Ну, что Григорий, отдашь за меня дочку? Не смотри, что я вдвое старше, зато век любить буду и беречь. Буду тебе не только другом, но и зятем. – Иван замолчал, ожидая ответа. – Григорий вслух сказать не смог, а только подумал: «Не по годам тебе моя дочка, она только цвести начала, а у тебя уже виски седые. — И трудно было другу отказать, и согласиться так сразу невозможно. – Не знаю, Ваня, ты ее, считай что, первый раз видишь; сколь годов прошло, как был ты у нас, дочка тогда еще мала была, в школу бегала, да и ты женат был.
Иван Захарович Крапивин ехал меж распаханных полей, погоняя Соколика, оглядывая растянувшиеся до самого горизонта поля. Остановился, чтобы дать передых коню, спрыгнул с телеги, замотав вожжи и привязав Соколика. Звуки гармошки собрали молодежь на короткий перерыв, и в заливистой песне и в залихватской пляске выплескивалась молодецкая удаль.
Иван подошел ближе, звуки гармони стали чуть тише, мягче что ли, в круг вышла девчонка в светлом платьице, раскрасневшаяся то ли от майского солнца, то ли от стеснения. «Давай, плясунья, давай отплясывай», — раздалось где-то справа от Ивана. Он засмотрелся на девушку, на ее светлые косы, на ее легкий стан… Хотелось увидеть ее глаза, и он смотрел неотрывно. Вот как раз напротив его, вот подняла глаза и встретилась взглядом с Иваном Захаровичем и смутилась еще больше. Отвела взгляд, пошла по кругу, как лебедушка…
Иван отпрянул, даже помотал головой, словно дурман почувствовал. Выпил студеной воды тут же на стане полевом, отвязал Соколика и поехал дальше. Заехал в две деревни, а под вечер заглянул к боевому товарищу Григорию Савельевичу.
— Гляди, мать, какой гость у нас! – Григорий тряс за плечи старого знакомого, смеясь и похлопывая его по плечу.
— Ну вот, Гриша, наконец, и до тебя добрался, а то все в райцентре от случая к случая встречаемся.
— То-то и оно, что редко, — Григорий повел гостя в избу, — Нюра, накрывай на стол, друг мой приехал.
— Погоди, я только коня напою, с утра мы с ним мотаемся, — гость вместе с хозяином пошли к Соколику. Также вместе и вернулись. – Угощайтесь, чем богаты, как говорится, — Анна Егоровна, хозяйка дома суетилась, угождая гостю.
— Нюра, вот это и есть тот самый Иван Крапивин, с которым на фронте встретились, месяца три вместе воевали, пока он не спас меня, да в лазарет не попал.
— Да ладно, тебе, — Иван с хрустом откусил соленый огурец, еще сохранившийся в погребе с прошлой осени, — случайно получилось.
— Ты свой подвиг не принижай, сбил ты меня с ног тогда и собой прикрыл в бомбежку. Я – ничего, а тебе осколок в плечо.
— А после того мы с тобой, Гриша, разбросались по разным частям. И ведь в одном районе живем, а видимся редко, все некогда.
— Иди, дочка, поздоровайся, гость у нас, — Иван Захарович услышал голос Анны Егоровны. Приосанился, по привычке пригладил усы, обернулся… и тут же вышел из-за стола: — Так это же плясунья с Кирюшинского стана. Он смотрел на девушку со светлыми косами, уважительно поздоровавшуюся с ним и, казалось, пол качнулся под ним.
— Вот, дочка, друг мой боевой, двенадцать лет, как война закончилась, живет в нашем районе, а мы только на встречах с боевыми товарищами видимся. Садись, Люба, посиди с нами.
-Так вы воевали вместе? – Девушка смотрела на гостя с любопытством. – Это, наверное, про вас папа рассказывал, — она взяла еще горячую картошину, стала дуть на нее, так смешно сложив губы трубочкой, и от этого казалась еще милей.
— А я видел тебя сегодня, — Иван Захарович забыл про еду, не сводил глаз с Любы, — там, на полевом стане плясала, я останавливался как раз.
Люба поймала этот теплый взгляд, непривычный для себя взгляд, первый раз на нее так смотрел чужой человек. Легкий румянец выступил на щеках, и она опустила глаза. – Я не знала, — девушка застеснялась.
— Знаешь, как она пляшет, настоящая плясунья, — Григорий с гордостью посмотрел на дочку, — и еще вон выглядывают с печи два моих послевоенных, — на печи, сдвинув занавеску, высунулись два мальчишки одного возраста, с любопытством разглядывая незнакомца. Иван Захарович встрепенулся, хлопнув себя по карманам. – Что же это я такой забывчивый, где-то же конфеты для такого случая есть. – Он достал бумажный кулек, развернул его, высыпав на стол сладости, взял горсть и отдал мальчишкам, слегка потрепав обоих за волосы.
— Хорошие у тебя сыновья, Гриша, — похвалил Иван, когда Люба и Анна Егоровна ушли в горницу. – И дочка у тебя хорошая. – Иван придвинулся ближе. – Гриша, отдай за меня Любу.
Хозяин часто заморгал, не поняв сначала смысл сказанного. – Куда отдать?
— Замуж, Гриша, замуж. Вдовый я, сына еще в войну моя Прасковья потеряла, а в прошлом году и сама, сердешная, ушла на покой. – Знаю, Люба в дочки мне годится, да я ведь всего на три года младше тебя, виски седые вон, куда мне женихаться… Он рванул ворот рубашки на себе так, что тот затрещал. – Все во мне перевернулось, как увидел ее на полевом стане, а как вошла, сразу понял: буду свататься.
Григорий сжал в руке стакан: — Ваня, спас ты меня тогда, век помнить буду…
— Забудь, Гриша, не надо благодарности, то война была, все друг друга спасали, забудь, как и не было. Ты мне скажи, вот если бы не воевали вместе, не знал бы ты меня, отдал бы за меня дочь?
— Ваня, я бы отдал, ты мужик, каких поискать надо, ты за ближнего своего в огонь и в воду, — Григорий даже стукнул себя кулаком в грудь. – Но ты пойми, она тебя не знает, и ты, считай, первый раз видишь ее.
— Понимаю, Гриша, только посевная началась, я ведь до самой осени загружусь, мне и женихаться-то некогда, да и не по годам уже на свидания бегать, так лучше уж сразу решить… Спроси ее и Анну Егоровну давай спросим. А через неделю приеду за ответом.
— Спрошу, Ваня, спрошу. – Григорий медленно поднялся и пошел в горницу: — Иди мать сюда, и дочку зови. – Присядьте, — попросил он. Анна, еще не успев снять фартук, молчала, ожидая слов мужа. Люба стояла у печки, прислонившись и спрятав за спиной руки.
— Иван Захарович, товарищ мой, однополчанин… вдовец он… В общем, готов посвататься к тебе, дочка. – Анна всплеснула руками, не зная, что сказать. Иван Захарович встал, пригладил волосы, словно стесняясь своих седых висков.
— Зачем это? Зачем ты так, папа? – Люба растерянно смотрела на отца.
— Погоди, не торопись с ответом. Иван Захарович через неделю приедет, тогда и скажешь.
— Прости, Любовь Григорьевна, еще сегодня утром не знал, что вечером замуж тебя звать буду. Ты меня не знаешь, а я вот при отце и матери твоих говорю: ни словом, ни взглядом не обижу, так ты мне приглянулась, что права не имею промолчать. Ты подумай, хорошо подумай, хочешь, все о себе расскажу, с малых лет до нынешних годов. А хочешь, спроси в райцентре, никто худого слова не скажет… Только не отказывай. – Иван повернулся к хозяйке: — Анна Егоровна, дочь ваша Любушка отказать может в любой миг, — это ее воля. Но я прошу обдумать мое предложение. Я ведь не стар, я только годами старше.
— Ну что молчишь? – Григорий Савельевич обратился к жене.
— Ох, нежданно-негаданно…
— Ну как же нежданно, девятнадцать Любаше, самый срок, — он взглянул на дочь: — Да дочка?
Люба подошла к Ивану Захаровичу: — Не обижайтесь на меня, гость вы дорогой в нашем доме, я к вам с почтением и… с отказом.
Вот и правильно, так мне и надо, — Иван стал собираться в дорогу, — а чего я хотел, вот так сразу вопрос ребром поставить, да ответа в ту же минуту ждать. – Гость выговаривал сам себе, словно хотел наказать себя. – Ты прости, Любовь Григорьевна за поспешность, это горячность сердца моего. И ты, Гриша и Анна Егоровна, извиняйте за смуту, что внес в вашу семью.
— Да какая смута, — Григорий стал удерживать гостя, — куда ты на ночь глядя, оставайся, ложись в летней времянке.
— И то, правда, ночуйте, постелю вам, — предложила хозяйка.
— Я лучше на сеновале, а ранёхонько поеду. – Он посмотрел на Любу, которая стояла, по-прежнему прислонившись к печи. – Видно есть уже кто-то на примете, прости, не знал.
— Нет, никого не приметила, — сказав тихо, даже как-то виновато, поспешно ушла в горницу.
— Тогда я приеду через неделю, раз пообещал, значит приеду, а там видно будет, я к любому ответу готов.
— Дай нам время, Иван Захарович, и Любе дай время, — Анна Егоровна подала одеяло, — возьми, ночи еще прохладные.
Уснуть Иван так и не смог. Лежал, закинув руку за голову и еще долго корил себя за поспешность. Да кто бы знал, что сероглазая плясунья окажется дочерью его давнего товарища, и посчитал Иван это добрым знаком, может от того и поторопился.
Едва забрезжил рассвет, встал, умылся у колодца и стал запрягать коня. У заброшенного дома, стоявшего напротив усадьбы Григория, цвела черемуха. Иван сломил небольшую ветку, пробрался в палисадник и осторожно открыл окно, ветка оказалась в аккурат на подоконнике недалеко от спящей девушки. «Ну, точно пацан какой», — подумал про себя Иван. Сожаления от поступка не было, хоть и непривычно.
Уезжать, не попрощавшись с хозяевами устыдился, присел на крыльцо, дождавшись, когда выйдет Григорий. – Чего так рано? Оставайся, Нюра покормит, потом поедешь.
— Нет, Гриша, ехать надо.
— Ты на дочь не обижайся, приказать я ей не могу, сам понимаешь.
— Гриша, разве сердцу прикажешь? Вот я своему не могу приказать. Увидел молодую плясунью, и как будто заново родился. Только вот несовпадение: мне все понятно для себя, а Любу испугало мое предложение. А ведь я, несмотря на отказ, все равно приеду через неделю.
— Приезжай, а там, как сладится.
— Ты только не неволь ее, пусть сама подумает. И вот что: Гриша, ты не вспоминай про тот случай, хочу, чтобы не из благодарности ты дочь за меня отдал, а чтобы ей по сердцу.
— Понял я тебя, Ваня, жду через неделю, а Любе и слова не скажу, пусть сама решает.
_________________________
В эту ночь Люба уснула перед рассветом. Сначала смотрела на занавески на окнах, то прислушиваясь к шороху за печкой. «Кошка Муська, наверное, промышляет, охотится за мышами», — подумала она, словно было ей дело до Муськи. «Надо же, сразу замуж», — Люба вспоминала гостя и его слова. И так непривычно ей было это ощущение: вроде отказала сразу, не раздумывая, а все равно из головы не выходило его предложение. Она закрыла глаза и вспомнила Ивана Захаровича, — чуть выше ее ростом, и все черты его лица вспомнились. Она перевернулась на другой бок, подтянув одеяло, коснулась рукой лица: казалось, оно горит. «Нет, хоть через неделю, хоть через месяц, ответ будет один: не пойду за него, такой взрослый, только по имени-отчеству и обращаться.
На зорьке соскочила с постели, торопливо стала одеваться, запах черемухи пробрался в комнату, как будто под окном растет. Взглянула на подоконник – ветка лежала, дожидаясь ее взгляда. Взяла ее, села на постель, мысли спутались от волнения, не знала она, что делать и с этой веткой, и с этими мыслями. Не хотелось обижать Ивана Захаровича, но и надежд подавать ему не вправе. Из дома вышла, только когда Соколик увез своего хозяина.
_________________________
— Семенов, почему опаздываешь? – Иван сгружал мешки с зерном, и заметил подошедшего рыжеволосого парня.
— А как это вы тут? Вроде сказали вчера в обед будете.
— А я вот уже приехал, с утра тебя караулю, поспать любишь. – Иван смахнул выступивший пот, — мужики, хватит балагурить, подсобите, пусть бабам меньше достанется.
— А чего им сделается? – Рыжеволосый Семенов оскалился, — в войну не переломились, и сейчас не переломятся.
Подошедшие женщины пригрозили рыжему: — Гляди, Федька, зажмем в темном углу, нас больше, повыдергиваем твою рыжину. – На стане раздался дружный хохот.
— Ну вот, я же говорю, чего им сделается, у них силушку девать некуда.
— Ага, Федька, некуда, для тебя бережем силушку. – И снова дружный хохот. Иван улыбался, мысленно радуясь за бригаду.
— Слышь, Федька, никогда тебе не быть бригадиром, — не унимались женщины, — вот Иван Захарович – это человек, не только о плане печется, но и о нас. А тебе лишь бы в тенёчке посидеть, да в две норки посопеть. Иди уже сюда, горе ты наше луковое, не бойся, не зацелуем.
Иван улыбался, глядя на женщин, острых на язык. Худощавый, с сохранившейся военной выправкой, он был немногословен в работе, обдумывал каждое решение, прежде чем объявить людям. Втянувшись в новый трудовой день, отвлекся от мыслей о Любе, и только в короткий перерыв, когда неподалеку послышались звуки гармошки, вспомнил сероглазую плясунью, — такую бойкую в пляске и такую скромную при встрече с ним.
_____________________
Через неделю Иван Крапивин не приехал к фронтовому другу. Люба с волнением ждала назначенного дня, подбирала слова, чтобы снова отказать Ивану Захаровичу. Но не привез Соколик своего хозяина. И на другой день тоже не приехал. Так прошла неделя, потом другая.
— Что-то Ивана нет, не держит слово, — сказал как-то за обедом жене. – Может оно и хорошо, может и сам передумал.
— Ешь, Гриша, а то щи стынут. – Ивану Захаровичу печалиться нечего, за него с радостью замуж пойдут, только знак подай. Подумать бы нашей Любаше хорошо… Ровня-то есть, да не всегда про нашу честь. – Анна Егоровна достала крынку с молоком, налила в кружку, не пролив ни капли. – Володька Гурьянов – молод, хорош собой, Люба все хвалила его. А где теперь этот Володька? Женился. Кочевряжился среди девчат, наконец, женился. А ведь все девчата на него засматривались, только на всех «Володек» не хватает. – Она вздохнула. Вот и я думаю: Ивану Захаровичу еще и сорока нет, а вдруг жених нашей Любаше будет.
— Ну, так ты, мать, поговори с ней. Торопить не надо, пусть думает… Эх, посевная сейчас, ему и вырваться некогда, хоть бы словом перемолвился с дочкой.
— Гляди, обещал, а не приехал, — Анна подвязала платок под подбородком, — мало ли девок вокруг, может другую приметил. – Она снова вздохнула: — Ох, сколько народу перебило в войну, до сих пор аукается, вот и тревожусь я за Любушку.
Во дворе раздался крик, мальчишки что-то не поделили. В дом вошли все трое: Степка, Мишка и Люба, — запыхавшиеся, раскрасневшиеся. – Еле разняла, — сказала старшая сестра.
— Может ремнем угостить? – От строгого взгляда Григория мальчишки потупили взгляд, запыхтели обидчиво, потом в голос сказали: – Мы больше не будем, тятя.
— То-то же, шагайте за стол, еще раз опоздаете, без обеда оставлю.
Люба тоже молча умылась, поняв, что эти слова относятся и к ней. Она несколько раз вспоминала Ивана Захаровича, но спросить не решалась. Да и наперед знала: никогда не решится. Интересно ей было: отчего же обещал и не приехал. Да, отказала, ничего не обещала, но вот почему он слово не сдержал, ведь такой взрослый, фронтовик, а не сдержал слово.
Любка, ты чего там крутишься? Сколько тебя можно кликать? Домой иди. – Анна, с хворостиной в руке, вышла за ворота. Чуть поодаль, у колодца, стояли девчата и парни, лузгая семечки, смеясь и поглядывая друг на друга.
— Ну, ты чего, мама, уж и постоять нельзя.
— Да вижу, как вы стоите, зубы скалите. Когда еще подвода пришла, уж битый час, как ты приехала, а домой и глаз не кажешь. Одной мне управляться? Сама знаешь, отец ночью явится, время сейчас горячее.
— Ну, можно было культурно меня позвать, — Люба надув губы, пошла впереди, и тут же хворостина прошлась по ней чуть ниже спины. – Ты чего, ма?
— А вот чего…, — и она еще раз слегка хлестанула дочь, — получай от некультурной матери. Ишь, коза такая, культурно ей подавай.
— Ма, ну чего ты завелась? Я уже взрослая, меня нельзя хворостиной.
— Хворостиной нельзя, а то, что Колька Супрунов лапает – это можно. Видела я, как вы культурно стояли, от соседей стыдно. Пусть сначала посватается, да женится…
— Да мы же ничего не делали, только смеялись.
Анна швырнула хворостину в сторону, устало села на завалинку. – Присядь, дочка. – Люба, потирая спину, села рядом. – Нравится он тебе?
— Кто?
— Колька Супрунов.
Люба ответила не сразу. – Он веселый… Не знаю, наверное нравится.
— А если нравится, не скаль зубы перед ним, а серьезно ему скажи, чтобы руки не распускал, — люди видят, слава дурная пойдет.
— Ладно, скажу, если еще раз…
— Ну, вот и хорошо, а теперь пойдем, у меня там еще грядка не сделана. Эх, жаль, Иван Захарович годами старше, вот на него глядючи, спокойнее мне было бы. А Супрунов на балабола похож. Ну да ладно, может, зря я так, я же понимаю, молодость к молодости.
— Ваш с папкой Иван Захарович замуж позвал и исчез, как будто насмехается надо мной, — Люба сказала это, чтобы укорить мать, показать, что она ошибается, — где же его серьезность.
— Ну не смог человек, мало ли что случилось, а насмехаться — так это не по его части, не стал бы отец хвалить, будь он насмешник.
— А мне все равно, это я просто так сказала.
___________________
— Иван Захарович, когда будешь? – Рыжеволосый Федька подскочил, увидев бригадира, трава под ним слегка примялось. Крапивин сделал вид, что не заметил, как Федька успел поваляться на земле, понимал: устают люди.
— Я до Кирюшинского стана, обещал отвезти овес, там нехватка, а мы вроде как отсеялись. Евдокию за главного оставляю, слушайся, не отлынивай. – Крапивин пошел к своему Соколику, привязанному у плетня. – Ну, брат, вижу, отдохнул ты, пора и поработать, не бойся, гнать не буду.
Иван слегка понукал коня, поглядывая на недавно засеянную землю. По правую сторону виднелся березняк, а дальше, на горизонте – горные хребты, а там – тайга. Он вспомнил, как зимой ходил на охоту, да и по осени охотничал. Но это как повезет, если выдастся какой день, а так-то весь в работе. – Ну, ничего, доживем, так и снова поохотничаем, — сказал вслух, как будто сам себя утешал.
Последние две недели Крапивин почти ночевал на стане, жалко было время тратить на дорогу домой, да и не ждал его там никто. Он вспомнил Любу, даже замечтался, как приедет домой, а там она встречает, — Крапивин от этой мысли даже вздохнул глубоко, в таких случаях говорят: воздуха не хватает. К тому же обещал приехать через неделю, а вырваться не смог, как привязанный был.
Кирюшинские уже собрались домой, поодаль стояла подвода; Иван первым делом отыскал бригадира Комлева.
— А-аа, Иван Захарович, вовремя ты, это нам на завтра. Ну, спасибо!
— Председателю нашему спасибо, а с меня только и делов, что подвез. – Мужики, загорелые от весеннего солнца, присели на лавку под навесом, тихо переговариваясь. – Ну, бывай, поеду я, — минут через пять Иван поднялся, — заезжай, как будет дорога к нам.
Крапивин шел к Соколику медленно, оглядываясь по сторонам, надеясь увидеть Любу. Именно здесь, на Кирюшинском стане, он увидел ее этой весной первый раз. «А, может, в другое место направили?» — Подумал разочарованно.
— Здравствуйте, Иван Захарович, — голос знакомый, звонкий раздался почти рядом. И вот она стоит, белая косынка покрывает голову, серые глаза в лучах закатного солнца кажется, улыбаются, легкий ветерок треплет подол платья.
— Любушка, здравствуй! А я еду и думаю, застану ли тебя тут, — он снял фуражку, не скрывая радость встречи, улыбался. – А ты домой сейчас поедешь?
— Да вот собираемся, только вторая подвода еще не пришла, говорят, вообще не придет.
— Как же так? Как вы добираться будете? Это неправильно. Комлев знает?
— Знает. Руками разводит, говорит, не на горбушке же я вас всех повезу.
— Так мы этот вопрос, Любушка, в один миг решим. Сколько вас?
— Да вон еще трое.
— Ну, так садитесь, отвезу.
— А вы как же? Ничего, к утру успею на работу вернуться.
— Даже как-то неловко…
— Да что ты! Мне за радость! Зови своих попутчиков.
Молодежь наперегонки кинулась к упряжке, с шутками и со смехом уселись, и сразу затянули песню. Соколик мотнул головой и резво побежал по пыльной дороге.
— Вот нам повезло, — курносая девчонка спрыгнула с телеги и, не отводя взгляда, смотрела на Ивана, — вот бы каждый день нас так подвозили.
— Каждый день не получится, обещать не стану, — Крапивин попрощался со всеми, и развернул повозку в сторону Любиного дома.
— Разве не зайдете к нам? — Спросила девушка. — Папа вспоминал вас.
Он остановился напротив ворот: — Стой, Соколик, отдохни, родимый, — оставил вожжи и помог Любе, взяв ее за руку. — Помню я свое обещание, и часа не было, чтобы работу оставить, это уж сегодня так получилось. — Они стояли друг против друга.
— Люба, я уж давно не пацан, и парнем молодым меня не назовешь, и жизни, как говорится, хлебнул, а все одно, как увижу тебя, так теряюсь. Ты прости, что я тогда с разгону, да от радости, что с отцом твоим, другом своим встретился, — замуж тебя позвал. Есть на то причина. Говорю как есть: испугался я, что перехватит кто-нибудь тебя, уведет и распишешься ты с другим. Мне ведь и ухаживать некогда.
Люба опустила голову, теребила косынку, боясь поднять глаза. — Я не знаю, Иван Захарович…
— Ничего не говори, ответа не требую, не тороплю тебя, будь, что будет.
— Так вы зайдете к нам? Родители спрашивали про вас.
— Ну если только поздороваться.
Уехал Крапивин от Григория уже поздно ночью. Добрался до стана почти под утром, поспать оставалось всего пару часов.
______________________________
И только вечером добрался до дома. Пес, на такой случай, накормленный соседом по просьбе Ивана, встретил, виляя хвостом, подпрыгивая и стараясь лизнуть лицо хозяина. — Ну будет, будет, дома я.
Он едва успел умыться и переодеться, как на пороге появилась Таисья, сродная сестра покойной жены Ивана.
Темные косы были собраны, платок она держала в руках. — Ох, Иван Захарович, застала я тебя! Я тут картошечки горячей принесла, а то ведь некогда тебе.
— Здравствуй, Таисья! Лишнее это, я и сам сварить могу, не безрукий же. Детям лучше отнеси, мне не надо.
— Ох, дети, дети, тяжело без батьки, мы же вдовые с тобой. Старший вон на работу рвется, а куда я его, ума не приложу.
— Сколько ему?
— Четырнадцать исполнилось.
— Ну так к председателю сходи, рабочие руки нужны везде.
— А может ты к себе его в бригаду? А? Иван Захарыч, может к себе? — Спросила женщина жалостливо.
— Это можно. Пусть завтра рано утром подойдет ко мне, захвачу с собой, школа-то у них закончилась, пусть потрудится.
— Вот спасибо тебе, все же под присмотром. Сам же знаешь, без отца растет. Мой ведь раненый весь пришел, и десяти лет не прожил после войны, вот и маюсь одна. А их у меня двое; где поругаешь, где пожалеешь, все не усмотришь…
Таисья говорила, не умолкая, успевая выкладывать картошку на тарелку.
— Спасибо, Таисья Михайловна, я уж тут сам разберусь.
— Так я пошла, а завтра Витька мой прибежит. Уж не обессудь, если что не так.
Дверь за ней закрылась. Иван присел на постель и, казалось, голова сама клонится к подушке. Он так и уснул, полусидя.
