Деревенского рисовальщика Пряжкина постигло разочарование в любви. Его девушка и потенциальная невеста Машка Бабочкина, закончив десятилетку, совершенно неожиданно бросила Пряжкина ради его друга Митьки Солнцева. Местные, в разговорах и сплетнях давно уже промеж собой поженившие Пряжкина с Машкой, так и ахнули: вот это поворот!
Машка по окончании школы уехала учиться в город, а Пряжкин так и остался – оглушённый, растерянный и словно оцепеневший. По деревне ходил точно обухом пришибленный: спотыкаясь; пошатываясь; с бледным вытянутым лицом и ничего не выражавшими, полусонными глазами. «Прям как пьяный!» — восклицали местные бабы, едва завидев одинокую фигуру Пряжкина издалека.
Прошло два года. Страдания Пряжкина со временем притупились и вроде как поутихли. А тут ещё слух прошёл, что ближе к осени новая учительша к ним приедет. По распределению.
Учительшу звали Надеждой Богдановной, или, как её попросту прозвали деревенские, Наденькой. Была Наденька хрупкой светловолосой миловидной девушкой лет двадцати. Преподавать она приехала литературу. Вместо прежней учительницы, ушедшей в этом году на пенсию.
Пряжкину Наденька не то, чтобы сильно глянулась: так, ничего особенного… С Машкой, конечно, не сравнить: та — ширококостная, скуластая, пышнотелая, нрава бойкого. А эта – хрупенькая такая, глазки – робкие, вся какая-то неприметная… Но не без девичьего обаяния. Кроме того – учительша. А это вам не баран начихал! Ходить с учительшей – это ого-го какой почёт ухажёру!
Да и то, ему, Пряжкину, уже ведь двадцать пятый год пошёл, а он – всё один да один. Пора бы уж и прибиться к кому…
Для начала Пряжкин наведался в школу и представился новой учительнице местным рисовальщиком. А потом спросил, не нужна ли ей помощь в оформлении класса.
— Да пока, вроде, нет… — неуверенно-робко произнесла Наденька. – Пока сама справляюсь.
— Ну… если что, обращайтесь. Пряжкин я. Николай.
Наденька обещала.
В тот же день, ближе к вечеру, Пряжкин постучался в двери дома, где новая учительница снимала комнату. Отворила Наденька, хозяйки дома не было. Узнав Пряжкина, от неожиданности ойкнула.
— Здрасьте ещё раз! – весело сказал Пряжкин. – А… мне бы… тёть Глашу повидать. Дома она?
— Нету, — всё так же смущаясь ответила Наденька. – Ой, да вы проходите, проходите! Вот… Можете здесь сесть и подождать. Она скоро придёт.
Пряжкин сел. Наденька села тут же, напротив, и, смущаясь, думала, чем бы занять гостя. Пряжкин, видя её замешательство, сам пришёл ей на помощь:
— Да вы идите к себе, если нужно. У вас дела небось? Небось тетрадки проверять надо?
— Ой, да!.. Вы знаете… — облегчённо выдохнула Наденька, — столько сразу всего навалилось!.. И подготовка, и тетради… Просто голова кругом!.. Не знаешь, за что хвататься…
И Наденька, увидев в Пряжкине сочувствующего слушателя, с удовольствием поведала ему всё, что накопилось у неё на душе за первые месяцы работы. И вскоре сама не заметила, как уже смеялась шуткам Пряжкина и сама шутила в ответ. Так изголодалась по простому дружескому общению! А молодой человек, к тому же, был довольно мил и по-доброму настроен. А уж этот его окающий деревенский говор с каким-то тёплым грудным тембром, до чего ж забавно!.. До чего же прелесть!.. Так бы и слушала…
Вошла тётя Глаша – старушка восьмидесяти лет. Пряжкин вежливо поздоровался с ней и продолжил разговаривать с Наденькой. Та, забыв обо всём, в тон ему отвечала. Тётя Глаша, покосившись на Пряжкина, прошла в закуток на кухне, стала греметь кастрюлями.
Часа через два, прощаясь с Наденькой, Пряжкин спросил, можно ли ему навещать её иногда. Наденька, зардевшись от удовольствия, ответила, что можно.
— Ну шо? – полюбопытствовала тётя Глаша, хитро глянув на Наденьку. – Понравился кавалер?
Наденька от неожиданности чуть не поперхнулась:
— Д-да вы что, тёть Глаш? Какой кавалер? Ой… да ведь он же к вам приходил!..
— Чаво-о-о? Ко мне?
— Ну да… «Мне бы, говорит, тёть Глашу повидать…» Спросил, дома ли вы…
— О-о-хх!.. Ко мне!.. К тебе он приходил, к тебе… Поняла ли? Тетёха!.. Познакомиться…
В следующий вечер Пряжкин уже сидел в Наденькиной комнатке. Наденьку он застал за подготовкой к урокам. Но едва Пряжкин вошёл и уселся напротив Наденьки, как уроки тут же были надолго забыты.
В этот раз Пряжкин был как-то нарочито немногословен и рассеян. Ему снова вспомнилась Машка и её предательство. Старая рана заныла с новой силой. А всё потому, что Наденьке вдруг, не понятно с чего, вздумалось запеть популярную песенку с легкомысленным мотивом «У меня сегодня замуж вышла старшая сестра». Машка в своей семье тоже была старшей сестрой и собиралась замуж за его бывшего друга Митьку Солнцева.
— Не надо! – недовольно приказал Пряжкин Наденьке. Она послушно замолкла.
Сегодня Пряжкин ей особенно нравился. Нравилось его кисло-вытянутое лицо с аристократической бледностью, его ничего не выражающий, словно в себя устремлённый взгляд (это казалось ей признаком напряжённой духовной жизни). Но больше всего ей нравилось его разочарование в любви. О котором первой её просветила тётя Глаша (« — Ой, парень-то какой! С девушкой ведь он дружил… Уж так дружил, так дружил!.. А потом она уехала, дык он так переживал, так переживал!..»), а потом и сам Пряжкин:
— Была у меня одна серьёзная любовь… Была…
— И… что же с ней стало?
— Ушла, — вздохнул Пряжкин. – К моему другу. Он – её первая любовь. Наверное, не смогла забыть…
У Наденьки внутри аж защемило: бедный!.. несчастный!.. разочарованный!.. Сколько боли в его словах!.. Ну, ничего… Она, Наденька, сумеет спасти его от этой боли, сумеет воскресить умершие по вине другой чувства. Как Татьяна Ларина в Онегине!
— И… что же, вас больше никто не полюбил? Не пожалел?
— Да нет… Встречался потом с одной женщиной. С ребёнком… С полгода. Но… она… ну… в общем… не получилось ничего. Она… ну… характер у неё очень уж вредный оказался!.. Вот.
— Да-а?
— Угум. Будет тут… показывать ещё свой характер!.. Я и сам тоже показать могу!..
Наденька сочувственно вздохнула. Бедный Пряжкин! Николай… Что ж ему, бедолаге, так не везёт-то? Прямо, одно разочарование за другим!.. Нет, она, Наденька, ни за что его не разочарует! Даже повода не подаст. Не то, что все эти женщины с вредными характерами и вероломные друзья! Это ж надо, сколько человек натерпелся! Друг предал, любимая… Вот она, Наденька, окажется выше, чище, мудрее их всех. Именно она станет настоящим спасением для Пряжкина, его настоящей судьбой!..
В другой раз Пряжкин пригласил Наденьку к себе. Поломавшись для приличия, она всё же согласилась. Пряжкин показал ей свои рисунки, иконку с Иисусом Христом, которую сам написал. У Христа на иконке было такое же вытянутое, бледное лицо, как у Пряжкина. Только глаза – не флегматично-равнодушные, а словно окрылённые надеждой.
— Ой! – восторженно воскликнула Наденька. – Он… он на тебя похож!..
— Да? – равнодушно переспросил Пряжкин и слегка пожал плечами.
— А это что? – Наденька указала на лежащую рядом тетрадь. – Тоже рисунки?
— Нет, это стихи.
— Стихи?! Чьи?
— Мои.
— Твои?! Ты… ты пишешь?
— Писал раньше. Когда с Машкой гулял…
У Наденьки вдруг, ни с того, ни с сего, погас весь восторг. Но всё же любопытство пересилило и спасло начавшееся было портиться настроение:
— А… почитать можно?
— Конечно, Маш… ой… Надюш! Извини…
Буквально физически Наденька вдруг ощутила, как лицо её пасмурнеет каждой чёрточкой. Но невероятным усилием воли она заставила себя вежливо улыбнуться: стихи она любила!
С замиранием сердца раскрыла тетрадь. В каждом стихотворении царила Машка:
“Зачем меня по имени ты позвала?
Ты в сердце точно стрелы запустила!..
И вот одна из них проворная стрела
Впилась и больно в душу укусила!..
Тотчас узнал следы зубов твои я
И боль, что сердце полонила!
Святое имя этому дано – твоё, Мария!..
Мне не забыть, Мария, ни глаз твоих влюблённых,
Пленительной улыбки, которою звала,
Ни клятвы шёпот потаённый,
Ни то, как сладко мне лгала!
И всё – в таком духе. Вся тетрадь. Все 48 листов в клеточку. Под каждым стихом стояла дата его написания. Пряжкин, по мере того, как Наденька прочитывала и перелистывала страницы, комментировал:
— Вот это я написал, когда только влюбился в неё… А вот это, когда стали дружить… А здесь – наша первая ссора, вся моя боль… а здесь… когда она уже полюбила другого…
Наденька слушала Пряжкина, стиснув зубы, чтобы удержать на лице свою дежурно-вежливую улыбку. «Как он её любил!..» — заставляла она себя восхищаться, раздражённо отгоняя, как назойливую муху, следующий за этой мыслью – закономерный – вопрос: а, может, любит и до сих пор?
Мужественно дочитав и дослушав, Наденька невольно испустила вздох облегчения. Потом закрыла тетрадь и аккуратно положила на прежнее место. Встав и не прекращая вежливо улыбаться, нарочито весело произнесла:
— Ну… мне пора! Поздно уже… А завтра в школу рано…
На следующий день Пряжкин пригласил Наденьку прогуляться. Шли они по дороге вдоль поля, раскинувшегося за деревней. Наденька рассказывала Пряжкину, как прошёл её день: как вели себя ученики, кто что отмочил на уроке, как потом они с коллегами пили чай в учительской. С Пряжкиным она решила набраться терпения. Как с детьми. И, как с детьми, постоянно переключать его внимание с больной темы – Машки – на что-то другое. Вот как сейчас.
Пряжкин рассеянно её слушал, иногда лишь кисло улыбаясь. У Наденьки же в тот день было до того хорошее настроение, что видеть опять мрачную мину своего ухажёра ей совсем не улыбалось. И тут ей в голову пришла шальная мысль: а что, если заставить Пряжкина ревновать? Интересно, получится? А то! Пусть помучается! Хоть бы убрал вчера эту дурацкую тетрадь к её приходу! Неужели не подумал, что ей будет неприятно читать эти его стихи? Посвящённые другой девчонке?
— А знаешь, — начала она кокетливо, — меня сегодня наш историк в клуб приглашал! Кино смотреть.
Это была правда, но Пряжкин только отрешённо повёл глазами. Наденька почувствовала себя глубоко задетой, но всё же сочла нужным успокоить Пряжкина и дать ему понять, что кроме него ей никто не нужен:
— Я отказалась!
Пряжкин шёл молча. «Девушка, что ты делаешь рядом с этим мертвецом?» — вспомнилось ей вдруг ни к селу, ни к городу из «Легенды о Тиле».
— Ну? – не отставала она от Пряжкина. – Что скажешь?
— А что я должен сказать?
— Ну… как? Как что? Тебе что, всё равно? Всё равно, что твою девушку пригласил в кино другой парень? А если бы я согласилась?
Пряжкин пожал плечами:
— Мне всё равно. Могу подвинуться. Если надо…
Наденька аж оторопела от неожиданности. Нет, ну как же так? Ну, хоть бы для приличия приревновал!.. Да что он, совсем деревянный, что ли?
— То есть… то есть как – «подвинуться»? Я тебе что, совсем-совсем не нравлюсь? Ни капельки?
— Если б не нравилась, не ходил бы.
— Но тогда почему? Как же тебе может быть всё равно, если я тебе нравлюсь? Как же так?
От обиды уже дрожал голос. Пряжкин устало вздохнул:
— Я… это… ну… в любовь не верю.
У Наденьки внутри всё оборвалось.
— Как… не веришь? Как?!
— Ну как-как? Вот так! Ходишь к девчонке как человек, любишь её, чувства испытываешь, всю душу в эту любовь вкладываешь, а тебе за это…
— А… зачем же ты тогда ко мне-то ходишь? А? От меня-то тебе чего надо? Если не любви?
— Любви! — неожиданно твёрдо возразил Пряжкин. — Любви…
Наденька непонимающе посмотрела на него и тут в голове мелькнула догадка:
— Чьей? Чьей любви? Моей?
Пряжкин смущённо кивнул.
— Так… Моей, значит?.. И только? А сам? Сам, значит, любить не будешь, так?
Пряжкин помрачнел.
— Ну что ты молчишь? Ответь что-нибудь!.. Ну?..
Слышны были звуки леса по другую сторону поля. Наденька пыталась поймать взгляд Николая, но его глаза — стеклянно-мрачные — смотрели куда-то сквозь неё. На кого он смотрел? Кого видел? Она вдруг поняла, что даже не хочет знать. Её юная влюблённость просто не выдержит правды. Ясно было одно — её он в упор не видел.
— Я домой, — она устало пошла к деревне. Пряжкин, очнувшись, сорвался за ней.
— Подожди!.. Ну подожди!..
Наденька замерла.
— Я… я хожу, чтоб… жениться.
— Жениться?
— Да, жениться. Мне пора уже. А то всё один да один.
Жениться… Жениться — это уже конец истории. А где начало? Где развитие? До чего же обидно Пряжкин подвёл её сразу к концу, напрочь убив в их отношениях всю романтику, о которой так мечтает любая девчонка!
— А-а-а… Жениться? Да как же без любви жениться? Как же жить-то с человеком, которого не любишь ни на вот столечко?! Как?! Как целоваться с ним? В постель ложиться? Неужели не противно? Как, я тебя спрашиваю, как?!
Наденька уже не говорила, а выкрикивала свои вопросы, выплёскивая в это равнодушное, пустое лицо всё накопившееся возмущение, готовое вот-вот перерасти в ненависть. Безучастность Пряжкина на какое-то время сменилась удивлением, и он, примиряюще улыбнувшись, шагнул к Наденьке:
— Ну, Маш… ой, тьфу-ты!.. Надь…
Наденька брезгливо отшатнулась от него.
— Надь… ну чего ты? Ну, в самом деле, Надь? Ну чего? Я же сказал, если бы совсем всё равно было, не ходил бы!.. Просто ты сегодня…
— Ну? Что?
— Ну… совсем как Машка… Та тоже… любила помучить!.. «А если б ты меня с другим парнем увидел?»…
Наденьку передёрнуло.
— Да, я очень хочу жениться. Хочу, чтоб любили меня!.. Наконец-то… Меня! Вся эта чушь про то, что хочешь быть любимым — полюби сам, я в это не верю!.. Я любил, и что?
Наденька со всё возрастающей горечью слушала, как Пряжкин сам, своими собственными словами, разрушает её чувство к нему, сам, своими руками, отталкивает надежду на возможное счастье. Хотя… Какое там счастье с нелюбимой женой?!.. А она сама? Была ли она на самом деле влюблена в Пряжкина? Или в эту свою сверхзадачу — идею спасения, которая теперь казалась ей мелкой, нелепой, бессмысленной? Скорее всего, второе… Господи!.. И зачем она в это ввязалась? Кем себя возомнила!.. Сама решила за Пряжкина. Да… Было в ней, этой идее, разумеется, что-то от самовлюблённости.
— Я домой, — повторила она безжизненно.
Он снова догнал её:
— Ну подожди!.. Я ведь правду тебе сказал… Правду!.. Чтобы ты поняла, что я не просто так… что я серьёзно… с серьёзными намерениями…
— С намерениями? Серьёзными? Но без любви?
Она подошла к нему вплотную и, поманив пальчиком, попросила нагнуться.
— Да пошёл ты… на хрен! Со своими намерениями, со своей правдой… и со своей Машкой!.. Понял? Я тебе – не Машка!.. Меня Надежда зовут. Богдановна. А ваша Машка мне на хрен не сдалась!.. Да и вы тоже… Ясно вам?
Она чуть не задохнулась от ярости. Но, переведя дух, уже спокойнее добавила:
— Это вы-то один? Вы – не один, вы – со своей Машкой. Это я между вами – третья лишняя. Счастливо вам!..
— Надь… ну погоди ты!.. Погоди, не кипятись… Ну, скажи честно, ты что, хочешь, чтоб я сказал тебе, что люблю, хотя на самом деле нет?
Наденька вздрогнула как от удара.
— Честно? Честно, я хочу, чтобы ко мне больше не подкатывали с такими намерениями. Я хочу, чтобы в меня тоже влюблялись, чтобы мне тоже посвящали стихи… Вы же… вы же для меня… как тот Иисус были… с той вашей иконки… Я подумала: «Вот, наконец, человек, который любить умеет! » А вы не Иисус, вы… исусик!..
И, помолчав, добавила:
— Пожалуй… спасибо вам!.. За правду. Только вот… правда-то в том, что… нельзя быть честным наполовину. Хотите быть абсолютно честным? Отвалите!.. И… не женитесь. Не ломайте жизнь другому человеку.
И, круто развернувшись, Надежда Богдановна быстро и уверенно направилась к деревне. Оставив Пряжкина какое-то время торчать соляным столбом посреди дороги.
Постояв, он выдохнул и обмяк. Потом также двинулся в сторону деревни. Медленно. Как бы в раздумьи.
«Вот бабы!.. – проносились в голове мысли. – Чудной народ… И эта оказалась с вредным характером. Да ещё с каким!.. Надо же!.. А по виду – так и не скажешь!.. Ишь ты!.. Стихи ей!.. Как же!.. Щас, разбежался!.. Всё,иссякли… Да и смысла-то в них?..
Вон Машка Митьке без всяких стихов досталась!.. Подкатил на машине — и тут же прыгнула!.. И никаких стихов не надо!.. А теперь — всё. Душа пустая… Перегорела будто… Хоть бы наполнил кто!.. Напитал любовью!.. А впрочем, ну её!.. Истеричка!.. Хорошо хоть, до серьёзного не дошло!.. До свадьбы… А то бы намаялся!.. И слово-то какое: исусик!.. Так и чувствовал, что опять распнут… Нет, видно, без баб оно как-то спокойнее… По-холостяцки оно как-то лучше будет… Одному…»
