теперь буду почаще навещать маму. Вскоре я сменил работу. У меня появилось свободное время, и я смог больше времени уделять ей. Жене объяснил, что хочу помогать маме, видеть её чаще, чем раз в десять лет. Всего за полгода я сделал ремонт в мамином доме, поставил новый забор из профлиста, провёл в дом водопровод, заменил старые окна на пластиковые. Мама была счастлива.
Но вот следующие полгода были для нас тяжёлыми. Мама заболела, и ей требовался постоянный уход. Мне пришлось совсем уволиться с работы, чтобы быть рядом с матерью, чтобы ухаживать за ней. Было непросто ухаживать за матерью, когда в соседней комнате пьянствовали мои старшие братья. Они продолжали пить, шуметь, материться, совершенно не обращая внимания на то, что происходит в доме. Но я не мог их выгнать — не хотел расстраивать маму, она так пеклась о них, так переживала.
Но однажды они меня всё-таки зацепили. Выходя из дома, чтобы подышать свежим воздухом, пока мама мирно спала в своей маленькой комнатке, я столкнулся с Семёном. Он стоял на крыльце, прислонившись к стене, и курил.
— Чего ты тут трёшься? — прорычал он сквозь зубы, даже не взглянув на меня. — Шлялся где-то, а теперь припёрся. Здрасьте! Дом небось мамкин захотел? Хрен тебе, а не мамкин дом!
Меня очень обидели и задели их слова. Но я не стал с ними спорить. А какой в этом смысл? Они же не услышат, не поймут. Я лишь молча прошёл мимо них, вдохнул полной грудью свежий воздух и вернулся в дом, чтобы побыть с мамой.
Когда мамы не стало, и завершилось всё, что связано с её прощанием, я покинул отчий дом навсегда, даже не попрощавшись со своими родными братьями. Я просто сел в машину и уехал. С тех пор я с ними не общаюсь, и мне не интересно, что с ними сталось. Вообще не интересно!
