— Они твердят, что шансов почти не осталось, но отец ни под каким предлогом не согласится отключить аппараты. Если бы ты только знала, какие ужасные слова я выкрикнул ей в тот последний день… Мучительный стыд гложет меня до сих пор.
Саша сидел на облезлых, проржавевших качелях, едва заметно подталкивая себя ногами, чтобы раскачаться. Голова его была опущена низко, и взгляд упирался лишь в собственные колени да в серую землю, которая медленно двигалась туда-сюда под ногами. Рядом примостилась его дворовая приятельница Оля. Когда-то в раннем детстве они были неразлучными друзьями, но теперь, в четырнадцать лет, Саша примкнул к более «продвинутой» компании, а такие, как Олька – двенадцатилетние неуклюжие «гадкие утята» – всё еще возились с куклами, шили им наряды.
— Она на тебя не сердится, Сань, — тихо проговорила Оля. — Ты не виноват в случившемся. Это был несчастный случай. Твоей вины здесь нет.
Кап-кап-кап… Горькие, скупые слезы мальчишки закапали прямо на колени. Настоящее, искреннее сочувствие способно проломить брешь в самой крепкой стене, а уж тем более в такой ненадежной, тонкой, словно сделанной наспех из фанеры, какой стала душевная защита Саши…
Ровно два месяца назад его жизнь внезапно остановилась, резко ударив по тормозам. В начале апреля его мама возвращалась домой с работы. Руки её крепко сжимали руль, а к уху плечом она прижимала мобильный телефон. Она жаловалась сестре на Сашу, который «совсем отбился от рук», и на несносного начальника отдела, она тревожилась, что её лишат квартальной премии из-за какой-то неправильно оформленной бумажки, она всегда была излишне тревожной и ранимой, его мама… Детали последних минут её осознанной жизни удалось восстановить следствию благодаря показаниям той самой сестры. Машину отчаянно закрутило на обледеневшем участке дороги; сестра услышала в трубке визг тормозов и её отчаянный крик, затем раздался грохот, словно огромная куча металла врезалась в дерево, и наступила мертвая тишина. Сестра еще минуту звала её, крича «Алё!», но ответа не последовало; осознав наконец случившееся, она набрала номер экстренной службы спасения.
Позвоночник мамы чудом не пострадал, но голова получила тяжелейшую травму, а руки и ноги врачам пришлось буквально собирать заново, косточка за косточкой. Когда Сашу впервые пустили в палату к маме, он смог узнать в ней лишь знакомые очертания губ и ногти, покрытые тусклым лаком сиреневого оттенка – всё остальное было скрыто под толстым слоем гипса и бинтов, а сомкнутые веки распухли, превратившись в сливового цвета фингалы.
— Она поправится? — спросил Саша у отца, всё ещё не осознавая всей глубины и масштабов трагедии.
Отец выглядел так, словно находился под воздействием гипноза. Он не брился уже десять дней и постоянно пребывал в каком-то пугающем, почти окаменевшем состоянии. Ему приходилось прикладывать огромные усилия, чтобы переключиться в «социальный режим» и хоть как-то отреагировать на происходящее вокруг. Он безучастно, почти машинально поглаживал один из маминых ногтей, покрытых тусклым лаком сиреневого оттенка.
— Не знаю, Саша. Она в коме.
— Она спит?
— Нет, сынок. Она… выключена. Как лампочка. Вот представь: есть лампочка, висящая под потолком в комнате. Только комната эта – не обычная комната, а твой собственный мозг, твое сознание. Есть выключатель, он всегда работал исправно: ты щелкал им – свет гас, ты засыпал; щелкал снова – свет загорался, ты просыпался. Но даже когда ты спал, в комнате твоей головы тлел ночник подсознания – мозг-то продолжал работать, и поэтому тебе снились сны. А теперь представь, что в этой комнате, в голове, вдруг разом перегорели все провода. Выключатель перестал реагировать, ночник погас. То же самое сейчас с мамой. Она выключена – рраз – и погасла. Лежит там, в полной темноте, с оборванными проводами. Её организм не знает, как снова подключить её к этому… «электричеству». Этого не знает никто.
— И как же она тогда очнётся? Если никто не знает…
— Не знаю, Саша. Но… такое иногда бывает.
Саша и сам чувствовал себя словно инвалидом. После недели, проведенной дома с отцом и бабушкой (которая примчалась к ним через полстраны самым первым поездом, трясясь все трое суток на верхней полке), он с огромным трудом пытался влиться обратно в школьную жизнь. Шумная, разбитная компания, которая раньше так привлекала его и была причиной многочисленных ссор с мамой и отцом, утратила для него свою притягательность. В той компании Саша успел многому научиться: пить алкоголь, курить сигареты, хамить учителям, устраивать дебоши и вообще демонстрировать во всей красе свой юношеский максимализм. Но теперь, спустя два месяца после аварии, он отдалился от всех этих друзей, замкнулся в скорлупе своего горя и выходил во двор только затем, чтобы встретиться со старыми, «правильными» знакомыми. Просто такие, как Оля, не станут уговаривать его выпить, утверждая, что от этого станет легче. Такие, как Оля, возьмут его за руку и заплачут вместе с ним. И от этих общих, искренних слез сердце Саши сожмется от невыносимой боли, но потом вдруг боль отступит и захочется просто прогуляться к пруду, взяв с собой покрывало и что-нибудь перекусить. И они пойдут со Олькой и другими ребятами к пруду, разожгут костер, забросят в угли картошку, а потом, когда она испечется, с аппетитом навернут её, щедро посыпав приправой из пакетиков Роллтон. И это будет невероятно вкусно!
Бабушка часто отправляла Сашу в магазин за продуктами. Однажды, возвращаясь домой с тяжелым пакетом, он заметил, что за ним увязалась бездомная собака. Причем это была не простая, богом созданная дворняжка, а настоящий породистый спаниель с очаровательными кудрявыми ушками. Шерсть у собаки была окрашена в бело-коричневый цвет. От самого лба вниз по морде тянулась белая полоса, которая расширялась на переносице, а сам носик и уши были насыщенного коричневого оттенка. По всему остальному телу также располагались крупные, четко очерченные коричневые пятна, подчеркивающие её породистость.
Саша отломил и протянул ей половину сардельки, но собака не стала её есть. Она спокойно села на тротуар и устремила на мальчика свой взгляд. Она смотрела на него так пронзительно, с такой умной и глубокой печалью, с легким укором и одновременно надеждой на что-то хорошее, что Сашу вдруг пронзило, словно ударило током, и тысячи мурашек побежали по его коже. Он присел на одно колено перед бездомной собакой, заглянул в глубину карих радужек её добрых, понимающих глаз и потрясенно выдохнул:
— Мама?
А почему бы и нет?! Ведь столько снято фантастических фильмов про переселение душ в другие тела! Почему его мама не могла поступить так же? Да, именно так! Её выбило из собственного тела, а рядом как раз пробегала эта собака. Мама так сильно любила его и папу, что воспротивилась улететь на небо и вселилась в неё! Вселилась, чтобы всегда оставаться рядом, чтобы утешать и поддерживать их, несмотря на то, что порой они оба вели себя с ней отвратительно, как последние… негодяи…
— Мама? Мама, это правда ты?
Собака вильнула хвостом и слегка наклонила голову, не до конца понимая, что от неё хотят. Саша протянул к ней руку, не отрывая завороженного взгляда от карих глаз незнакомки. Собака осторожно обнюхала кончики его пальцев – от них приятно пахло сардельками – и один раз лизнула их. Саша с некоторой опаской погладил спаниеля по голове, и собака тут же потянулась к нему, выражая доверие… Мальчик бросил пакет с продуктами и с упоением принялся чесать её за кудрявыми ушками, гладить по спине и бокам. Собачка, высунув розовый язык, как будто улыбалась и смотрела на него с нежной благодарностью и обожанием.
Без особых усилий Саше удалось заманить её к себе домой. О своей догадке, что это не просто собака, а его мама, вселившаяся в животное, он никому не сказал. Бабушка и отец, увидев, как впервые после страшной аварии мальчик по-настоящему счастлив, как он ожил и как искренне смеется над проказами миловидной собачки, единогласно решили оставить её у себя.
— Но она же породистая, — засомневалась бабушка, — могла просто потерялась… Настоящие хозяева могут объявиться…
— Нет, бабуля, я абсолютно уверен, что она останется с нами навсегда. Линда, девочка, прыгай ко мне на диван! Умница моя, красавица… — Саша уткнулся носом в чистую собачью шерсть. Он тщательно вымыл её маминым шампунем.
— Почему Линда? — спросил отец.
— Мама рассказывала, что в детстве очень любила это имя и называла так всех своих кукол…
Отец с трудом сглотнул подступивший к горлу ком. Собака и вправду оказалась чудесной – умной, ласковой и удивительно воспитанной.
Саша и Линда стали совершенно неразлучны. Они проводили время вместе постоянно: спали рядом, принимали пищу одновременно. Саша общался с ней, словно с человеком: нежно гладил, заключал в объятия, осыпал поцелуями… Линда, внимая его долгим, душевным излияниям, опускала мордочку на сложенные передние лапы и слушала с такой сосредоточенностью, будто действительно понимала каждое слово. Если же Саша оказывался занят чем-то иным, она медленно подползала, приближалась к нему вплотную, возлагала голову ему на колени и неотрывно смотрела на своего нового хозяина умным и преданным взглядом, тихонько поскуливая. Линда всегда отличалась образцовым послушанием, команды не требовалось повторять дважды, однако случилось так, что она неожиданно проявила строптивость…
Раньше Саша никогда не брал ее с собой в больницу навестить мать, но в тот день он решил прогуляться туда пешком в компании Линды. Перед самым входом он привязал ее за поводок к перилам, дверь уже почти захлопнулась за ним, как вдруг в узкую оставшуюся щель юркнула Линда! Сорвавшись с привязи и высунув язык, Линда ворвалась в больничное фойе, а Саша с громкими криками бросился за ней вдогонку. Администратор немедленно набросилась на них с возмущенными воплями. Саша попытался поймать животное, но попытка не увенчалась успехом – Линда словно играла с ним, ловко уворачиваясь то влево, то вправо, резво скача вокруг! Разъяренная администраторша ринулась к ним, и при виде этой грозной женщины у Саши сработал инстинкт бегства – он громко скомандовал:
– Линда, за мной! – и помчался к лестнице, взлетая по ступеням сразу по три за раз, а следом за безумной парой потянулась жалкая погоня из пожилых сотрудниц больницы.
Медсестры в испуге шарахались в стороны, когда Саша и Линда – первый раскрасневшийся от бега, а вторая радостная, с высунутым языком – неслись по коридору четвертого этажа. Предпоследняя дверь в конце… Саша ворвался в палату к матери, попытался захлопнуть дверь на щеколду, но замка не оказалось, поэтому он поспешно забаррикадировал дверь стулом. Тяжело дыша и вытирая пот со лба, он взглянул на собаку, подумав о последствиях этой выходки, а затем перевел взгляд на мать.
Он присел рядом и взял ее руку в свою. На ее пальцах уже не было лака нежно-сиреневого оттенка… Ногти были коротко подстрижены, а сами пальцы казались тоньше. Он поднял Линду на руки и произнес:
– Смотри, Линда, узнаешь ее? Это тело моей мамы. Ты обитала в нем? Ты помнишь?… Ах, если бы ты только могла вернуться в него…
Линда потянулась носом к лицу женщины, смертельно бледному.
– Хочешь понюхать? – спросил Саша. Ему было нелегко держать собаку, но он поднес ее ближе, чтобы Линда могла дотянуться.
Линда тщательно обнюхала пациентку, от которой сильно пахло лекарствами. Внезапно она высунула свой длинный язык и трижды быстрыми движениями лизнула женщину по щеке…
– Что это за безобразие?! – закричал врач, врываясь в палату.
Сашу чуть не отшвырнуло от кровати.
– Я… мы… – залепетал он. Юноша попятился назад, не выпуская собаку из рук.
– Святые небеса! – воскликнул врач, переведя взгляд на мать Саши. – Она вышла из комы!
Леденящей волной нахлынуло на Сашу, и его ноги едва не подкосились. Он устремил взгляд на мать – она лежала с открытыми глазами, и из трубки, введенной ей в горло, доносились хриплые звуки, будто она пыталась что-то произнести.
– Мама… Мама! – Саша сбросил собаку на пол и бросился к кровати. Там уже хлопотал более расторопный врач, он что-то спрашивал у его матери, отдавал распоряжения медсестрам, а мать смотрела на дрожащего Сашу, и ее взгляд был осмысленным, совершенно ясным…
– Да уберите же вы отсюда эту собаку, пока я не вызвал полицию! Юноша, вы меня слышите?!
Саша спускался вниз, словно в густом тумане. Его ноги, ставшие ватными, тяжело передвигались, будто увязая в топком болоте. Линда послушно семенила следом за ним и спокойно позволила снова привязать себя к перилам больничного крыльца. Казалось, Саша очень долго целовал и прижимал к себе собаку, пряча слезы в ее коричнево-белой шерсти. Казалось, Линда влажным языком облизала все его лицо, то плачущее, то смеющееся… Она по-прежнему смотрела на Сашу умным, пронзительным и печальным взглядом, и за коричневой радужкой ее собачьих глаз юноша по-прежнему видел безграничную преданность, поразительную готовность к самопожертвованию и самую настоящую, подлинную, почти человеческую… любовь…
