Ольга спешила. Свобода по УДО всё ещё казалась хрупкой, словно тонкий лёд под ногами. Автобус, переполненный вечерними пассажирами, гудел, как растревоженный улей. Она крепко держалась за поручень, мыслями уже дома: горячий чай, тёплый плед, тишина. Впервые за три года — настоящая тишина, без лязга решёток и чужих голосов.
На очередной остановке в автобус втиснулась пожилая женщина. Сгорбленная, в потёртом пальто, с лицом, изрезанным морщинами, она выглядела так, будто несла на плечах весь мир. Ольга, не раздумывая, встала.
— Садитесь, — сказала она, указывая на своё место.
Старушка посмотрела на неё. Глаза её были странные — мутные, как замёрзшее озеро. Она медленно кивнула и села, пробормотав что-то вроде благодарности. Ольга отошла к окну, но вдруг почувствовала, как ледяные пальцы сжали её запястье. Она вздрогнула и обернулась. Старушка всё ещё сидела, но её рука, костлявая и холодная, словно мёртвая, держала Ольгу мёртвой хваткой.
— Ты ведь не просто так вышла, правда? — голос старушки был низким, почти шипящим, и совершенно не вязался с её хрупким видом.
Ольга попыталась выдернуть руку, но пальцы сжались сильнее, впиваясь в кожу. Сердце заколотилось. Вокруг люди, шум, теснота — никто не замечал.
— Я… я не понимаю, о чём вы, — пробормотала Ольга, стараясь не паниковать.
— Ошибаешься, девочка, — старушка наклонилась ближе, и от её дыхания пахло сыростью и чем-то металлическим. — Ты должна. Ты обещала.
Ольга замерла. В памяти всплыл тот день в колонии. Тёмный угол в библиотеке, где она, отчаявшаяся, шептала что-то в пустоту, прося свободы любой ценой. Тогда ей показалось, что тень в углу шевельнулась, но она списала это на усталость. Теперь же…
— Я ничего не обещала, — голос Ольги дрожал.
Старушка усмехнулась, обнажив жёлтые, неровные зубы. — Все вы так говорите. Но долг есть долг. Сегодня ночью. У перекрёстка. Придёшь.
Пальцы разжались так же внезапно, как схватили. Автобус затормозил, двери открылись, и старушка, не глядя на Ольгу, вышла, растворившись в толпе. Ольга стояла, потирая запястье, на котором остались красные следы, будто от ожога.
Ночью она не спала. Лежала, глядя в потолок, пытаясь убедить себя, что это просто старуха с расшатанными нервами. Но в груди рос ком, а тени в углах комнаты казались гуще, чем обычно. Часы пробили полночь. Перекрёсток был в двух кварталах от её дома — старый, с покосившимся фонарём, который мигал, как подмигивающий глаз.
Она не пошла. Закрыла окна, зажгла все лампы, включила телевизор. Но в час ночи свет в квартире мигнул и погас. Телевизор умолк. Тишина стала вязкой, как смола. А потом она услышала шаги. Тяжёлые, медленные, прямо за дверью.
— Ты обещала, — прошелестел голос, и ледяные пальцы вновь сжали её запястье, хотя в комнате никого не было.
Ольга закричала, но звук утонул в темноте. Наутро соседи нашли дверь её квартиры распахнутой. Вещи на месте, следов борьбы нет. Только на запястье девушки, которую никто больше не видел, остался след, похожий на ожог от ледяного прикосновения. А у перекрёстка, под мигающим фонарём, прохожие стали замечать старушку в потёртом пальто, которая бормочет что-то, глядя в пустоту.
Ольга очнулась в темноте. Голова гудела, как после удара, а запястье пульсировало болью. Она лежала на чём-то холодном и твёрдом, пахнущем сыростью и плесенью. Пальцы нащупали неровную поверхность — то ли камень, то ли старый бетон. Вокруг была тишина, но не та, к которой она привыкла дома, а тяжёлая, давящая, как будто воздух сам по себе сгустился.
Она попыталась сесть, но тело слушалось плохо, словно налитое свинцом. Вдалеке что-то капало — медленно, ритмично, как метроном. Ольга напрягла глаза, пытаясь разглядеть хоть что-то в темноте. Постепенно из мрака проступили очертания: низкий потолок, покрытые мхом стены, ржавые трубы, змеящиеся вдоль углов. Подвал? Или что-то хуже?
— Ты пришла, — голос старушки раздался так близко, что Ольга вздрогнула, едва не ударившись головой о стену.
Она обернулась, но никого не увидела. Только тени шевелились, словно живые. Сердце заколотилось быстрее.
— Где я? — голос Ольги сорвался на хрип. — Что вам нужно?
Смех, сухой и скрипучий, эхом отразился от стен. — Ты знаешь, что. Долг. Ты просила свободы, и я дала её тебе. Теперь твоя очередь.
Ольга зажмурилась, пытаясь вспомнить. Тот вечер в библиотеке колонии… она была на грани. Одиночество, страх, бесконечные серые дни — всё это раздавило её. Она шептала в темноту, умоляя, чтобы кто-нибудь, что-нибудь вытащило её оттуда. Но это была просто мольба, крик души. Неужели она правда заключила сделку?
— Я не подписывала никаких договоров, — сказала она, стараясь звучать твёрже, чем чувствовала. — Отпустите меня.
— Договоры не всегда на бумаге, девочка, — голос старушки теперь звучал отовсюду, как будто стены сами говорили. — Ты взяла, теперь отдашь.
В темноте что-то зашуршало. Ольга вскочила, прижавшись спиной к стене. Её глаза уловили движение — тень, длинная и тонкая, скользнула по полу, словно змея. Затем ещё одна. И ещё. Они приближались, окружая её, и в каждом движении чувствовалась угроза.
— Что вам нужно? — крикнула она, чувствуя, как паника сжимает горло. — Деньги? Я отдам всё, что у меня есть!
— Деньги? — старушка снова рассмеялась, и на этот раз смех был ближе, почти у самого уха. — Мне не нужны твои монеты. Мне нужна ты.
Ольга почувствовала, как ледяные пальцы коснулись её шеи, скользнули по коже, словно пробуя её на вкус. Она рванулась в сторону, споткнулась и упала, ударившись коленом о бетон. Тени сгустились, превращаясь в фигуры — нечёткие, но ужасающе реальные. Они не были людьми. Слишком длинные руки, слишком пустые глаза.
— Ты обещала служить, — голос старушки стал мягче, почти ласковым. — И ты будешь. Вечно.
Ольга поползла назад, пока не упёрлась в угол. Сердце билось так громко, что заглушало капли. Она закрыла глаза, пытаясь убедить себя, что это сон, что она всё ещё в своей квартире, что это просто кошмар. Но холод, боль и запах плесени были слишком настоящими.
Внезапно тени замерли. Тишина стала ещё тяжелее. Ольга открыла глаза и увидела старушку — она стояла в центре комнаты, освещённая слабым, зеленоватым светом, льющимся непонятно откуда. Её лицо теперь не было человеческим: кожа свисала, как растаявший воск, а глаза сияли, как два тусклых фонаря.
— Последний шанс, — сказала старушка, протягивая руку. — Прими долг добровольно, и будет легче.
Ольга посмотрела на руку — костлявую, с длинными чёрными ногтями. Её разум кричал бежать, но бежать было некуда. Она вспомнила годы в колонии, одиночество, страх, отчаяние. И ту ночь, когда она просила свободы. Что, если это правда? Что, если она действительно продала себя?
— А если я откажусь? — голос дрожал, но в нём появилась искра вызова.
Старушка улыбнулась, и её зубы блеснули, как лезвия. — Тогда я заберу тебя силой. И поверь, тебе это не понравится.
Тени снова двинулись, теперь быстрее, плотнее окружая её. Ольга прижалась к стене, чувствуя, как холод пробирается в кости. Она не знала, что делать, но одно было ясно: время истекало.
