Они стояли у колодца, не глядя друг на друга. Трудно прятать взгляд, когда стоишь рядом. Но им удавалось, не смотреть в глаза. Он прятал равнодушие, стараясь показать, что ему все равно, лениво опершись в мощные бревна. Она – виновато молчала, опустив руки.
— Что же ты, Маруся, не дождалась, значит? – спросил он тихо.
Надо же было что-то спросить, вот и задал вопрос, раз уж встретились у колодца. Он еще и форму свою солдатскую не успел снять. В те годы, в начале семидесятых, так и ходили какое-то время в форме, даже гордились. А повод для гордости был: отслужил парень, да что там парень, мужик уже по тем временам. Вот только невеста не дождалась.
Взметнулись ресницы у Маруси, вздрогнули, повела бровью, вспомнилось ей, как Томка Стёшина трясла перед ее лицом исписанными листками бумаги: «Смотри, мне он пишет, мне письма Володька шлет!»
— Так ты же Томке писал, она сама мне письма твои показывала, — спрятав еще не утихшую боль, прошептала Маруся. – Что же ты, Володя, так со мной?
— А как я с тобой? Подумаешь, написал пару раз, а ты сразу замуж за Петьку выскочила.
— Да, вышла я замуж за Петю… после того, как ты не ответил мне. А я ведь писала, ждала, — она взяла неполное ведерко с водой, — да что там говорить, Володя, бросил ты меня, забыл там еще, на службе…
— Не забыл. Я ведь не побежал жениться, вот он я, холостой, да только ты теперь замужем и ребенка ждешь. – Володька наконец решился взглянуть на Марусю и в голосе его послышалась горечь.
Прорвалась эта горечь наконец-то, не смог он спрятать равнодушие. И боль тоже была. Помнил он, как на его глазах парнишка, сослуживец, по земле катался, когда девчонка написала, что замуж за другого выходит. И это через три месяца, как парень на службу ушел. Втроем держали, чтобы не сделал ничего с собой.
Не мог уснуть тогда Володька, сомнения мучили, да еще Томка письмами закидала ( и откуда только адрес узнала). И вдруг пришла ему тогда шальная мысль: писать письма обеим, которая дождется, на той и женится.
Но Томка по другому повернула, все свои письма Марусе стала показывать, так и разлучила их. Думал тогда Володька: приедет, разберется в своих чувствах, все наладится, душа-то к Марусе тянулась…
А тут у Маруси уже живот заметен. Вот как! Быстро же переметнулась она к другому.
— Я, конечно, виноват, — признался парень, — но и ты не святая, могла бы и подождать.
— А чего ждать… поняла я, что не мила тебе…
Володька крутил в руках тоненький прутик, смял его вконец и с досадой выбросил.
— Ну, бывай, — сказал он на прощанье, снова взглянул на округлившийся живот Маруси, — береги себя. – Сказал эти слова также тихо, уже без обиды, с каким-то трепетом, словно жене своей сказал. А сам ушел. Нехотя так отошел от колодца. А она осталась. А как скрылся из виду, присела от усталости и заплакала. Потом вытерла слезы и решила, что не будет больше плакать, ребенка ведь ждет. Снова стало ей больно, уж так хотелось, чтобы дитё это Володькиным было. Да только невозможно теперь, не было у нее ничего с Володькой, Петин это ребенок.
____________
Рожала Маруся тяжело и долго. И когда криком зашлась, как раз в те минуты Томка в белом платье отплясывала на собственной свадьбе. Так стучала каблуками по дощатому полу, что посуда звенела на столе, а Володька понуро смотрел, не разделяя ее радости.
— Веселись, браток, погуляй чуток, — старший брат Федька подмигнул, толкая жениха, — свадьба же твоя. Или не рад?
— Рад. Жена мне хорошая досталась. Из армии меня дождалась. – Говорил Володька, сам себя уговаривая.
Красивая Томка, с кудряшками светлыми, кареглазая, бойкая, за словом в карман не полезет, она с самой школы за ним бегала… ну что еще надо, радуйся теперь.
___________
— Люди машины берут по талонам, а у нас даже мотоцикла нет, — ворчит Томка, качая маленького Сережку.
— Ну как же нет, вон стоит мотоцикл, — Володька кивает в сторону двора, продолжая паять радиоприемник.
— Старый отцовский, даже без люльки, — не унимается Тома.
— Будет тебе мотоцикл, заработаю летом на уборке хлеба и сразу куплю.
— Люди после летней страды машину берут, а у нас даже мебели нет…
— А это тебе не мебель что ли? Ты чего, Тома, забыла, что нам квартиру только что дали, полдома целых, три комнаты, обставить еще не успели, — Володька терпеливо разъясняет жене, как малому ребенку. – Успеем, погоди чуток.
— Чего «годить», жить хочется, как люди.
Володька отложил паяльник. – Тамара, так мы и живем как люди. Вспомни, у наших родителей вот так сразу ничего не было, а мы уже под своей крышей… ну чего ты ворчишь с утра до вечера. Вспомни, какие письма мне писала, я зачитывался твоими письмами, за душу брали… однажды даже другу прочитал, загрустил друг, я и прочитал твое письмо, так он сказал, что так может писать только по-настоящему любящая девушка…
— Ха-ха-ха, — Томка, оставив малыша и прикрыв дверь в спаленку, рассмеялась приглушенно, чтобы не разбудить ребенка. – Нашел чем гордиться. Да если хочешь знать, не я писала письма, практикантка с сельской газеты писала мне по доброте своей душевной, а я переписывала. Она потом в райцентр переехала, там и работает журналисткой, уж больно способная она была до писем. Пожаловалась я, что парню в амию надо письмо придумать, а сама не могу, вот она и помола. Я ей платок подарила за это.
Володька сидел, не шевелясь, паяльник так и лежал в стороне. Он смотрел на жену, осмысливая сказанное. Все вдруг перевернулось у него в сознании, все перемешалось, никак не мог «выровнять» свои мысли и не находил слов.
— Ну чего застыл? – Томка как ни в чем не бывало подошла к мужу, обняла и поцеловала в щеку. – Вот так-то милый… а ты про письма. Машину нам надо, вот тогда и заживем…
О том, что родители были против их с Володькой свадьбы, она почти забыла. Даже Бабушка Шура и та сокрушалась, причитая: «Беда, а не девка, рушит все, что попадя на ее пути… ну зачем ей Володька, он же с Марусей женихается, невеста она ему вроде как».
Но Тома не слушала бабушкиных причитаний, шла, как говорили в селе, на пролом. Единственный человек, кто поддержал, так это старшая сестра Людмила. «Правильно, пусть Томка сама свое счастье берет, да на замок запрет, чтобы никто не украл. Нечего сидеть и ждать, пока тебя выберут, надо самой поработать».
Сама же Людмила в свое время неудачно вышла замуж. Позвали ее, она и вышла. А муж выпить любил, с ленцой, в общем, как говорили в селе, «душа с гнильцой». Вот она и поддержала сестру, зная, что Володька парень заметный, из семьи крепкой, работящей.
Владимир, наконец, убрал паяльник и приемник и обратился к жене: — Так может тебе я и вовсе не нужен был, а так – ради достижения цели…
— Ой, да перестань умными словами бросаться… или до сих пор Маруську забыть не можешь? Скажи мне спасибо, что помогла тебе проверить, крепка ли ее любовь. Стоило мне письмами твоими перед ее носом потрясти, так она и переметнулась к Петьке. Ну а тот тюфяк и обрадовался, что счастье прикатило, он ведь давно носом за ней водил, как пес сторожил…
— Нет, ты мне ответь, зачем тебе надо было письма мне писать? Хотя и не твои это письма были, а девушки той… видно способная журналистка на сочинения, раз строчками ее зачитывался…
— Ну, вот, сказала, будешь теперь накручивать. Забудь, сказала и сказала, что было, того нет. А есть мы с тобой, Сережка вон в люльке… ты лучше бы подзароботал еще, калым может какой, как люди делают, все же какой рупь на жизнь.
Хватит мне дома сидеть, в магазин работать пойду, да и положено мне уже на работу выходить, — Тамара, снимая бигуди, кидала их в коробку у зеркала, и спиной чувствовала, что муж вот-вот скажет ответ.
— Почему в магазин? Ты же на продавца не училась.
Она резко повернулась. – А куда, на ферму что ли , в доярки? Не надейся, не пойду коровам хвосты крутить.
— Чего такая резкая? Спросить нельзя… не заставляю тебя на ферму идти, просто спросил.
— Ну вот, я и ответила. Место есть в универсаме, туда и пойду.
— А Сережку куда? В ясли?
— А куда же, в ясли отдам, да мамки наши пусть иногда по очереди водятся.
— А чего ты дуешься? – спросил он, позавтракав и отодвинув кружку. Завернул в бумагу хлеб с салом, овощи, собираясь на работу. – Сама всяких там журналисток письма мне заставляла писать, а теперь еще и дуется…
— Да не в письмах дело. Вижу, как ты в сторону Маруськи носом водишь, как кобель…
— Ну, ты… полегче, язык не распускай… Марусю не трогай, она тут ни при чем.
— Ну-ну, заступайся, как же, любовь твоя бывшая, сразу кидаешься защищать…
Володька, всегда сдержанный, прятавший свое негодование в глубине души, даже когда Томка словами «больно стегала», в этот раз стукнул кулаком по столу, жилы на шее напряглись, посмотрел на жену исподлобья: — Хватит! Если не нравится жить со мной, разбегаемся! Держать не стану…
Томка так и присела на табуреточку возле зеркала, губы задрожали, она часто заморгала, смахивая слезы. – Гонишь нас с сыном?! Не нужны больше…
В спальне заплакал Сережка, словно почувствовал, что у отца с матерью начинается разлад. Володька первым кинулся к сыну, взял на руки и, успокаивая, подошел к Тамаре.
— Успокой, пацана, а я на работу поехал. И не реви. Хочешь на работу, значит выходи, Сережку в ясли оформим. Вечером задержусь, аврал у нас.
_____________
Посевная выдалась тяжелой, техника ломалась часто. Володька и вся ремонтная бригада ворчали, что часть техники так и не заменили, понимая, что сколько не ремонтируй, а она все равно в такую горячую пору будет «сыпаться». Оно хоть и железо, а имеет свойство изнашиваться.
— Прохоров! Володька, иди сюда, тут к тебе приехали! – Бригадир дядя Егор подозвал парня, указывая на стоявшую возле УАЗика девушку в светлой курточке. – Да руки-то вытри, а то стыдно с такими грязными руками, как никак корреспондентка приехала, из газеты, — шепнул бригадир.
— Руки как руки, работа у меня такая, — проворчал Володька.
— Да иди ты уже, ждет человек.
— А почему я?
— Ну, так передовик, молодой, работящий, может, статью о тебе напишут.
— Делать им нечего, тут работы невпроворот, а они — статью…
Он нехотя подошел к девушке. Темные волосы строго прибраны назад и скреплены шпильками. Володька заметил легкие туфельки и усмехнулся, подумав про себя: «Как на бал вырядилась, а тут поле совхозное».
— Здравствуйте! Я Светлана Киреева, корреспондент «Сельской правды», хочу пообщаться с вами.
— Зачем?
— Ну как зачем, мне сказали вы, несмотря на молодость, уже передовик, очень хорошо работаете… статью о вас хочу написать.
Володька не спеша вытер тряпкой руки, всматриваясь в лицо девушки. То, что письма в армию сочиняла девушка по имени Светлана, это он от Томки узнал. Да и работала она у них одно время, это он точно знал.
— А я не хочу, чтобы обо мне писали, найди кого-нибудь другого, и вообще, некогда мне…
— Ну как же, мне сказали, с вами можно поговорить, — девушка растерялась, от волнения стала убирать выбившиеся волосы из гладкой прически. – Это недолго, просто расскажите немного о себе, а я вам потом очерк лично привезу, если хотите…
— Не хочу! – Володька, заметив, что бригадир дядя Егор удалился и их никто не слышит, вполголоса сказал: — Оказала уже услугу… «плодовитая» ты, однако, на сочинения, письма хорошо строчишь за платочек шифоновый…
— Вы о чем это? какие письма? и почему так разговариваете, да еще на «ты»? мы разве знакомы?
— Ну как же, я твоими письмами зачитывался, удивлялся, что Томка так красиво писать может, прямо в душу мне заглядывала…
Красные пятна появились на шее у девушки, начала пульсировать жилка, в глазах появился испуг, но тут же какой-то внутренней силой она успокоила себя, вглядываясь в черты лица парня.
— Извините, вы и есть тот самый Володя?
— Ага, он самый, — Володька поправил кепку, засунув руки в карманы, окинул девушку взглядом. – И как это тебя, такую строгую комсомолочку, Томка на это дело подбила?
Девушка снова смутилась, потом, посмотрела на поджидавший ее УАЗик.
– Тамара тогда сказала, что вы любите друг друга, но что-то у вас там в армии случилось, и нужно было поддержать… она сказала, что не умеет красиво писать письма, попросила меня…
Светлана хотела рассказать подробно, как Тома уговаривала ее, какие аргументы привела, что ей искренне захотелось помочь влюбленным… но сейчас, кода перед ней стоял недовольный Володька, она поняла, что, скорей всего, оказала медвежью услугу, и, наверняка, этот парень в обиде на нее.
— Простите, я ничего толком не знала тогда, мне просто хотелось помочь… вы мне верите?
— А теперь неважно, верю или нет, живем мы с Томкой, сын у нас, да и вообще, сам дурак. – Володька понял, что не за платочек шифоновый писала она письма, а в самом деле, порыв души был, да и что теперь на нее обижаться. – Ладно, спрашивай, чего там надо для статьи, пиши, может, прославлюсь, — снисходительно сказал он.
_____________
— Разведусь я, батя, наверное, — Володька «приземлился» на завалинку в палисаднике родного дома. Рядом сидел отец. Оба смотрели на покосившийся штакетник и оба думали об одном: штакетник надо срочно поправить. Но разговор сын завел о другом: — Разведусь, нет жизни у нас.
-Не в те сани, ты, сынок, впрягся, вот и елозишь по жизни кое-как. – Николай по взгляду сына понял, что тяжело ему, что с Томкой они вовсе не пара.
— Ну, разведешься, а потом что? куда кинешься? Марусину с Петькой жизнь разобьешь? а ее спросил? она согласна на такой разлад? а люди что скажут? а матери твоей каково? а сын как?
Володька, обхватил голову руками, словно хотел отгородиться от вопросов отца. Ведь каждый вопрос, как обухом по голове. И всё правда, он и сам об этом думал.
— То-то же, сынок, одно дело разводятся, когда освободиться хотят от жизни никчемной, а другое, когда чужую бабенку на примете имеют, — отец слегка хлопнул по плечу, — понял, о чем говорю?
— Да все я понимаю. Никчемная у нас жизнь с Томкой, разные мы. Нет, она хозяйственная, все в дом тянет, все хочет, чтобы жили лучше. По ней так хорошая жизнь, это когда дом полная чаша, да еще сверху, ну и чтобы машина во дворе стояла. А где я ее возьму так сразу?
— Ну, ежели дело только в машине, то мы с матерью помогли бы, старшему помогли и тебе поможем. Да вот думается мне, что не в машине дело… Томке твоей после машины самолет захочется, такого склада она.
— И я о том же.
— Ну, так разъясняй, слова-то не прячь в карман, разъясняй, что тебе под силу, а что нет. Не будете разговаривать, не будет жизни. Ну и о сыне думай, без отца тоже ведь не сладко деткам…
______________
— Здравствуй, Маруся, в одном селе живем, а не видимся месяцами. – Они снова встретились у колодца, где кода-то случилось их окончательное расставание. Володя хлопнул ладонью по теплому, нагревшемуся от солнца бревну, словно ощупывая, крепко ли еще стоит колодец.
— Здравствуй, Володя. Так ведь работаем, когда нам видеться, да и ни к чему это.
На ней, как в прошлый раз, была косынка, скрывавшая светлые волосы. Короткий рукав ситцевого платья открывал загорелые руки. Володька только сейчас заметил, что ей удивительно подходили эти косынки, она казалась особенно милой, какой-то родной в этом платочке, из-под которого «золотились» на солнце легкие завитки. Да-да, именно милой она ему казалась в эту минуту, но теперь уже безнадежно чужой. Хотя почему «чужой»? В Володьке все заволновалось с новой силой, ведь всё от них самих зависит.
— Маруся, как ты живешь? все ли хорошо?
— Конечно, хорошо, а как же еще может быть. Петя работает, Славик растет.
— Да, знаю, видел как-то в детсаду его, когда за Сережкой своим заходил. – Он опустил ее ведро в колодец и стал крутить ручку, поднимая его.
— Не надо, — попросила она, — я сама.
— Я помогу, — он поставил ведро со студеной водой рядом. – А жаль будет расставаться с колодцем, уберут его скоро, теперь у всех в огородах вода, насосы стоят… а по мне так колодезная вкуснее почему-то.
Она улыбнулась, ухватившись за эту мысль: — И мне так кажется. Если для питья, так колодезной иду набрать, ох и вкусная она…
— Маруся, — он осторожно взял ее за руку, взял с такой нежностью, с опаской, чтобы не спугнуть, не оттолкнуть, — Маруся, ты прости меня, сглупил я тогда, сам не знаю, чего испугался, насмотрелся там разного в армии… а теперь жалею, вот сколько живу с Тамарой, столько и думаю о тебе. Увижу хотя бы издали, и легче становится. Может нам исправить всё?
— Пусти, Вова, — она отдернула руку, словно обожглась, — поздно, живем мы с Петей, сын у нас. И у тебя семья… и не надо больше говорить об этом. И останавливать меня не надо, а то люди увидят, — она подхватила ведерко и спешно пошла домой, оставив Володьку, смотревшему ей вслед.
Какой-то он получился у тебя слишком хороший, ну прямо идеальный, придраться не к чему. Ты хоть бы упомянула кого-то из бригады, не один же он на поле пластается, еще люди есть.
Главный редактор районной газеты Галина Игнатьевна, прочитав очерк Киреевой о передовике Владимире Прохорове, стала, как говорили сослуживцы, докапываться до мелочей.
— Так ведь там и про бригаду, — подсказала Киреева, — ну а то, что положительный, так вроде заслужил, он и правда со временем не считается, если надо, остается, переработка идет, и бригадир об этом говорил, в общем, «болеет» за дело.
Галина Игнатьевна повертела в руках листок с печатным текстом, местами подчеркнула и подала его Киреевой.
— Светлана Васильевна, в целом неплохо, вероятно, этот Прохоров заслужил, но такое ощущение, что вы будто виноваты перед ним в чем-то… уж слишком старались.
Киреева покраснела, не ожидая, что главред попадет в самую точку. – Почему? какая вина? Это всего лишь очерк.
— Да не тушуйся ты так, — Галина Игнатьевна, заметив смущение подчиненной, попыталась объяснить свою точку зрения. – Как-то ты его возносишь, прямо между строчек читается, только без обиды, создалось у меня такое впечатление… а так очерк отличный, так что печатаем, пусть люди читают, пример берут.
Светлана, закусив губу, быстро вышла из кабинета, направляясь в корреспондентскую. То, что сказала Галина Игнатьевна, было правдой. Киреева после разговора с Володькой не могла избавиться от чувства вины, мысленно ругая себя, что поддалась тогда порыву писать письма чужому человеку. Была она в то время еще совсем молоденькой, но уже подающей большие надежды. Сочинить письмецо к ней обращались еще в школе, девчонки постарше писали парням в армию и иногда просили что-нибудь красивое, и тогда Света бралась помочь, корпела вечерами над чужими письмами. Вот также и Тамаре помогла.
И теперь, когда встретила Владимира, явно несчастливого, она часть вины переложила на себя. Совестливая была.
— Светик, чего нос повесила? на работе неприятности? – муж Валера мгновенно замечал перемены в жене, и смена настроения не ускользала от него. Поженившись полгода назад, они понимали друг друга с полуслова.
— Ну, какие неприятности могут быть в нашей редакции, все просто замечательно. Пишем, печатаем, поддерживаем трудовой настрой населения.
— Показалось, думаешь о чем-то…
— О человеке одном думала. Я о нем очерк писала, в работе он первый, а вот в семейной жизни, кажется, несчастлив, и это чувствуется.
— Ну а тебе-то что до него, какое тебе дело, это его жизнь. Не нравится – пусть разводится, а если не разводится, пусть терпит. – Валера обнял молодую жену, привлек к себе.
— Подожди, Валера, мне что-то сказать тебе надо, я может, и ошибаюсь, но кажется, я беременна.
Он заглянул ей в глаза. – Кажется или это точно?
— Похоже, что точно, в пятницу к врачу иду.
— Так-так-так, девочка моя, а ведь мы договаривались, первые года два-три никаких детей, я ведь еще учусь…
— Но ты же на заочном.
— Ну, так и что, все равно шатко на ногах стоим, ты учти, помогать нам некому, у нас с тобой только матери. У моей младший брат на шее, а у тебя… ну, в общем, и с твоей мамки помощи кот наплакал, ну какие могут быть дети.
— Знаешь, Валера, когда двое живут вместе и любят друг друга, а мы с тобой, я уверена, любим, то рождение ребенка, это следствие счастливого союза.
— Ну да, — он отошел от нее, сел у стола, — присядь… ну присядь ты, давай поговорим, мы же взрослые люди, должны вести себя разумно.
— Валера, я, конечно, помню наш разговор, что с детьми подождать, но раз уж так получилось… ведь это наш ребенок.
— Света, ты талантливый человек, ты очень трудолюбивая, кому, как ни тебе занять место главного редактора газеты…
— Валера, ну это при чем здесь? Да я вообще об этом не думаю.
— Ну и зря, ваш главред уже одной ногой на пенсии, кажется давно пенсионного возраста.
— У Галины Игнатьевны опыт огромный, она меня в свое время поддержала, а ты предлагаешь подсидеть ее…
— Дурочка ты, Светка, это же нормальный процесс. Кода человек уходит на пенсию, а на его место приходит другой – молодой, сильный, как ты, например. А тут ребенок, пеленки, каши… ну зачем тебе торопиться…
— Знаешь, в чем ты прав, в том, что мне не стоит торопиться… только с той разницей, что не стоит торопиться занять место главного редактора, а вот ребенка рожать я буду. – Уж извини, что наш малыш не вписывается в твои грандиозные планы моей карьеры.
— Ну вот, колючки выпустила, — разочарованно сказал муж, все еще надеясь, что беременность не подтвердится.
_____________
— Новенькая что ли? Чёт я тебя не припомню…
— Старенькая… тоже мне нашел новенькую, месяц уже за прилавком стою, а ты и не заметил.
Тамара, посмеиваясь, разглядывала водителя автолавки Витьку Мухина.
— Так я в отпуске был, не видел тебя.
— Ну, так посмотри, да не засматривайся, иди вон грузись, поди товар по деревням повезешь.
— Так это, оно самое, так и есть. – Витька закатал рукава, юркнул на склад, а после погрузки снова зашел, заметив, что народа в продуктовом нет. Упершись в прилавок, подмигнул Тамаре. – Ах, Тома, Тома, давно я не был дома…
— Ты как мой котяра, мурчишь и взгляд масленый.
Витька расхохотался. – Ну и сравнение! Нет бы газировки человеку плеснула, как-никак за двоих работаю: я и водитель, я и грузчик.
— А так все работают, не ты один.
— Ой, вспоминайте, мои глазоньки, где я видел этот цветочек…
— Эт про меня что ли?
— А про кого, про тебя, конечно. Точно знаю, виделись где-то, хоть и район у нас большой.
— На слете комсомольском в райцентре, причем несколько раз, дырявая у тебя память, Витя.
— Томка, да у тебя голова – дом советов, все помнишь, и записывать не надо. А я думаю, лицо знакомое, а глазки такие, — Витька потянулся через прилавок к Тамаре, — взглянула и сразу почетную грамоту можно выдавать за один твой взгляд.
— Ну-ну, ручищи-то убери, я тебе, не абы кто, я на работе, и вообще – мужняя жена.
— Всё, ухожу, удаляюсь, оставляю твой образ на память в своем сердце.
— Чудик ты, Мухин, посмеялась бы я с тобой, да вон народ за хлебом идет.
— А я еще заеду…
— Ага, смелый какой, а дома, поди, жена со сковородкой караулит…
— А чего жена? не стенка, можно отодвинуть…
— Ну, моего, скажу тебе, не отодвинешь, так что имей ввиду.
— Ладно, тогда с другого хода зайдем. Слушай, Тома, ты прямо такая… ух, хваткая, по тебе вижу… может отложишь дефицит, а я бабкам в деревне загоню, а выручку пополам.
— А за это знаешь, что бывает, — Томка вмиг стала серьезной, — статья за это бывает, да и какой тут дефицит, сам видишь, сахар, соль да мука.
Витька оглянулся на вошедших покупателей и еще раз подмигнув, сказал: — В другой раз поговорим.
______________
— Петь, а давай уедем, соберемся и переедем, ну хотя бы в райцентр. – Маруся после встречи с Володькой часто задумывалась, а когда видела его хотя бы издали, старалась перейти на другую сторону, чтобы даже взглядом не встречаться.
Петр почти на голову выше Маруси, широкая кость, черты лица казались грубоватыми, светлые волосы, летом сильно выгоревшие на солнце, слегка волнистые, взгляд всегда спокойный. Он и по характеру спокоен, и голос у него тихий, несмотря на всю громоздкость его фигуры.
— Как это уехать? зачем? У нас тут родители, Славка в садик ходит, подрастет, в школу пойдет. Чего ты, Маруся, зачем уезжать?
— Подумала я, в райцентре и с работой легче, и садики лучше, и школа новая…
— Ну, так и у нас не хуже. – Он сел ближе, пытаясь понять жену. – Ну, скажи, что тебе душу-то разбередило, может обидел кто…
— Пеееть, ну кто меня при таком муже обидит, ты же у меня силушкой не обделен, никто не посмеет, — Маруся коснулась его вихров, потом лица, — переезжают люди, вот и я подумала, может нам чего в жизни поменять. Ну, если ты не хочешь, так пусть так и будет.
— Да не то, чтобы не хочу, удивила ты меня… но я подумаю, кто его знает, может Славке и в самом деле в райцетровской школе лучше будет…
— Да ладно, не бери в голову, как жили, так и будем жить.
— Ну, тогда пойду управляться, — Петр положил свою широкую ладонь на руку Маруси, сжав ее слегка, боясь причинить даже малейшую боль.
С Володькой Петр редко встречался, да и то лишь набегу. Здоровались, потому что принято так было, как же жить в одном селе и не поздороваться. А в этот раз Петр задержал Прохорова, остановив сначала взглядом, а потом, кивнув в сторону, предложил: — Давай отойдем.
Володька усмехнулся. – Как в кино: «давай отойдем», — передразнил он.
— Ну не при всех же нам о Марусе говорить.
— А при чем тут Маруся? – Прохоров нахмурился. – Она ведь твоя жена, а не моя.
— Вот именно, моя. Поэтому не мути воду, не баламуть Марусю, не лезь к ней.
— А кто тебе сказал, что я лезу? ты видел?
— Видел я, как ты на нее смотришь.
— А теперь что, и смотреть на людей нельзя? или мне глаза закрывать, когда мимо прохожу?
— Не придуривайся, понимаешь ведь, о чем говорю. Знаю я, было у вас до твоей службы, было, да прошло, семья у нас… так что обходи Марусю десятой дорогой, не карауль у колодца…
— Может, ты еще запретишь мне из колодца воду брать? – Володька уже не скрывал злости, которая захватила его полностью. Не нравилось ему, что Петр отчитывает как школьника, указывая, что ему делать и как поступать. – Ходил к колодцу, и буду ходить, ты мне не указ.
— Ходи, сколько хочешь, только Марусю не надо караулить там, видел же я, специально топчешься вокруг колодца, зная, что ходит она туда… моя она жена…
— Так я разве отбираю ее… зря боишься, да и про жену свою плохо думаешь. Не такая Маруся, она если что решила, то так и будет. Решила за тебя замуж выйти, значит с тобой она, это я уже понял, так что спи спокойно.
