Когда Фёдор появился в избе у брата Ивана, тот с загипсованной ногой лежал на диване и страдальчески вздыхал.
Увидев вошедшего, травмированный с недовольным видом пробормотал:
— Ууу… Всё-таки, припёрся…
— Ага, — усмехнулся Фёдор. — Как тут не прийти, не полюбоваться? Ты, мне сказали, с крыши навернулся? Что, решил детство вспомнить?
— Иногда можно вспомнить и детство, — мрачно кивнул Иван. — Чтобы не стать таким, как ты…
— Как я? Интересно… И что со мной не так?
— Нудный ты стал, Федя. И слишком уж правильный. Приходишь ко мне только тогда, когда есть повод надо мной посмеяться. А вот просто посидеть с братом лишний раз, или выпить чего-нибудь, так брезгуешь.
— У тебя, что ли, самогонка на крыше хранится? За ней полез?
— Точно, опять позубоскалить пришёл… — Иван закрыл глаза, и добавил: — Поиздеваться над больным человеком…
— Конечно, — усмехнувшись, кивнул Фёдор. — Давно хочется поржать, чтобы от души. Петросян-то давно надоел уже. А тут — брательник семидесяти лет, который вдруг в ребёнка превратился. Мало тебя в детстве батя с мамкой пороли, теперь и до меня очередь дошла. Сейчас сниму ремень, и всыплю тебе по полное число.
— Ну, хватит нотации читать! — психанул Иван.- Тоже, нашёлся! Что у тебя за манера такая? Иди вон, супруге своей настроение порть. А мне и без тебя тоскливо.
— И всё-таки, скажи, что ты на крыше делал? — никак не мог успокоиться Фёдор. — Своей Нюрке хотел звезду с неба достать?
— Да причём здесь Нюра? Я козу спасал. Понятно тебе?
— Козу?
— Ага. Она, скотина такая, на крышу каким-то образом залезла, и орёт там, как ненормальная. Пришлось лезть. И как эти козы, на крышу могут сами залезать? Ума не приложу…
— Погоди, погоди, а как ты её спасал?
— Молча. Залез по лестнице на крышу, схватил в охапку, и обратно, всё по той же лестнице. А коза в моих руках дрыгается, вырывается, и ещё эта лестница… Как она поедет. И мы вместе с козой — вниз. Животное орёт, Нюра — тоже орёт. Мы ее, оказывается, с козой, чуть не контузили.
— Так у тебя, оказывается, тут кино было! – засмеялся Фёдор. — Настоящий боевик.
— Типа того… — вздохнул Иван. — Потом фельдшера позвали. Та прибежала, тоже начала орать — в город ехать надо. Рентген, и прочее. Потом, всё-таки, успокоилась, пощупала ногу, и в гипс меня закатала. На всякий случай. В общем, будет у меня теперь, вместо медового месяца с Нюрой, больничный карантин.
Фёдор, после такого рассказа брата, успокоился окончательно.
— Ну, тогда, ладно… Жив, и слава Богу. А нога… Если даже и отрежут её, пёс с ней. Сделаем тебе протез, как у капитана Сильвера. Чтобы при ходьбе скрипел.
— Спасибо, брательник, успокоил, — опять поджал обиженно губы Иван. — Другого я от тебя не ожидал.
— А я — от тебя не ожидал. Надо же, додумался, в семьдесят лет, с козой в обнимку по лестнице…
— А что я должен был делать?
— Мог меня позвать.
— Чтобы мы вместе с тобой с крыши навернулись?
— Зачем? Ты бы её верёвкой связал, опустил, а я бы внизу принял. Нюрку бы попросил, она бы за мной сбегала. Кстати, а где она, твоя ненаглядная королева?
— У козы в сарае.
— И чего она там делает? Животному примочки ставит?
— Успокаивает.
— Кого? Козу?
— Ну, да. Нюра говорит, что у козы тоже бывает стресс. И она страдает, как человек. Хотя, мне кажется, что я пострадал не меньше козы, а гораздо больше. На ней, вон, даже, ни одной царапины, а у меня, может быть, перелом… — Иван опять тяжело вздохнул. — Ты знаешь, Федя, а я ведь, кое-что понял, когда с лестницы навернулся.
— Ну и что ты понял? Что лестницу тебе пора другую сделать?
— Нет. Я понял, что коза моя для Нюрки теперь дороже, чем я. Появилось у меня такое подозрение.
— Да, ладно тебе. Она же твою козу терпеть не могла. Ты сам говорил.
— Это раньше так было. А теперь, когда они нашли с ней общий язык, коза стала для неё почти родным человеком. А уж после этого полёта с крыши… Нюрка даже прослезилась, так ей животное было жалко. Главное, я валяюсь, и ругаюсь от боли, а она мне выговаривает, что я козу не так крепко держал. А ведь это она меня надоумила козу на руках вниз спускать.
— А чему ты удивляешься? — Фёдор заулыбался. — Женщины, они такие. Им, порой, скотина дороже мужа. Муж-то — что ему будет? Он даже если и хромой — всё такой же муж. Ну, походит в гипсе, а потом опять бегать начнёт. А у козы от стресса молоко может надолго пропасть. Поэтому её жальче.
— Несправедливо это, — пробормотал Иван. — И не по-человечески.
— Так ведь коза, она и не человек. Если честно, мне в твоей ситуации, тоже, козу больше жалко.
— Опять, издеваешься, да? Глумишься над братом?
— Нет. Знаешь, почему её жалко больше?
— Ну, и почему?
— С нее спросу нет! Коза, они и есть коза. А у тебя ведь мозгов больше, чем у неё. Ты почему ими не воспользовался?
— А потому что, у меня жалость включилась. Ну, в тот момент, когда я услышал, как коза от страха на крыше орёт. Но ты же сам знаешь — когда жалость у мужика включается, мозг выключается напрочь. И сразу случаются всякие глупости. Да… — Иван задумчиво вздохнул. — Сегодня всё оказалось против меня… И мир завертелся только вокруг козы.
— А как ты хотел? Ты сам виноват. Говорил я тебе, отдай кому-нибудь эту блудливую козу, отдохни от скотины. А ты – я к ней привык, я привык. Вот, теперь, терпи. Зато, Нюрка твоя, я так думаю, через эту козу к тебе ещё сильней привязалась. Теперь эта женщина от тебя никуда не сбежит.
— Ты думаешь? – И Иван, наконец-то, радостный, заулыбался.
