«А вот наша новая сотрудница, Кривоногая Лидочка!»
Сказала тонким голосом, как девочка из отдела кадров.
– «А что, у неё такие ноги кривые? Жаль, личико-то симпатичное!»
********************************************************
Лида проснулась от звука воды – где-то на кухне Юрочка ставил чайник, и капли стучали по нержавейке с раздражающей регулярностью, как напоминание, что всё в этом доме происходит вовремя, по его ритму. Воздух пах чуть подгоревшими тостами, а от окна тянуло октябрьской прохладой – той, что забирается под рубашку, когда ещё не успел решить, надевать ли куртку.
Она лежала на боку и смотрела на белую простыню, скомканную между коленей. Простыня была чужая, как всё в этой квартире – их непостоянном убежище: Юра жил здесь временно, квартира принадлежала его старшей сестре, которая сейчас дорабатывала контракт в какой-то африканской дыре переводчицей. Юре родители обещали помочь с жильём, когда у него будет семья – официальная, со штампом в паспорте.
Вчера они опять говорили о ЗАГСе. Вернее, он говорил, а она кивала, как кивают вежливо, когда не хочется портить вечер.
В голове всплыло: «Кривоногая Лидочка».
Она даже почувствовала, как это будет звучать в телефонной трубке у новой коллеги – с притворной заботливостью, за которой хихиканье: «А что, у неё и правда с ногами проблема?..»
Она поднялась, надела халат – подол прилип к ногам, электричество пробежало по коже, как тонкий нерв. В зеркале мелькнуло лицо – не выспавшееся, но упрямое.
«Нет. Не буду. Пусть хоть разорвётся со своими традициями. Я не Лидочка Кривоногая. Я – просто Лида Ветрова».
Разговор с родителями у Юры тогда получился тяжёлый. Как и ожидалось, позицию Лиды отец не принял.
– Что значит, “неблагозвучная”? Наш род от атамана Игнатия Кривоногого пошёл, семнадцатый век, между прочим! А сын его уже звался боярин Кривоногов. Это не какие-то там Ветровы! И вообще, всё должно быть как положено: штамп в ЗАГСе, свидетельство о браке с общей фамилией мужа! Тогда и насчёт квартиры поговорим!
С кухни донёсся его голос, бодрый, уверенный:
– Лид, ты сахар куда опять спрятала?
Она улыбнулась уголком губ – тихо, почти про себя:
– Там, где твоя совесть, Юр. Всё ещё на верхней полке.
Чайник зашипел, будто возразил.
А утро всё так же тянулось серым светом – как начало разговора, который не хочется продолжать, но придётся.
Он вошёл в комнату уже одетый – в рубашке с чуть перекошенным воротником, с запахом дешёвого одеколона, от которого по утрам хочется смеяться и ругаться одновременно.
На столе остывал чай, и в чашке плавала чайная пыль – мелкая, как нерешённые слова.
– Лид, – сказал он, садясь на край кровати, – я тут подумал… давай всё-таки решим с фамилией. Ну что тянуть, все уже спрашивают.
Она повернулась к нему, прижала ладони к коленям – чтобы не дрожали.
– Юр, нет. Прости, но нет.
– В смысле – нет? – он моргнул, как будто не расслышал.
– В прямом. Не буду менять фамилию.
Молчание повисло, как запах подгорелого хлеба – вроде бы пустяк, но неприятно.
Он тихо хмыкнул:
– Это из-за того, что не хочешь быть Кривоноговой, да? Ты ж шутишь.
– А ты не понимаешь? – в голосе её появился металл, но руки всё ещё дрожали. – Меня теперь будут звать Лида Кривоногая? Спасибо, милый, но нет уж.
Он растерянно усмехнулся:
– Ну зачем ты так категорично? Не обязательно же так…
Она встала, подошла к окну – оттуда пахло влажным асфальтом и чьим-то утренним кофе.
– А как? Кривоногая Лида?
Сделала паузу, и, чуть прищурившись, изобразила сцену:
«А вот наша новая сотрудница, Кривоногая Лидочка!»
Сказала тонким голосом, как девочка из отдела кадров.
– «А что, у неё такие ноги кривые? Жаль, личико-то симпатичное!»
Она засмеялась, коротко, звонко, но смех тут же сорвался и затих.
Юрочка стоял сзади, не зная, куда деть руки.
– Ну люди ж не злые, просто фамилия… фамилия и всё.
– Нет, – сказала она. – Не всё. Это буду я – не я. Вот ты у нас Кривоногов, тебе привычно. А я – не смогу. Ты мужчина, тебе можно иметь кривые ноги, или просто носить фамилию Кривоногов. А женщину с такой фамилией будут слышать как прилагательное: “кривоногая Лида”.
Она сказала это тихо, но воздух в комнате будто треснул. Где-то за стеной сосед включил воду, и шум пошёл по трубам, словно подтверждая: разговор окончен.
Он ещё что-то хотел сказать, но не нашёл слов. Только провёл ладонью по волосам и выдохнул – тяжело, как будто понёс невидимую ношу.
А она стояла у окна и смотрела на двор, где кто-то выгуливал собаку – смешную, коротколапую.
И подумала, что всё это ужасно нелепо: любовь разбивается не о предательство, не об измену, а об одно нелепое слово.
***
Прошёл год, и теперь они снимали маленькую квартиру у вокзала – с низкими потолками, со скрипучим полом, на котором кошка вечно гоняла крышки от бутылок, как будто играла в чью-то судьбу.
Окно выходило прямо на железную дорогу, и каждое утро поезд проносился мимо, будто напоминал: кто-то едет дальше, а они пока остаются здесь, в этом промежутке между «до» и «после».
Юра сидел за столом и чинил утюг. Лида варила кофе – тот самый, дешевый, но с запахом, от которого дом казался настоящим.
– Ма звонила, – сказал он, не поднимая головы. – Сказала, что папа… ну, остыл вроде. Спрашивал, как ты.
Она повернулась, чуть удивлённо.
– Правда?
– Ага. Сказал, что фамилия – дело, конечно, дурацкое, но если «эта твоя Лида не из заносчивых», то ладно.
Он улыбнулся. И она тоже – впервые за долгое время без напряжения, просто так.
Потом подошла, коснулась его плеча.
– «Эта твоя Лида» сварила кофе. Будешь?
– Если в нём нет горечи.
– Только сахар. Я прячу его теперь не на верхней полке, а прямо в чашке.
Он засмеялся. И смех вышел тихий, домашний, как будто кошка одобрительно муркнула под столом.
На подоконнике стояли две кружки – разные, неровные, как они сами. За окном звякнул поезд, и пар из чашек на секунду стал похож на утренний туман, который поднимается, когда ночь уже почти отпустила землю.
Она подумала, что, может, всё и правда наладится.
Папа Кривоногов – он ведь просто боится, что фамилия вымрет, как старое, забытое ремесло. Но фамилии не умирают – они живут, пока кто-то произносит их с улыбкой.
Она посмотрела на Юру – в небритость, в глаза с той же смешливой мягкостью – и сказала почти шёпотом:
– Знаешь, пусть я Ветрова. Но я всё равно твоя. –
Он взял её ладонь, тёплую, с кофе-пятном на запястье. – И фамилия у нас теперь одна. Домашняя. Хотя по документам они разные.
Поезд прошёл, кошка вздохнула, солнце тронуло штору.
Жизнь продолжалась – не идеальная, но настоящая.
