Дождь барабанил по крыше зоомагазина, словно нетерпеливый покупатель, стучащий кулаком в закрытую дверь. Артём распахнул дверь, впуская вместе с собой порцию влажного ветра и маленькую фигурку в розовом — Лизку. Пятилетняя девочка прижалась к его ноге, оставляя на мокром полу следы маленьких сапожек.
— Ну что, командир, выбирай, — голос Артёма прозвучал устало, но тепло. Он махнул рукой в сторону клеток, где за стеклом копошились пушистые комочки.
Лизка прильнула к витрине, оставив на стекле мокрый отпечаток носа. Глаза её, ещё минуту назад потухшие от скуки, теперь горели любопытством.
— Пап, а они не кусаются? — шёпотом спросила она, будто боялась спугнуть крошечных зверьков.
— Только если очень вежливо попросишь, — Артём усмехнулся, наблюдая, как продавец — долговязый подросток с пирсингом в брови и вечной апатией во взгляде — лениво ткнул пальцем в самого пушистого хомяка.
— Это сирийские. Живут долго, если, конечно… — парень бросил беглый взгляд на Лизкины руки, испачканные в фломастерах и следах вчерашнего мороженого.
— Если что? — Артём нахмурился, машинально обнимая дочь за плечи.
— Ну… не раздавите случайно, — пробормотал продавец, избегая встретиться взглядом с ребёнком.
Лизка замерла, затем торжественно прижала ладони к груди, как будто давала самую важную клятву в своей жизни. Её пальцы, ещё недавно беспокойно теребившие подол куртки, теперь застыли в немом обещании.
За окном дождь притих, будто и сам ждал этого момента. В воздухе повис запах древесных опилок, корма и чего-то ещё — надежды, что эти крошечные существа смогут хотя бы ненадолго заполнить пустоту, оставленную маминым отсутствием.
Мама ненадолго уехала в больницу – врачи сказали, просто нужно проверить всё как следует. Ничего страшного, просто так положено. Скоро вернётся.
Пластиковый дворец занял почётное место на комоде, потеснив пыльные рамки с фотографиями. Трёхэтажный, с лабиринтами труб, ярко-жёлтым гамаком (уже перекошенным набок) и, конечно, тем самым колесом — оно скрипело при каждом обороте, будто старый пароход, плывущий в никуда.
— Пап, а почему они всё время бегут? — Лизка прилипла к клетке, оставив на стекле жирный отпечаток носа. Её палец проследил за Бубликом, который яростно топтался на месте, словно пытался вбить себя в опилки.
Рядом Пончик — рыжий увалень — зарылся с головой, оставив на поверхности лишь дрожащий розовый нос.
— Мечтают убежать от нас с тобой, — Артём провёл рукой по её волосам, запутавшимся за день. Дочь улыбнулась впервые за три дня — уголки глаз собрались в лучики, точь-в-точь как у мамы, когда она смеялась над его шутками.
«Хотя бы на неделю хватит», — подумал он, глядя, как Лизка совала в клетку травинку, найденную у подъезда.
А на кухне Васька, старый рыжий кот со шрамом через левое ухо (напоминание о его боевой молодости), приоткрыл один глаз — зеленый и равнодушный. Его ухо дёрнулось, уловив шуршание чужих лапок.
В воздухе повис чужой запах — тревожный, живой, перебивающий даже аромат вчерашней котлеты, пригоревшей с одной стороны.
Кот зевнул, обнажив жёлтые клыки, и снова прикрыл глаза.
Но хвост его бил по полу — раз, другой — метроном, отсчитывающий время до неизбежного.
***
Тьма в комнате была густой, как смола, когда скрип разорвал тишину. Колесо.
Артём открыл глаза, ещё не понимая, что вырвало его из сна. В синеватом свете ночника он увидел сцену, словно сошедшую с экрана триллера:
Васька сидел перед клеткой, неподвижный, как изваяние. Его хвост подрагивал мелкой дрожью, будто по нему пробегал электрический ток. В глазах, двух фосфоресцирующих дисках, отражалось колесо — и Бублик, несущийся в нём с безумной скоростью.
Хомяк бежал, будто от этого зависела судьба всего хомячьего рода. Его крошечные лапки мелькали.
— Чё, офигел? — Артём кинул в кота носком, но Васька даже не дрогнул.
В его позе была гипнотическая неподвижность хищника, знающего, что добыча никуда не денется. Зелёные прожектора глаз без моргания впивались в хомяка.
— Пап, он его съест?
За спиной раздался шёпот. Лизка стояла в дверях, сжимая в объятиях потрёпанного зайца. Её глаза были широко раскрыты, а нижняя губа подрагивала.
— Нет. Просто… играют, — солгал Артём.
Ложь повисла в воздухе, густая и липкая. Кот не играл. Он вычислял — с холодной, математической точностью. Сколько ещё кругов? Когда лапки ослабнут? В какой момент сердце хомяка не выдержит?
Васька лизнул губы — один раз, почти незаметно.
А колесо скрипело.
Бублик бежал.
И где-то в глубине дома тикали часы, отсчитывая секунды до развязки.
***
Солнце, бледное и равнодушное, пробивалось сквозь занавески, но не приносила облегчения.
Картина была той же, словно время застыло в этом доме:
Васька – всё так же неподвижный, будто вырезанный из ночи и подклеенный к утру. Его лапы вмерзли в комод, а глаза не отрывались от колеса.
В нём, уже пошатываясь, но всё ещё бежал Бублик. Его движения стали нервными, рваными – крошечное тельце выдыхалось, но инерция страха гоняла его дальше.
Пончик, рыжий трус, съёжился в дальнем углу, зарывшись в опилки так глубоко, что торчал только кончик носа.
— Ты серьёзно всю ночь простоял?! – голос Артёма разорвал утреннюю тишину. Он отшвырнул кота – Васька отлетел без звука, лишь хвост дёрнулся в последнем разряде ярости.
Бублик вылез из колеса. Его бока ходили ходуном, лапки дрожали, как у алкоголика в запое. Он пополз к поилке – каждый сантиметр давался мукой.
Глоток. И – рухнул на бок, закрыв глаза.
Лизка подпрыгнула, как ошпаренная:
— Он умер?!
Артём подхватил хомяка в ладони – тельце было тёплым, сердце стучало часто-часто, как маятник перед поломкой.
— Нет. Просто… устал, – он провёл пальцем по взъерошенной шёрстке, чувствуя, как ложь снова прилипает к зубам.
А за его спиной Васька уже умывался в дверном проёме, будто ничего не произошло.
Только взгляд его, скользнувший на клетку, говорил:
«Это не конец».
***
Бублик проспал ровно двадцать шесть часов — Артём проверял часы, отмечая каждый новый час в блокноте, куда обычно записывал мамины лекарства. Когда хомяк наконец открыл глаза, в них не было прежнего безумия — только усталая мудрость, будто за сутки он прожил целую жизнь.
Он съел двойную порцию, залез в домик — и больше не подходил к колесу.
Васька потерял интерес в тот же день. Теперь он лишь лениво облизывался, проходя мимо клетки, будто вспоминая что-то давно забытое.
— Пап, а почему Бублик теперь не бегает? — Лизка ковыряла ложкой йогурт, оставляя белые разводы по краям чашки.
Артём вздохнул, глядя, как серый комочек неподвижно сидит в углу, уставившись в стенку.
— Потому что понял: иногда лучше просто лежать и не дёргаться.
P.S. Через месяц Пончик сбежал. Его так и не нашли — ни за шкафом, ни под ванной, ни в самых тёмных углах квартиры.
Но Васька после этого часто нюхал плинтусы — долго, внимательно, будто вычисляя маршрут.
А однажды Артём нашёл у балконной двери рыжий клочок шерсти.
И колесо, оставшееся в клетке, больше никто не трогал.
