Марина застыла посреди кухни, не веря своим ушам. Слова мужа, небрежно брошенные им минуту назад, никак не укладывались в голове. В них звучало такое неприкрытое пренебрежение, такая уверенность в собственной правоте, что на миг ей показалось — это дурной сон. Не мог же Саша всерьез предлагать ей отказаться от мечты? От той самой машины, на которую она полгода копила, во всем себе отказывая?
— Зачем тебе эта колымага? Все равно ведь водить не умеешь. Давай продадим ее, расплатимся с моими долгами и махнем на недельку в Турцию. Чем не вариант? — продолжал меж тем Александр, вальяжно развалившись на стуле. Он говорил так, будто и впрямь не видел в своих словах ничего особенного. Будто речь шла о какой-то ненужной безделице, а не о заветном желании его жены.
Кровь бросилась Марине в лицо. В висках застучало от бешенства и обиды. Как он смеет? Как у него язык поворачивается предлагать такое? Ладно бы просто попросил денег на свои нужды — так нет же, этот иждивенец еще и условия ставит! Ее машина, ее мечта — разменная монета в его дурацких играх? Да будь она трижды проклята, если позволит ему распоряжаться тем, что нажито ее горбом!
Марина медленно поставила на стол чашку с кофе, которую до сих пор судорожно сжимала в руках. Пальцы тряслись от гнева, в горле стоял ком. Обида душила, мешала дышать. И ведь главное — не отказ сам по себе. А то, с какой легкостью, с каким пренебрежением муж перечеркнул все ее усилия, все надежды. Словно они ничего не стоят рядом с его хотелками.
— Саша, ты сейчас серьезно? — тихо спросила Марина, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Ты правда думаешь, что я соглашусь продать машину ради твоих долгов? Ради поездки на море? После того, как полгода горбатилась на трех работах, чтобы накопить на первый взнос?
Она смотрела мужу в глаза, все еще надеясь увидеть в них понимание. Сожаление. Готовность признать свою неправоту. Но Александр лишь раздраженно передернул плечами и скривился, как от зубной боли.
— Опять ты за свое! — он с досадой хлопнул ладонью по столу. — Горбатилась она, видите ли! А я, по-твоему, не вкалываю? Да я знаешь, как уродуюсь на этой долбаной стройке? По двенадцать часов кряду, без выходных! Чтобы ты могла сидеть тут и свои борщи варить! А ты мне еще и претензии предъявлять будешь?
Марина задохнулась от возмущения. Это он-то уродуется? Это он двенадцать часов вкалывает? Ну надо же, какие песни! А то, что еле ползает на работу к десяти утра, хорошо если на полдня, — это мы опустим. И про регулярные загулы с дружками тоже скромно умолчим. Конечно, когда на халтурках подрабатываешь через пень-колоду, разве ж до семьи? Лишь бы деньги были на выпивку и развлечения. А жена пусть хоть надорвется, но добудет недостающее. И будет молчать в тряпочку, когда муж-кормилец велит.
От этих мыслей у Марины потемнело в глазах. В груди клокотала ледяная ярость. Как же она устала! Устала все терпеть, со всем мириться, прогибаться и приспосабливаться. Тянуть эту лямку за двоих, расшибаясь в лепешку. Может, хватит уже? Может, пора взглянуть правде в глаза и сказать твердое «нет»? В конце концов, не она давала обет всепрощения и долготерпения. И не подписывалась быть бессловесной рабыней до гробовой доски.
Усилием воли Марина подавила рвущиеся с языка злые слова. Нет, она не станет опускаться до крика и оскорблений. Не даст втянуть себя в бессмысленную перепалку, где прав всегда тот, у кого глотка луженее. Просто скажет то, что думает. Спокойно и с достоинством. Потому что она, черт возьми, имеет право. Право на свою мечту, на свои желания. На собственную жизнь, в конце концов! И будь она проклята, если позволит кому-то отнять у нее это право.
Марина глубоко вздохнула и расправила плечи. Посмотрела на мужа в упор — твердо, без тени сомнения. Так смотрит человек, который принял решение и готов идти до конца.
— Знаешь что, Александр, — медленно произнесла она, глядя ему в глаза. — Ты как хочешь, а я не собираюсь отказываться от мечты ради твоих прихотей. Машину не продам. И на море с тобой не поеду. Хочешь отдыхать — вперед, вкалывай как проклятый. Заработай сначала на путевку, а потом и рассуждай, кто кому чего должен. А мне твои подачки не нужны. Как-нибудь сама справлюсь.
Повисла тягостная тишина. Александр смотрел на жену, открыв рот. Кажется, он даже не сразу понял смысл ее слов — таким диким и невероятным показался ему этот внезапный бунт. А когда сообразил — его лицо побагровело от гнева. Еще бы, кто-то посмел перечить господину и повелителю!
— Ты совсем с катушек слетела, женушка? — зашипел он, подавшись вперед. — Ты кем себя возомнила? Самостоятельной стала? Фригидная стерва, ни готовить, ни мужа ублажать не желаешь! Ничего, я быстро из тебя эту дурь выбью! Прямо сейчас поедем оформлять генералку на продажу, и только пикни у меня! Живо собирайся, истеричка!
Он вскочил из-за стола и схватил Марину за руку, грубо дернув на себя. От боли и неожиданности у нее потемнело в глазах. А в следующий миг рука Александра с размаху впечаталась ей в скулу, мотнув голову.
Это было настолько дико, настолько невероятно, что первые несколько секунд Марина просто стояла оглушенная. В голове гудело, перед глазами плавали мутные пятна. Никогда еще, даже в самые тяжелые времена, муж не позволял себе поднять на нее руку. И вот — дождалась. Получила сполна за свое упрямство.
А потом боль вдруг отрезвила ее. С леденящей ясностью Марина поняла — это конец. Точка невозврата. Если сейчас дать слабину, отступить — пиши пропало. Не будет ей житья с этим подонком. Все лучшее, все светлое в ней он растопчет и уничтожит. Сотрет в порошок своим эгоизмом и самодурством. Так что выбор, в сущности, прост. Или сейчас, на этой кухне, на полу в луже пролитого кофе, она расстанется со своей мечтой — и заодно с собственным достоинством. Или…
Или шагнет в неизвестность. В новую жизнь, где ей не придется прогибаться и терпеть. Выслушивать упреки и сносить побои. Где она сможет наконец стать собой — без страха и оглядки. Потому что лучше горькая, но свободная жизнь, чем сладкое рабство подле домашнего тирана.
Где-то глубоко внутри, под коркой оцепенения и шока, разгоралась искра. Крохотная, тлеющая, она становилась все жарче, все ярче. Гнев, обида, отчаяние — все сплавилось воедино, превращаясь в обжигающий сгусток ярости. Так давно копившееся напряжение наконец прорывает плотину, сметая все на своем пути.
Марина медленно подняла голову. Посмотрела на побагровевшую рожу мужа, перекошенную злобой. На занесенный для нового удара кулак. В ее глазах не было ни слез, ни мольбы. Только отрешенная решимость человека, которому нечего больше терять.
— Убери от меня руки, ублюдок, — процедила она сквозь стиснутые зубы. — Только тронь меня еще раз — и ты покойник. А я сяду, но с чистой совестью.
Голос звучал тихо, почти шепотом. Но в нем было столько леденящей убежденности, что Александр невольно отшатнулся. В расширенных зрачках жены он вдруг увидел собственную смерть. И его хваленая смелость мигом испарилась, будто ее и не было.
— Совсем сдурела, дура? — пролепетал он, попятившись. — Да я тебя…
— Ничего ты мне не сделаешь, — ровно оборвала его Марина. — Боишься ты меня, сучонок. Нет в тебе ни силы настоящей, ни духу. Только задирать горазд слабых да беззащитных. Ну а я — не слабая. И защитить себя сумею, будь уверен.
Она отступила на шаг, не сводя с мужа тяжелого взгляда. Нащупала за спиной дверную ручку. Медленно, будто во сне, потянула на себя. Скрипнули несмазанные петли.
— А теперь слушай сюда, муженек. Если хочешь, чтобы я осталась в этом доме, будешь плясать под мою дудку. Много не попрошу. Всего ничего — чтобы жену уважал. Чтобы руки распускать не смел. Чтобы о долгах своих сам пекся, а на меня не перекладывал. Если согласен — кивни. Если нет — проваливай на все четыре стороны. Я этого дерьма больше не потерплю.
Александр отчаянно замотал головой, как испуганный ребенок. Кажется, только теперь до него начало доходить, что жена не шутит. Что еще чуть-чуть — и он в самом деле окажется на улице. Без денег, без крыши над головой. И не на кого будет спихнуть вину за собственное ничтожество.
— Маринка, ты чего, а? — заюлил он, подобострастно улыбаясь. — Ну погорячился я, с кем не бывает. Прости дурака, слова худого больше не скажу. И машину твою не трону, зуб даю. Только не гони, Мариш! Стерплю я все, изменюсь, вот те крест!
На его рыхлом, обрюзгшем лице было написано такое неподдельное раскаяние, что Марину на миг замутило. Господи, и этого слизняка она двенадцать лет любила? Этому убожеству посвятила лучшие годы? Да что ж такое творится-то, а?
Она перевела дыхание, с трудом подавив приступ тошноты. Нет уж. Хватит с нее унижений. И чужих истерик тоже хватит.
— Поздно, Саша, — спокойно произнесла Марина. — Я ухожу. И точка. Можешь вопить, сколько влезет, толку не будет. Тряпки свои соберу — и привет. А ты как знаешь. Хочешь меняться — вперед, флаг в руки. Но за собой следить буду. Провинишься еще хоть раз — пеняй на себя.
Круто развернувшись на каблуках, она прошагала в спальню. Рывком выдвинула ящик комода, с грохотом вывалила содержимое на кровать. Сгребла в охапку джинсы, футболки, белье. В несколько секунд запихала в дорожную сумку. И, не оглядываясь, двинула к выходу.
Муж так и стоял посреди кухни — сгорбленный, жалкий, растерянный. Кажется, он до сих пор не мог поверить, что это не дурной сон. Что его кроткая, покорная женушка вдруг взбрыкнула и сделала ноги. Да еще и условия поставила, не постеснялась!
Марина окинула его последним равнодушным взглядом. Ничего. Отойдет. Не маленький, чай, авось не пропадет. А ей пора, пора уже думать о себе. О том, как дальше жить, на что содержать дочь. Сколько можно растрачивать себя на этого никчемного человека?
Подхватив сумку, она решительно шагнула за порог. В лицо дохнуло свежестью осеннего вечера, далекими сигналами машин, шорохом листвы. Обычные звуки, привычные с детства. Но сейчас в них чудилось что-то новое, манящее. Будто весь мир раскрывал ей объятия, приглашая в неведомую, но прекрасную даль.
Марина вдохнула полной грудью, до головокружения, до звона в ушах. И сделала первый шаг — вниз по ступенькам, прочь от опостылевшего дома. От мужа, от скандалов, от бесконечной лжи и унижений. В новую жизнь, полную неизвестности. Но — свою, выстраданную, настоящую.
Из тумана мигающих фар выплыл ее старенький «Форд». Марина ласково провела ладонью по запыленному боку. Ничего, дружок. Прорвемся. Теперь-то уж никому не отдам, себе дороже выйдет. Отмоем тебя, подлатаем — будешь у меня как новенький. И все горести, все беды — тоже отмоем, как пыль и грязь. Смоем дочиста, до блеска, до скрипа.
Заурчал надсадно мотор, взвизгнули покрышки. Марина газанула, вылетая со двора, будто за ней черти гнались. А может, и правда гнались — да только хрен им, не догонят. Она теперь лихая, бесшабашная. Сама кого хочешь догонит.
В зеркале заднего вида все удалялся и удалялся серый панельный муравейник. Съеживался, терялся в сумерках. И вместе с ним терялась, истаивала прежняя Марина — тихая, робкая, готовая на все ради призрачного семейного счастья. Ту Марину она оставляла позади. Нарочно сбрасывала, как ветхую шкурку, чтобы никогда больше не возвращаться.
А навстречу летела совсем другая. Новая, дерзкая, уверенная в себе. Только эту Марину она отныне брала с собой в дорогу. Ту, которая не боится препятствий. Которая умеет постоять за себя и свою мечту.
— Держись, подруга, — лихо подмигнула она отражению в зеркале. — Не пропадем. Прорвемся. Ох, и покажем мы им всем, где раки зимуют! Ох, и дадим жару!
И залихватски сверкнула белозубой улыбкой. Совсем как в детстве, когда все казалось по плечу. Задорной, лучистой, полной безудержного веселья.
Да, путь предстоял неблизкий и нелегкий. Начинать с нуля, в одиночку растить дочь, выгрызать зубами место под солнцем — разве это просто? Но Марина знала — она справится. Она больше не одна. С ней ее верный железный конь, с ней ее несгибаемый стержень внутри. И значит — нет таких крепостей, которые они не одолеют. Вместе, рука об руку. Плечом к плечу.
Старенький «форд» несся вперед, распугивая редких прохожих сердитым гудением мотора. Он будто чувствовал настроение хозяйки, её лихой кураж, её безудержную жажду новой жизни. И вторил в унисон натужным ревом, вгрызаясь шинами в асфальт.
А в салоне, откинувшись на потрепанную спинку кресла, сидела Марина. Взлохмаченная, в разводах туши на щеках, со следом грубых пальцев на скуле — но живая. Впервые за долгие годы по-настоящему живая. Упрямо вскинувшая голову и расправившая крылья.
Марина, которая больше никому не позволит их обрезать. Марина, готовая бороться и искать, найти и не сдаваться. Лететь вперед, сминая преграды, к своей цели, к своей путеводной звезде.
А за окнами, кружась и падая крупными хлопьями, тихо сеялся снег. Белым покрывалом застилал уличные фонари, скамейки, тротуары. Словно пытался укрыть, сберечь хрупкую женскую фигурку, затерявшуюся среди ночи.
Но она не нуждалась в его защите. Она сама была — как снег. Чистая, неудержимая, неостановимая в своем полете. И такая же всепоглощающая, всепобеждающая.
Где-то впереди, за лесом огней и стеклянных высоток, вставало морозное зимнее солнце. Алым краешком подсвечивало горизонт, слепило глаза сквозь припорошенное снегом лобовое стекло.
Марина улыбалась ему — смело и дерзко. Приветствуя, признавая равным. Отныне только оно было ей господином. Только ему она присягала на верность.
Недаром говорят: все начинается с рассветом. И её новая жизнь — тоже. Такая же чистая и незапятнанная, как первый утренний луч. Полная надежд, полная неизведанных дорог.
Что ж, пора отправляться в путь. Пора навстречу неизвестности. Страшно? Да, чертовски. Но куда страшнее — провести остаток дней в золоченой клетке.
В конце концов, самые головокружительные приключения всегда начинаются с решительного шага. С поворота ключа зажигания. С первого крутого виража на пустынном ночном шоссе.
Так что — зажмурься, здоровяк «форд». Лови поток ветра лобовым стеклом. Неси свою отчаянную наездницу вперед, только вперед. В страну, где сбываются мечты.
Вот за это они и любили друг друга — хозяйка и её железный друг. За готовность рвануть с места в карьер, в неизведанные дали. За чувство локтя, за вызов, брошенный судьбе. За смелость, граничащую с безумием.
А над городом вставало солнце. Робко, будто в первый раз. Несмело заглядывало в окна сонных многоэтажек. И в одном из этих окон, щурясь и прикрывая ладонью глаза, стоял Александр.
Долго стоял, вглядываясь в морозную даль. Туда, где растворился вдали красный форд. Унес безвозвратно его Марину, его женское счастье.
Лишь сейчас, оставшись в пустой квартире, он начал осознавать, что потерял. И впервые, быть может, устыдился собственной никчемности. Мелочности, трусости, дурного нрава.
Разве таким мужем мечтал он стать когда-то? Разве о такой семейной жизни грезил? Да, оступился, да, не сумел. Не оправдал, не сберег. Спасовал перед трудностями, надломился.
Но ничего. Еще не поздно все исправить. Взяться за ум, найти достойную работу. Завязать с дружками и беспробудным пьянством. Жить так, чтобы ему не было стыдно смотреть в глаза дочери.
И, быть может, когда-нибудь… Когда-нибудь Марина простит. Оттает её сердце, вернется домой. Обнимет, прижмется доверчиво. Тихо скажет, как раньше:
— Здравствуй, Саша. Вот и я.
А пока… Пока у него будут лишь сны. Долгие, тягучие, цвета весенней зелени. Там они снова вместе — молодые, смешливые. Там кружат по парку, взявшись за руки. Там все еще только начинается.
И каждое утро Александр будет просыпаться с улыбкой. Несмотря ни на что — с улыбкой. И бережно хранить в памяти её образ.
Образ женщины, которую он потерял. И, возможно, никогда больше не найдет.
Но будет искать. День за днем, год за годом. Потому что знает — оно того стоит.
Его солнце. Его Марина.
