Муженёк, застыв на пороге, уставился на супругу с нарастающим изумлением, смешанным с лёгким ужасом. Его взгляд скользил по её фигуре, пытаясь осмыслить увиденное.
— Ну и нарядилась же ты сегодня… — произнёс он, наконец найдя слова, — Это вообще что за образ такой? На маскарад собралась?
— Тебе разве не нравится? — встрепенулась Галя, и всё её лицо мгновенно озарилось сияющей, беззаботной улыбкой, полной ожидания похвалы.
— Ещё бы может не нравиться! — фыркнул муж. — Все столичные модельеры сейчас горькими слезами рыдают от зависти, и я к ним присоединяюсь!
Галя, совершенно не обращая внимания на его тон, снова утонула в созерцании своего отражения в прихожей, в огромном зеркале в резной деревянной раме. Она вглядывалась в себя с наивным, почти детским восхищением и самодовольством. Из зазеркалья на неё смотрела дама весьма солидного возраста, щедро и без всякой меры украшенная косметикой, с высоким, почти архитектурным начёсом из жёстких, сухих волос. Под ее подбородком был живописно, как ей казалось, повязан лёгкий шёлковый платок, концы которого были завязаны в сложный узел, отдалённо напоминающий не то розу, не то кочан капусты.
На ней было платье ослепительного изумрудно-зелёного цвета из дешёвого бархата, которое переливалось и кричало так же громко и вызывающе, как переливчатое оперение на голове важного селезня. Ещё с той поры, когда она была юной и беззаботной девчонкой, всё пёстрое, яркое и бьющее в глаза приводило Галину в неподдельный восторг. Собственно говоря, именно с этого самого платья, пусть и изрядно потемневшего от времени, и началась их с супругом Степаном совместная жизнь — ведь в нём она стояла в загсе, выводя свою подпись в свидетельстве о браке.
Увы, если молодость с лёгкостью прощала Гале все стилистические промахи, выдвигая на первый план гладкую кожу персикового оттенка, лучистый блеск огромных глаз и густую, сияющую здоровьем шевелюру, то возраст, давно перешагнувший за сорока пятилетний рубеж, оказался куда более привередливым, требовательным и беспощадным судьёй.
Все её коллеги по ферме и соседки-подружки видели это вопиющее несоответствие и частенько посмеивались за её спиной, а иногда, сбросив напряжение, могли отпустить и колкость прямо в лицо, придумывая для Гали забавные и обидные прозвища. Но вся критика и насмешки отскакивали от неё, как от вода от утки — не цепляли и не огорчали. Она по-прежнему свято верила, что чем аляповатее и эффектнее наряд, тем красивее его хозяйка, а все остальные просто-напросто злобно завидуют её смелости и уникальному вкусу. Деревня! Что с этих серых мышек, не видевших мира, взять? Сами-то они ничего краше застиранных ситцевых халатов с унылым бабушкиным цветочком и в глаза не видывали!
— Правда, тебе нравится? — снова просияла Галя, совершенно не уловив в его словах едкого сарказма, и лихо, по-девичьи, крутанулась перед зеркалом, чтобы оценить себя со всех сторон.
— О, ещё бы не нравиться! — с притворным восторгом воскликнул супруг. — Каждое утро, как только ты начинаешь готовиться к выходу, я смотрю на это великолепие и думаю — ну как же меня, такого простака, угораздило жениться на таком дивном чуде!
И он громко рассмеялся, смачно шлёпнув себя ладонью по круглому, твёрдому, как барабан, животу. Галя подозрительно сощурила свои глазки, густо подведённые ярко-синими тенями, и муж тут же осёкся, смущённо прокашлявшись в кулак.
— Да шучу я, шучу, красавица ты моя ненаглядная, — поспешил он загладить вину. — Иди уже, а то опоздаешь.
Галя швырнула свои рабочие туфли в объёмную тряпичную сумку, сшитую собственными руками из остатков старой шторы, ибо на улице после вчерашнего дождя было невероятно слякотно, а туфельки были новенькие, жалко было их портить. Щедро, раз пять, пшикнулась на себя простенькой, но любимой туалетной водой «Ландыш» и была такова, готова к выходу.
Уже на самом пороге, присев на краешек скамейки, она ловко обула свои умопомрачительные, легендарные красные галоши на внушительном, сантиметров пять, каблуке, с довольно высоким голенищем, напоминавшим короткие сапожки, которые служили неиссякаемым поводом для шуток и пересудов среди односельчан. Кем её только не величали: и старухой Шапокляк, и Штукатуркой за обильный макияж, но в итоге остановились на самом простом и точном — Калоша. Ведь Галя действительно никогда не расставалась со своими не убиваемыми никакой грязью красными галошами, а прозвище ей дали на старый, почти забытый лад.
Об этой кличке знал буквально каждый в деревне, от мала до велика: и соседи, и местная детвора, и даже собственный муж, но только не сама виновница торжества. В глаза Галю обижать никому не хотелось, ведь была она женщиной душевной, доброй и отзывчивой, хоть и со своими причудами, поэтому ей и прощались все эти папуасские крайности в облике.
— Ландышем запахло, знать, тётя Галя где-то рядом проходила, — принюхалась к воздуху Наташа, одна из молодых доярок, протирая руки о фартук. — Тётя Галя! Вы здесь?
— Да куда там ей слышать, она в самом конце второго ряда, у пятнадцатого станка, корову там осматривает, с ней целуется, наверное. Ха-ха-ха! — громко рассмеялась другая.
— В своих калошах, конечно?
— Ну а как же! Чай не дура, не будет же она, по этому грязному амбару в своих выходных туфельках шаркать!
В этот момент со стороны второго ряда раздался отчётливый стук каблучков тех самых красных галош, приближающийся к группе сплетниц.
— Так, девочки, срочно надеваем противогазы, — пробормотала себе под нос Наташа, — сейчас начнётся массированная ландышевая атака.
Женщины в последний раз сдержанно хихикнули и быстро придали своим лицам выражения деловой, почти суровой серьёзности. Они как раз занимались раздачей корма коровам после утреннего выпаса.
— Всем здрасьте, — пропела Галя, появляясь в проходе. Из-под простого серого рабочего халата нарочито выглядывало яркое изумрудное платье, а на шее, словно модный шарфик, болтался стетоскоп. На фоне не накрашенных, уставших и блеклых работниц она чувствовала себя настоящей королевой, истинной красавицей.
— Доброе, Галя. Ну как там пятнадцатый номер? Не прихворнула? — спросила старшая доярка.
— Стоматит, бедолага, — сокрушённо покачала головой Галя и с сочувствием цокнула языком. — Лечить будем. Надо Фёдору сказать, чтобы сено ей давал самое отборное, предварительно ошпаренное кипятком для мягкости, и на второй выпас её сегодня не гнать, а то опять нажрётся колючек. Пойду я, девочки, не разговаривать же тут целый день, работы — прорва.
— Ага, давай, — кивнули ей.
Галя плавно покачала бёдрами, направляясь к выходу, а доярки молча, с нескрываемым любопытством, наблюдали, как на сквозняке, гуляющем по амбару, колышется её высокая, сложная причёска.
— Ну совсем же она ку-ку, — не выдержала Наташа. — Кто носит такие платья на такую работу? Только навоз месить подолом.
— Да оставь ты её, — вздохнула старшая. — Чем бы дитя ни тешилось… Работаем дальше.
На этой небольшой, но уютной ферме Галя работала ветеринарным врачом. Под её чуткой опекой и ответственностью находилось тридцать дойных коров и около сорока овец. В её обязанности входило не только лечение заболевших животных и профилактика болезней, но и заполнение огромного количества скучных бумаг и журналов.
Самыми приятными, самыми яркими моментами в её работе были те, когда она видела, как уже выздоровевшее животное резво и бодро направляется к выходу из ветлечебницы, на свежий воздух, с какой жадностью и неподдельным наслаждением оно срывает на ходу первый сочный пучок зелёной травы… Это была победа. Победа жизни. Опасность осталась позади, забыта и отброшена. Впереди — только зелёные луга, тёплое солнце, корова щиплет сочную траву и греет бок под ласковыми лучами полуденного солнца. У коровы начиналась новая жизнь. И в этом была огромная заслуга Гали — она буквально вырвала её из цепких лап смерти, дала ей этот бесценный шанс.
Но самое яркое, самое удивительное и волшебное событие на ферме — это, конечно, роды. Галя самоотверженно помогала коровам растелиться, бережно принимала на свои руки маленькое, ещё мокрое, но уже трогательно мычащее создание. В такие моменты вечный круговорот жизни и смерти осознавался ею с поразительной, кристальной ясностью. Одни уходят, а в это же самое время другие, совсем крохотные и беззащитные, появляются на свет Божий.
Фотограф Роберт Диамент
Как-то раз Галя оставила свои измазанные в свежей грязи красные галоши около крыльца конторы, а сама переобулась в туфли — на улице в тот день было особенно слякотно, и она не хотела идти через весь длинный коридор до своего кабинета, раскидывая грязь и подкидывая лишней работы пожилой уборщице тёте Вале. Наташа, проходя мимо, увидела их и решила подшутить — схватила галоши и спрятала их за груду старых досок в сарайчике, где хранился всякий ненужный хлам и поломанный инвентарь. Довольно потирая руки, она вернулась к своей работе. Через какое-то время Галину срочно вызвали в коровник — у одной из тёлочек случилось непонятное недомогание. Она бросила заполнять документы, выскочила на крыльцо и в недоумении замерла.
— А где же мои галоши? — растерянно спросила она у проходившего мимо рабочего Фёдора.
— А почём я знаю? — пожал тот плечами. — Может, ты их в другом месте сняла?
— Да нет же, я именно здесь их всегда оставляю…
— Да пошли уже в чём есть, дело-то горит! — почти закричал Фёдор. — У тёлки слюна изо рта ручьём, похоже, чего-то не того съела!
Пришлось Гале бежать по коровьему навозу и жиже в своих лёгких туфельках. Она отчётливо чувствовала, как местами жидкая грязь достигает неприкрытых щиколоток, как ноги пачкаются, а противная жижа заливается внутрь, под стельку. Но было не до этого — корова явно чем-то подавилась и ей было плохо. Галя нащупала твёрдый ком в её пищеводе и пыталась протолкнуть его при помощи специального массажа. Ком не поддавался, и пришлось делать неприятную и сложную процедуру проталкивания через рот.
После, часа полтора, Галя ходила по ферме мрачнее тучи, ставила плановые вакцины овцам и старалась игнорировать сдержанные смешки по поводу её грязных ног, противно хлюпающих в промокших насквозь туфлях. Перед тем как уйти домой, она ещё с полчаса безуспешно пыталась отыскать свои пропавшие любимые красные галоши, обыскав все уголки.
На следующий день Галя явилась на работу в высоких мужниных резиновых сапогах, доходивших ей почти до самых колен. Пропажа галош глубоко нарушила её внутреннюю гармонию и душевный покой, и это немедленно отразилось на внешнем виде: вместо привычного яркого платья или юбки на ней были надеты старые поношенные штаны, потому что подол юбки немилосердно путался в высоких голенищах сапог, её знаменитая причёска тоже как-то поникла и съехала набок, стала не такой задорной и высокой. К тому же Галя впервые за много лет не накрасила губы своей любимой ярко-красной помадой — без своих волшебных галош всё было не то, и настроение было на нуле. По амбару она передвигалась несвойственной ей тихой, неприметной поступью — без каблуков померк не только её внешний шарм, но и куда-то подевалась внутренняя уверенность.
— Даже жалко её, бедняжку, — с искренним сочувствием покачала головой одна из работниц. — И какому же дураку понадобились эти дурацкие красные галоши? Украсть их — ума не надо!
Наташа сдержанно похихикала, прикрыв рот ладошкой: — Пусть малость пострадает, может, хоть на нормального человека станет похожа, а то ходит тут как попугай радужный.
— Тю-ю-ю… — с укором посмотрела на неё старшая доярка. — Чему ты радуешься, не пойму? Или тебе только тогда хорошо, когда другому человеку плохо? Разве она делала тебе когда-нибудь что-то плохое? Надо быть добрее, Наташ!
Наташа горделиво выпрямилась и, отклячив зад, пошла к сараю с кормами, бросив через плечо с вредным видом:
— Хм! А я-то тут при чём? До её дурацких галош мне и дела нету! И эта Калоша мне тоже совсем не интересна!
Галя продолжала блекнуть день ото дня, и даже муж забил настоящую тревогу. По утрам он теперь с беспокойством и надеждой в голосе спрашивал:
— А что это ты, Галь, губки свои аленькие сегодня не подвела? И в платьицах я тебя давненько не видел, всё в штанах ходишь…
— Да нет настроения просто, — хмурилась Галя, отворачиваясь к окну.
Близилось двадцать второе октября, день рождения Гали. Муж Степан расстарался на славу и накупил жене целую кучу подарков: стильные чёрные резиновые сапожки, блестящие, словно лакированные, высотой ниже колена, на аккуратном небольшом каблуке, и на духи денег не пожалел, выбрал самые дорогие и модные. Ещё прикупил огромный торт со взбитыми сливками, чтобы жена могла угостить всех своих сотрудниц. Подарил он всё это утром, когда Галя как раз нехотя прихорашивалась перед зеркалом.
— Ну, чего ты, Галюша? Улыбнись-ка мне! — просил он. — Может, наденем что-нибудь понаряднее? Ну хоть то, зелёное? Оно тебе о-го-го как идёт!
— То самое, от которого кутюрье рыдают от зависти в обморок падают? — уточнила Галя с лёгкой усмешкой.
— О, запомнила, плутовка! — рассмеялся муж. — Да нравишься ты мне, Галюша, вот такая, какая есть, а всяким злым языкам и сплетникам пусть хоть подавятся своей злобой!
— Какими сплетнями? — насторожилась Галя, поднимая брови. Вид у неё сегодня был строгий и невыразительный: чёрные рабочие штаны, серый поношенный свитер и простой пучок на голове вместо привычного высокого начёса. Лишь ради праздника она ненадолго отложила траур по пропавшим галошам и всё-таки накрасила губы своей фирменной красной помадой.
— Да забудь, не бери в голову, — спохватился муж, пожалев о сказанном. — Ладно, тебе подарки-то понравились?
— Очень, — кивнула Галя и щедро брызнулась новыми духами на запястья и шею.
— Эх, не жалей, ничего для любимой себя не жалей, Галя! — обнял её муж и крепко, по-семейному поцеловал в щёку. — Из таких вот маленьких радостей и мелочей и состоит наша большая жизнь! Иди уже, а я тут потихоньку готовиться начну, праздник ведь! Я специально выходной на сегодня выпросил. Дети к вечеру должны подъехать.
Он вручил Гале огромную коробку с тортом, перевязанную жёлтой лентой, и та, переобувшись в новые сапоги, побрела на работу по привычной, неизменной грязи. В одной руке она несла торт, в другой — свою вышитую сумку со сменной обувью.
— Боже мой… Чем это так божественно пахнет? — жадно принюхалась к воздуху Наташа, подходя к группе работниц.
— Это у Гали новые духи, она тут минуту назад проходила, — пояснила старшая доярка. — У неё сегодня день рождения, муж порадовал, обновил гардероб.
— У-у-у… — неодобрительно промычала Наташа, но в глазах у неё мелькнула зависть.
В обеденный перерыв Галя торжественно угощала всех своим тортом. К Наташе она всегда относилась с особой, материнской ласковостью, выделяя её милое, кукольное личико среди других.
— Вот, Наташенька, держи, скушай за моё здоровье, — улыбнулась она, протягивая ей самый большой кусок со свежей клубникой.
— Поздравляю вас! — смущённо улыбнулась Наташа, впервые почувствовав стыд за свою шутку с галошами. — Как вы себя чувствуете? Вы что-то изменились…
— А! Не страшно, — махнула рукой Галя. — Всё течёт, всё меняется.
Выходя из своего кабинета в конце рабочего дня, Галя обо что-то споткнулась… Это были они! Её красные, родные, бессмертные галоши! Чистенькие, вымытые, натёртые до блеска… Вот это да! Вот это настоящий подарок! Галя сама не поняла, как ей удалось так молниеносно их надеть — мгновение назад на ней были подаренные мужем новенькие сапоги, и тут — раз! — на ногах уже сидели её любимые, до боли знакомые галошики!
Сотрудницы, выходившие вместе с ней, только ахнули и диву дались: их ветврач Галя преобразилась на глазах! Засияла, как новенький пятак, спину выпрямила, гордо подняла голову, и даже волосы, казалось, стали пышнее и уложились в более пышную причёску.
— Это всё они, девочки, мои галошики! — счастливо тараторила Галя, весело постукивая каблучками по деревянному полу. — Они волшебные! В них я — снова я!
— Я очень рада, что вы их нашли! — выдавила из себя Наташа, похожая в этот момент на симпатичную, но сильно смущённую выдрочку. — И ещё раз с днём рождения!
— И я рада, Наташенька! Очень-очень рада! — искренне ответила Галя.
Дома её уже ждала престарелая мать и приехавшие специально к празднику обе дочери с семьями. Галя, к безмерной радости мужа, нарядилась в самое яркое и броское своё платье, на голове наворотила невообразимую башню из волос, а уж лицо как накрасила — ну чисто пёстрая, сказочная бабочка-красавица. Любил он её вот такой — яркой, шумной, весёлой и задорной, с чудинкой в кругу родных, и с той самой сосредоточенной морщинкой между бровей, которая появлялась у неё на работе в тот момент, когда она со стетоскопом склонялась над заболевшим телёнком… Славная у него жена… Не зря она на ветврача училась. Говорят, если человек по-настоящему любит животных, то он уже по определению хороший и добрый.
— О, девочки, смотрите: тётя Галя вернулась к своему привычному виду. Ну, прямо загляденье! — перешёптывались доярки на следующий день.
Работницы, опустив головы, сдержанно захихикали, но уже беззлобно.
— И правильно. Пусть себе ходит, как хочет, лишь бы человек был счастлив. С такими, как она, и мир вокруг кажется светлее и веселее. И пахнет она теперь опять на весь амбар своим ландышем!
— Да уж… — протянула Наташа, задумчиво помешивая молоко в бидоне. — Интересная женщина наша тётя Галя. А главное — добрая, сердце у неё большое, коровок своих она прямо-таки обожает.
— Да она вообще всех любит, — мудро заметила старшая доярка. — Даже тебя, вредную девчонку. Я кое-что видела в день её рождения… — с намёком прищурилась она, глядя на Наташу.
— Эй! Расскажешь?.. — проскулила с мольбой и любопытством Наташа.
Но женщина только таинственно улыбнулась и покачала головой.
— Ну уж нет, сохрани Бог. Живи теперь с этим и в следующий раз — думай
