Сергей проснулся на диване с больной спиной.
В спальне было тихо. Он постучал — никто не ответил. Толкнул дверь — открыто. Людмилы не было. На подушке лежала записка: «Уехала к Маше. Подумать надо».
Кухня встретила его пустотой. Никакого завтрака, даже кофе не сварен. За двадцать пять лет он привык — встаёшь, а на столе уже всё готово. Яичница, бутерброды, свежий кофе. А теперь — пустой стол и тишина.
Сергей сварил себе пельмени. Недоварил. Сидел, жевал резиновое тесто и думал — когда всё пошло не так?
Позвонил Маше.
— Пап, что вы с мамой не поделили?
— Она у тебя?
— Да. Приехала вчера вечером с чемоданом. Сказала, нужно отдохнуть.
— От чего отдохнуть?
— От тебя, видимо.
В трубке послышались голоса. Потом Маша сказала тише:
— Пап, мама показала мне блокнот. Ты реально так говорил?
— Что говорил?
— Что она толстая. Что готовит плохо. Что её подруги дуры.
— Маш, это было давно. И не так всё однозначно.
— Пап, там даты стоят. И прямые цитаты.
Сергей устало потёр лицо.
— Я приеду. Поговорим.
— Мама не хочет тебя видеть.
— Маша, это наши с мамой дела!
— Пап, вы уже нас втянули. Ваня вчера звонил, тоже в шоке.
После разговора Сергей сел за компьютер. Открыл рабочую почту — пятьдесят писем. Обычно их разбором занималась Людмила. Она хоть и не работала последние годы, но помогала с документами. А он и не заметил, как привык.
В обед позвонил тёще.
— Валентина Ивановна, Люда у вас случайно не была?
— Была. Вчера заезжала. Плакала. Что ты ей сделал?
— Ничего я не делал!
— Серёжа, я вас двадцать пять лет знаю. Люда не из тех, кто по пустякам дом бросает.
— Она старые обиды вспоминает! Пятнадцатилетней давности!
— Значит, не простила. Женщины такие — помнят всё.
— И что мне делать?
— Извиниться для начала.
— За что? За то, что пятнадцать лет назад что-то не так сказал?
Тёща вздохнула.
— Серёжа, ты хороший мужик. Но дурак. Извинись и верни жену.
Вечером Сергей поехал к дочери. Маша жила в панельной девятиэтажке на окраине. С парнем, программистом. Тихий такой, в очках.
— Мама дома? — спросил Сергей с порога.
— На кухне.
Людмила сидела за маленьким столиком, пила чай. Увидела мужа — нахмурила брови.
— Зачем пришёл?
— Поговорить.
— Двадцать пять лет молчал, и вдруг поговорить захотел?
Сергей сел напротив. Маша с парнем ушли в комнату — дать родителям разобраться.
— Людк, ну что ты хочешь? Чтобы я на колени встал? Прощения просил?
— Хочу уважения.
— Я тебя уважаю!
— Неправда. Ты меня воспринимаешь как мебель. Удобную, привычную, но мебель. Которая готовит, убирает, создаёт уют.
— Это не так!
— Так, Серёж. Когда ты последний раз спрашивал, как у меня дела? Что я чувствую? О чём мечтаю?
Сергей молчал. Не помнил.
— Вот именно. А я тебе скажу, о чём мечтаю. Уехать. Одна. Куда-нибудь к морю. Месяц не готовить, не убирать, не слушать твоё ворчание.
— Так поезжай! Кто мешает?
— Ты мешаешь. Вечно какие-то дела, проблемы, работа. А я должна быть рядом. Обслуживать.
— Никто тебя не заставляет!
— Правда? А кто год назад закатил скандал, когда я к подруге на дачу поехала? На три дня всего!
— Там мужики были!
— И что? Мы же не подростки!
Людмила встала, подошла к окну.
— Знаешь, Серёж, я поняла одну вещь. Дети выросли. Обязательств больше нет. Можно пожить для себя.
— Ты о разводе?
Она помолчала минуту.
— Думаю.
У Сергея внутри всё похолодело.
— Людк, ты серьёзно?
— А ты думал, я вечно буду терпеть?
Из комнаты вышла Маша.
— Мам, пап, может, не надо горячиться?
— Маш, не лезь, — сказала Людмила. — Это наше с отцом.
— Но вы же двадцать пять лет вместе!
— Именно. Двадцать пять лет я молчала. Хватит.
Сергей встал.
— Ладно. Подумай. Я домой.
— Думай сам. О том, что потеряешь.
Дома он сидел на кухне в темноте. Не включал свет — так думалось лучше. Вспоминал их молодость. Свадьбу в студенческие годы. Людка в простом платье, счастливая. Рождение Маши — как плакали оба от радости. Ваньку — пацан родился, наследник.
А потом? Работа, быт, рутина. Он пахал на двух работах, чтобы ипотеку платить. Она с детьми сидела. Некогда было говорить по душам. Да и о чём? Всё же ясно — семья, дом, дети.
Утром позвонил Ваня.
— Пап, что происходит?
— Мама обиделась.
— На что?
— На жизнь, видимо.
— Пап, ты не прав.
— Почему это я?
— Потому что мама никогда просто так не обижается. Если ушла — значит, достал.
— Вань, ты чью сторону занимаешь?
— Ничью. Просто помню, как ты на её юбилей в баню ушёл.
— Это было давно!
— Месяц назад, пап.
Сергей бросил трубку. Все против него. Сговорились.
Прошла неделя. Людмила не звонила. Он тоже упрямился. На работе спрашивали — что-то бледный, не заболел? Отшучивался.
В пятницу не выдержал. Купил цветы — розы, её любимые. Конфеты. Поехал к Маше.
Людмила открыла дверь.
— Опять пришёл?
— Людк, давай домой. Хватит дуться.
Она посмотрела на цветы, усмехнулась.
— Двадцать пять лет не дарил, и вдруг вспомнил.
— Дарил!
— На восьмое марта и день рождения. По обязаловке.
Сергей протянул ей розы. Она не взяла.
— Серёж, иди домой. Мне нужно ещё подумать.
— Сколько думать?
— Сколько нужно.
Дверь закрылась. Сергей остался стоять с цветами в руках. Сосед вышел покурить, посмотрел с сочувствием.
— К жене?
— Ага.
— Не простила?
— Пока нет.
— Терпение, мужик. Бабы — они такие. Сначала выносят мозг, потом прощают.
Сергей кивнул. Пошёл к машине. Цветы бросил в урну.
Дома снова пельмени. Телевизор. Пустота.
Ночью не спал. Вставал, ходил по квартире. В спальне — её халат на крючке. В ванной — крем, которым она мазалась на ночь. На кухне — её чашка с недопитым кофе. Две недели стоит.
Утром позвонил.
— Людк, прости меня. За всё. За все двадцать пять лет.
Молчание. Потом тихо:
— Приезжай. Поговорим.
Он примчался через полчаса. Небритый, в мятой рубашке.
Людмила сидела на кухне у Маши. Перед ней — тот самый блокнот.
— Садись.
Села напротив.
— Я подумала. Можем попробовать сначала.
— Правда?
— Но с условиями. Первое — больше никаких обид. Второе — раз в неделю ходим куда-то вместе. В кино, театр, ресторан. Третье — отпуск проводим вместе, а не ты в гараже, я на даче.
— Согласен.
— И четвёртое. Извинения. За каждый пункт в этом блокноте.
Сергей посмотрел на тетрадь. Страниц сто, мелким почерком.
— Это долго будет.
— У нас есть время. Дети выросли.
Она открыла первую страницу.
— Начнём. 2000 год, наша первая годовщина…
За окном светило весеннее солнце. В чужой кухне, за чужим столом, двое немолодых людей разбирали двадцать пять лет совместной жизни. По пунктам. С извинениями и объяснениями.
Блокнот лежал между ними — архив семейной боли, который наконец-то начали разбирать.
