Когда Злата впервые повела Данила к матери, она, честно говоря, немного нервничала. Всё-таки Любовь Ивановна была женщиной строгой, привыкшей оценивать людей по делам, а не по словам. И хотя дочь она безусловно любила, выбор её спутника жизни могла раскритиковать до основания, если почувствует фальшь или пустоту.
Но Данил оказался на удивление ловким. Не в смысле хитрости, он умел расположить к себе. Пока Злата разувалась в прихожей, он сам отнёс сумку с гостинцами на кухню, по дороге не забыл похвалить порядок в квартире. «Чисто у вас, прямо светло», — заметил он, и Любовь Ивановна чуть смягчилась: редко кто замечал её вечное мытьё полов и протирание зеркал.
За ужином Данил не ждал, пока его обслужат. Встал, помог достать тарелки, нарезал хлеб, отодвинул стул Любови Ивановне, будто это было само собой. Разговор поддерживал легко: спрашивал, где она работает, не тяжело ли одной, интересовался её огородом на даче. И в голосе слышалось не пустое любопытство, а внимание. Женщина ловила себя на том, что отвечает ему подробно, словно и правда интересно делиться.
Злата сидела рядом и только улыбалась. Видно было: ей приятно, что мать и жених нашли общий язык. В конце вечера Данил достал из пакета скромный, но милый букетик — не розы из ближайшего киоска, а полевые цветы, купленные явно не наспех. «Я знаю, что у вас завтра день рождения, — сказал он. — Пусть это будет маленькое поздравление». И Любовь Ивановна вдруг почувствовала, напряглась зря. Человек вроде хороший.
Через месяц они расписались. Свадьбу сделали скромную: в кафе на тридцать человек, с музыкой и танцами, без излишеств. Данил с первых дней показал себя хозяйственным. Зарплата у него была неплохая, и он сам предлагал: «Мама, возьмите себе что-то, вы же всегда на нас тратите. Купите платье или туфли, не экономьте». Любовь Ивановна смущалась, но в душе радовалась: попался дочери мужчина не жадный, не заносчивый.
В первые месяцы совместной жизни Данил даже помогал по дому. Если Злата задерживалась на работе, он заезжал в магазин, мог сварить макароны или картошку, разогреть ужин. С тёщей шутил, телевизор смотрели вместе, обсуждали новости, спорили про политику. Он иногда звонил ей сам, без Златы: «Мама, вы хлеб купили? Если нет, я возьму». Удивительно, но в их квартире воцарилась почти семейная идиллия.
А потом начались перемены. Сначала незаметные. Данил всё чаще приходил домой уставший и раздражённый. Говорил, что на фирме дела плохи, заказов нет. Вечером мог сесть в кухне с бутылкой пива, молча листать телефон. Злата старалась поддерживать: «Ну ничего, пройдёт. Ты специалист хороший, без работы не останешься». Но в голосе мужа всё чаще звучало недовольство: «Зарплата у меня и так копейки, а ещё задерживают. Вечно на нас наживаются».
Вскоре фирма и вправду закрылась. Данил вернулся домой мрачный, бросил сумку в коридоре: «Всё. Конец. Обанкротились. Теперь ищи ветра в поле». Первые дни он ещё бегал с резюме, звонил по объявлениям. Рассказывал, что был на собеседовании: «Предлагают двадцать пять тысяч. Да я на эти деньги даже на проезд и обед не проживу!» Или: «Взяли бы, но работа в другом конце города, три часа добираться. Это же не жизнь». Любовь Ивановна слушала и понимала: перебирает. Не хочет хвататься за первое попавшееся.
Прошла неделя, вторая, третья. Вечерами он всё так же уходил «на поиски работы», но возвращался без результата. При этом всё чаще просил: «Мама, вы бы пива купили. Ну что вам, жалко, что ли? Мне хоть расслабиться». Или: «У меня рубашка одна нормальная осталась, а на собеседование в застиранной не пойдёшь. Вы бы купили, потом верну деньги». Злата пыталась урезонить: «Дань, ну ты бы хоть временно куда-то устроился, хоть охранником. Нельзя же так сидеть». Но он только отмахивался: «Ты ничего не понимаешь. Я специалист. Мне позориться дворником — это себя не уважать».
Любовь Ивановна сперва терпела. Ей было жалко молодого человека: всё-таки нелегко потерять работу. Но когда он перестал даже элементарное делать по дому, мусор выносить, полы подмести для него стало тяжело. Он словно уверовал, что теперь всё ему должны. В холодильнике появлялась еда, он ел первый и больше всех. Даже если Любовь Ивановна оставляла себе кусок рыбы или яблоко, оно исчезало. «Ну а что, лежало же, значит, никому не надо», — оправдывался Данил.
Злата устала уговаривать. Вечерами они ругались, ссорились из-за мелочей. Она плакала, он обвинял её в том, что «поддакивает матери» и не поддерживает мужа. Любовь Ивановна старалась не вмешиваться, но однажды не выдержала: «Данил, я вас с дочкой прописала у себя, потому что думала: вы семья. Но если вы не найдёте работу, так и будете сидеть у меня на шее, придётся решать вопрос иначе». Он вытаращил глаза: «То есть как это на шее? Я муж вашей дочери! У нас общая жизнь! Вы что, меня выгнать хотите?»
Слова эти зависли тяжёлым воздухом. В ту ночь Злата не спала, а мать думала, что, возможно, поторопилась, когда дала благословение. Всё слишком быстро пошло наперекосяк.
После того разговора в кухне атмосфера в доме стала натянутой. Данил будто обиделся сразу на двух женщин: на Злату за то, что «не заступилась», и на тёщу за её прямоту. Он ходил по квартире мрачный, хлопал дверцами шкафов, демонстративно молчал. Любовь Ивановна пыталась вести себя спокойно, но всякий раз, открывая холодильник и видя опустевшие полки, закипала.
Однажды вечером, когда Злата вернулась с работы и достала из сумки пакет с продуктами, Данил уже сидел за столом и жевал колбасу.
— Даня, а ты хоть хлеб купил? — спросила она, снимая пальто.
— Нет, — отмахнулся он. — У меня денег нет.
— Но ты же днём говорил, что к другу заезжал, он тебе занял.
— Так я пиво взял. Мне что, весь день всухомятку сидеть? — раздражённо бросил он.
Любовь Ивановна, услышав, только покачала головой и молча вышла в комнату. Ей было горько: на дочь давит работа, кредиты, а зять тратит последние копейки на бутылку.
Через пару недель она решилась на откровенный разговор. Вечером, когда Злата ушла в ванну, Любовь Ивановна села напротив Данила.
— Даня, давай по-честному. Я не могу вас кормить обоих. Я работаю, сама устаю, а ты целыми днями дома. Тебе надо устраиваться хоть куда-то. Хоть временно.
Он поднял глаза от телефона и ухмыльнулся:
— Ага, значит, вы хотите, чтобы я дворником пошел? Нет уж, спасибо. Я инженер, у меня диплом. Я себе цену знаю.
— Себе цену знаешь, так и работай. А пока живёшь здесь, будь добр, уважай труд других. Я с пенсии вам не обязана всё покупать.
В этот момент в кухню вошла Злата, вытирая волосы полотенцем.
— Мам, ну что ты опять начинаешь? — устало сказала она. — У Данила всё наладится, просто время нужно.
— Время? — Любовь Ивановна резко поднялась. — Он уже третий месяц «ищет» работу! Ты сама-то понимаешь, что на одной твоей зарплате далеко не уедете?
Данил вскочил из-за стола, стул с грохотом упал на пол.
— Так, хватит! — крикнул он. — Вы меня изводите! Я, значит, муж в семье, а меня пинают, как мальчишку. Да пошли вы обе!
Злата испуганно схватила его за руку:
— Дань, перестань. Не надо так.
— А что «не надо»? Твоя мать меня уже из дома гонит! Может, ей одной будет спокойнее? Пусть тогда сидит в своей пустой квартире! — зло бросил он.
Любовь Ивановна тяжело вздохнула.
— Я никого не гоню. Но жить так дальше невозможно. Или ты находишь работу, или я перестаю покупать продукты. Я буду готовить только для себя.
— Вот ещё! — Данил рассмеялся, но в смехе слышалась злость. — Тоже придумала. Думаешь, я с голоду помру? Да я всё равно поем. Злата же жена мне, не бросит!
Злата стояла посреди кухни, словно не знала, куда себя деть. Её глаза бегали от мужа к матери. И она почувствовала себя загнанной в угол.
После того вечера в доме установилось странное равновесие. Любовь Ивановна и вправду перестала покупать лишнего. Хлеб, молоко, немного овощей — только для себя. Злата приносила продукты после работы, но Данил их почти полностью съедал. Он мог ночью встать, открыть холодильник и оставить утром пустые контейнеры.
— Дань, ну ты хоть немного оставляй, — просила его Злата. — Я же сама с работы голодная прихожу.
— Да ладно тебе, — бурчал он. — Купишь ещё. Ты же получаешь нормально.
Злата молча отворачивалась, чтобы не наговорить лишнего. Ей было стыдно и перед матерью, и перед собой. Она помнила, каким Данил был в начале: внимательным, щедрым, заботливым. Но теперь перед ней стоял человек, которого словно подменили.
Вечерами он всё так же говорил, что «был на собеседованиях», но подробностей не давал. Иногда приносил какие-то бумажки, но Любовь Ивановна уже не верила. Внутри росло раздражение: она чувствовала себя хозяйкой в доме, но при этом вынужденной терпеть нахлебника.
Однажды она решилась:
— Злата, дочка, давай так. Если Данил не найдёт работу в течение месяца, собирайте вещи. Ищите съёмное жильё. Я не могу больше.
Злата побледнела.
— Мам, ну куда мы пойдём? Ты же знаешь, сейчас квартиры дорогие. Мы не потянем.
— А я потяну? — жёстко ответила мать. — Я на себе вас двоих тяну. И не намерена дальше.
Дочь замолчала. Она понимала: мать права, но сердце разрывалось. Ведь выгнать мужа на улицу, значит разрушить брак. А он, несмотря ни на что, оставался её мужем.
Данил же, узнав об этом разговоре, взбесился.
— Значит, так? Твоя мать тут будет жить, как барыня, а мы в нищенской хрущёвке с тараканами? Да ну её к чёрту! Я отсюда никуда не уйду! —Эти слова прозвучали как вызов. И Любовь Ивановна поняла: впереди у них ещё большие испытания.
После того, как Данил в сердцах заявил, что «никуда не уйдёт», жизнь в квартире окончательно превратилась в череду скандалов и молчаливых обид. Любовь Ивановна чувствовала себя пленницей: в собственном доме она вынуждена терпеть чужого взрослого мужчину, который ведёт себя как избалованный подросток.
Каждое утро начиналось одинаково. Злата собиралась на работу, нервно искала ключи, сумку, документы. Данил лежал на диване и тянул время.
— Даня, ну вставай, — пыталась она. — Ты же говорил, сегодня собеседование.
— Перенесли, — бормотал он, зевая. — Потом пойду.
— Ты всё откладываешь, — с отчаянием говорила она. — Так и год можно «потом» прожить.
— Не ной, — раздражённо отвечал он. — Я сам разберусь.
Любовь Ивановна в эти минуты молчала, но лицо её каменело. Она старалась не вмешиваться в разговоры дочери с мужем, но сердце сжималось: Злата всё больше напоминала загнанную лошадь.
Вечером, вернувшись с работы, дочь снимала сапоги и почти сразу шла на кухню готовить. Данил в это время сидел в телефоне, мог часами смотреть ролики или играть. На просьбы помочь реагировал бурчанием.
— Ты бы хоть картошку почистил, — говорила Злата.
— У меня руки, что ли, для этого? — лениво отвечал он. — Устал я.
— От чего устал? — не выдерживала она.
— От жизни! — бросал Данил и снова утыкался в экран.
Иногда он исчезал на целый день. Возвращался поздно вечером, от него пахло пивом и дешёвыми сигаретами. На вопросы отвечал уклончиво:
— С друзьями виделся. Обсуждали варианты.
— Какие варианты? — пыталась выяснить Злата.
— Рабочие. Ты всё равно не поймёшь.
Любовь Ивановна уже не верила ни одному его слову. Она замечала: деньги из кошелька исчезают, продукты уходят быстрее, чем раньше. Несколько раз она находила в мусоре пустые банки из-под пива, хотя сама их точно не покупала.
— Даня, — однажды сказала она прямо, — если ты не перестанешь за мой счёт выпивать, я полицию вызову. Ты в курсе, что у меня пенсия небольшая?
Он посмотрел на неё с издёвкой:
— Да бросьте, мама. Чего вы кипятитесь? Пара банок не конец света.
— Для вас пара, а для меня лишний кусок хлеба, — отрезала она.
Злата сидела рядом и молчала. Сил спорить уже не было.
В один из вечеров терпение Любови Ивановны лопнуло. Вернувшись из магазина с тяжёлой сумкой, она обнаружила, что в холодильнике снова пусто. Утром там лежали куриные бёдра и сыр, вечером остались только огрызки сыра.
— Даня! — закричала она. — Ты опять всё съел? Я ведь говорила: это на завтра!
Он вышел из комнаты, зевая:
— А что, нельзя было поесть? Я же человек.
— Ты не просто человек, ты нахлебник! — вырвалось у неё. — Я устала работать на тебя! Мужик должен семью содержать, а ты только ешь и пиво хлещешь!
Злата побледнела, встала между ними:
— Мам, ну не надо так. Даня же старается.
— Старается? — горько усмехнулась Любовь Ивановна. — Да он даже мусор вынести не старается!
Данил покраснел, шагнул ближе:
— Хватит меня унижать! Я не виноват, что сейчас такие времена. Работы нет! Я жду нормальное место, а не эту чушь, что предлагают!
— А ты дождёшься, что жена от тебя уйдёт, — отрезала Любовь Ивановна.
Эти слова повисли в воздухе. Злата закрыла лицо руками, слёзы покатились по щекам. В ту ночь она долго не спала, слушала, как мать ворочается в комнате, а Данил сопит на диване. И подумала: а может, мама права?
Весна пришла в дом без радости. За окнами распускались почки, дворники мыли асфальт, а в квартире стояла тяжёлая тишина. Злата почти не разговаривала с мужем. Она приходила поздно вечером, садилась ужинать с матерью и будто не замечала Данила.
Тот всё чаще уходил «по делам». Иногда не ночевал дома, возвращался утром, хмурый, небритый.
— Где ты был? — однажды спросила Злата.
— У друзей, — буркнул он.
— У каких? — не выдержала она.
— Да какая тебе разница? — огрызнулся он и ушёл в комнату.
Любовь Ивановна видела: дочь тает. Тёмные круги под глазами, похудевшие плечи, нервные движения. Она понимала: если Злата и дальше будет тащить на себе этого «мужа», то сама сломается.
Развязка наступила неожиданно. В один из вечеров Злата вернулась домой и застала Данила в кухне с каким-то приятелем. На столе бутылка водки, недоеденная колбаса, громкие голоса.
— Даня, ты что творишь? — Злата остановилась в дверях. — Мы у мамы живем! Ты совсем стыд потерял?
— Да ладно тебе, — махнул он рукой. — Мы культурно сидим.
— Культурно? — Любовь Ивановна вошла следом. — В моей квартире пьянки разводишь? Вон отсюда оба!
Приятель, бурча что-то, быстро ретировался. Данил остался, покрасневший от злости.
— Да что вы все на меня набросились? — закричал он. — Я живу, как могу! Работы нет, денег нет, а вы только упрекаете!
— Работы нет у того, кто её не ищет, — жёстко сказала Любовь Ивановна. — Ты давно уже не муж, а обуза. Собирай вещи.
— Мам! — воскликнула Злата, но в её голосе не было прежней решимости защищать мужа.
Данил посмотрел на обеих, усмехнулся зло:
— Ну и сидите тут вдвоём! Я без вас не пропаду. —Он хлопнул дверью так, что посыпалась штукатурка.
После его ухода в квартире воцарилась тишина. Первые дни Злата ходила как тень, плакала ночами. Но постепенно становилось легче. Она стала чаще улыбаться, задерживаться с коллегами после работы, обсуждать планы на будущее.
Любовь Ивановна наблюдала за дочерью и понимала: да, было больно, но всё позади. Дом снова стал домом, а не местом вечных скандалов.
Зять-проживала ушёл, оставив после себя горечь и обиду. Но вместе с этим и освобождение.
