– Ты же знала, на кого выходишь – усмехнулся муж, собираясь к бывшей

Ты же знала, на кого выходишь, – усмехнулся муж, собираясь к бывшей. – Что теперь глазки таращишь?

Люба стояла у двери, облокотившись на косяк, и молчала. Не в первый раз он так выходил – надушенный, выглаженный, словно не во двор, а на праздник. Вроде бы и без повода, просто «зайду к Лене, сыну подарок отдать», а внутри всё клокотало.

– А ты не думала, что я тоже знала, на кого выхожу? – тихо проговорила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

– Вот и хорошо. Значит, не жди меня к ужину, – он сунул в карман телефон, накинул куртку и уже потянул за ручку, но обернулся. – Только без истерик. Мне это не надо.

– А мне, думаешь, надо?

Он не ответил, хлопнул дверью.

Люба осталась одна. Присела на край кровати, глядя в пол. За окном шумел двор, кто-то стучал мячом по асфальту, соседка выгуливала своего спаниеля, хлопали двери машин. А у неё в груди было пусто.

Когда она познакомилась с Игорем, он уже давно развёлся. У него был сын, Мишка, тогда ещё совсем мальчишка. Любка как раз перевелась в библиотеку на Вокзальную — поспокойнее, чем в районной. С Игорем её свела подруга Валя, мол, нормальный мужик, руки не распускает, выпивает редко, сын есть, но живёт с матерью. А тебе, Люба, не двадцать пять уже, да и не девочка ты.

Она не девочка, да. Она вдова. Сергей погиб на стройке, кран сорвался, придавил. Сын их с Сергеем в армии служил, и вернулся уже в пустой дом. Но Юрка быстро перебрался в город, устроился, женился, не до матери ему было. А у Любы вдруг будто вся жизнь вниз по лестнице покатилась: работа, дом, одна-одинёшенька. И тут Игорь. Весёлый, заводной, с руками, что к технике липнут, всё может, всё чинит.

Поначалу он был другим. Слушал, шутил, мог и борщ похвалить, и компот выпить, как ребёнок, губами причмокивая. Но стоило Любе заикнуться, мол, может, Мишку в гости позовём, так сразу морщился: «Ты его мать знаешь? Она ж из кожи вылезет, лишь бы меня почаще видеть».

И всё равно ездил. По праздникам, а потом и без повода. Сначала Люба терпела. Понимала, что у них ребёнок общий, мало ли что. Потом стала замечать: одеколон новый, рубашка наглажена, взгляд в зеркало иной, как у парня перед свиданием. Один раз сунула руку в куртку — а там мятая салфетка из кафе. Второй — чек из ресторана. Она ничего не сказала. Просто убрала в ящик, где хранились гарантийники и старые фотографии.

– Люба, – однажды сказал он, – давай без сцен. Ты взрослая женщина. Ну не можешь ты мне дать того, что давала она. Ну и что теперь?

– А что она тебе даёт, Игорь? Суп варит? Или в шкафах прибирается?

Он усмехнулся.

– Она меня уважает.

Эти слова долго звенели в ушах. Уважает, значит. А то, что Люба его стирает, гладит, готовит, ухаживает, ногти ему подстригает, спину мажет — это что?

Она старалась не плакать. Прятала слёзы на кухне, когда мыла посуду. Подругам не жаловалась, что толку. Валя однажды сказала:

– А ты зачем за него пошла, Люб? Он же из таких, что мимо юбки не пройдёт. Ты бы лучше одного пожила, оно спокойнее.

– Ага, – вздохнула Люба, – спокойнее. Только одиночество – оно тише не становится, просто вгрызается.

На следующий день после его ухода к «бывшей» она сварила суп, как всегда. Поставила два прибора. Сидела, глядела в пустую стену и думала: а что будет, если она просто возьмёт и уйдёт?

Но куда? Снимать квартиру? Пенсия у неё небольшая, да и дом чужой — половина записана на Игоря, половина — его матери, та живёт в посёлке, но по телефону звонит часто, советы даёт.

– Терпи, Любаня, – сказала она как-то. – Мужик он хороший, просто ты не очень ему пара. У тебя всё как по линеечке, а он живой.

– А я, выходит, мёртвая?

– Да не обижайся, ты ж понимаешь, что я не со зла.

И всё это Люба глотала. А потом перестала.

В тот вечер Игорь вернулся поздно. С лёгким перегаром, но весёлый.

– Ну что, Любчик, не скучала? – сунул ей в ладонь розочку, почти завядшую.

– А я тебе не собачка, чтобы ждать и скучать, – отодвинулась она. – Где был, там и будь.

– О, пошло. Началось. А что, ревнуешь? Поздновато, подруга.

– Я не ревную, Игорь. Мне просто обидно.

– Обидно ей. Ха! – Он снял ботинки, не развязав шнурков, бросил у порога. – Вот знала ведь, с кем связываешься. Я всегда такой был. Не обещал тебе золотых гор. Просто жить хотел. А ты, как все бабы, давай менять меня.

– Я не меняла тебя. Я надеялась, что ты сам…

– Вот-вот. Надеялась. А это твои проблемы. Не мои.

Он хлопнул по плечу и пошёл в ванну.

Утром, будто ничего не было, пил чай и щурился от солнца. Потом позвонил Мишка. Люба слышала, как он говорил: «Да-да, я приеду. Конечно, один. Что ей там делать». Потом подошёл.

– У Мишки день рождения на выходных. Я к нему.

– Один?

– А с тобой неудобно. Ленка будет.

– Ты бы хоть притворился, что тебе стыдно.

– Стыдно? А за что? Ты сама говорила, сын важен.

– Я не говорила, что надо ради сына на его мать смотреть, как на молодую любовницу.

– Слушай, Люба, ты истеричка. Я поехал.

Он ушёл, и в этот раз не закрыл за собой дверь — только притворил.

Люба долго сидела в тишине. Потом собрала свои вещи — немного: документы, три платья, свитер, мамины серёжки. Зашла к соседке Марине, попросила позвонить сыну. Телефон у неё старый, кнопку западает. Сын приехал к вечеру, помог донести вещи.

– Мам, ты чего? – удивился он. – Вы ж вроде жили.

– Не живём больше. Он меня вечно к бывшей посылает. Пусть и живёт там.

Юра ничего не сказал, только сжал губы. А через день снова приехал, помог Любе перебраться к себе. Невестка Лариса отнеслась ровно, но Люба старалась не мешать. Помогала с внучкой, готовила, ходила в магазин.

Игорь не звонил.

Прошла неделя, потом вторая. Люба ждала, что появится. Придёт, скажет: «Вернись». Не пришёл.

Однажды она пошла в аптеку и встретила Валю. Та остановилась как вкопанная.

– Ты что тут? Где Игорь?

– У бывшей.

– Ой-ой-ой, – Валя покачала головой. – Говорила же тебе.

– Говорила, – кивнула Люба. – Но я тогда тебя не слушала.

– А он хоть жалеет?

– Не знаю. Мне теперь всё равно.

Но ей было не всё равно. Первое время сердце ломило, особенно по ночам. Она вспоминала, как он гладил её волосы, как прижимался щекой к плечу. Как ругались из-за ерунды и потом молчали, каждый на своём диване. Вспоминала, как он чинил ей розетку и как щёлкал по лбу, когда она сердилась.

Прошёл месяц. Потом второй. Она уже не ждала звонков. Жила как могла.

В один из вечеров дверь в квартиру сына распахнулась — на пороге стоял Игорь. Смотрел как чужой.

– Можно?

Люба вытерла руки о фартук.

– Что тебе?

– Поговорить.

Она кивнула. Прошли на кухню.

– Я… не хочу оправдываться, – начал он. – Просто… с Ленкой не сложилось. Мишка её не слушает, дома крики. Я подумал…

– Не надо думать, Игорь. Поздно. Я теперь живу тут.

– Так это не твой дом. Ты не будешь вечно у сына.

– Может, и не буду. Но с тобой я больше не буду точно.

– Ну ты же знала, на кого выходишь, – тихо сказал он, словно надеялся, что та самая старая Люба вдруг снова поверит.

– Знала. Но я думала, что ты вырастешь. А ты так и остался чужим мужем.

Он встал. Не прощаясь, ушёл. Люба подошла к окну, посмотрела, как он идёт к лифту. Спина сутулая, волосы редкие. Такой родной и такой чужой.

– Всё правильно, – сказала она себе. – Всё правильно сделала.

Люба убрала чашки со стола, вымыла их, как всегда, аккуратно, не торопясь, вытирая края и складывая на полотенце. Руки дрожали, хотя и не подала виду. Внучка звала её в комнату, чтобы показать, как у куклы заплела косу, но Люба только кивнула через плечо: мол, сейчас, подожди чуть-чуть.

Внутри у неё всё гудело — не от злости, нет. Как будто снова заныло то место, где когда-то была любовь. Как ноет старый шов на дождь — ни к чему, но ощутимо.

Сын Юра вечером подошёл к ней на кухне, притихший, осторожный, как бывает с больным человеком.

– Он заходил? – тихо спросил.

– Заходил, – ответила она, не оборачиваясь.

– Чего хотел?

– Вернуться, наверное. Но не напрямую. Мямлил что-то, про то, что у бывшей не сложилось… А я не хочу больше. Не могу.

Юра кивнул. Посидел с ней немного в тишине. Потом встал.

– Мам, если что… Ты не переживай. Живи, сколько хочешь у нас. Ты нам не мешаешь. Лариска ворчит — так это у неё привычка такая, характер вредный, но она тебя уважает. И Алёнка тебя любит.

Люба слабо улыбнулась.

– Я знаю. Спасибо, сынок.

На следующее утро она встала рано, как привыкла за много лет. В шесть уже варился компот, в духовке запекалась каша с тыквой. Внука будить не пришлось — сама проснулась, прибежала босиком, сразу на руки.

– Баба, а ты навсегда теперь с нами живёшь?

– Пока да, солнышко.

– Ура! А давай сегодня гулять, а?

– Давай. Только после завтрака.

И всё было как будто спокойно. Тихо. Даже радостно.

Но через несколько дней ей позвонила Лариса — с работы. Голос у неё был хриплый, будто простуженный.

– Люба, а вы не могли бы с Алёной побыть подольше? Я, кажется, свалилась. И голова, и всё тело ломит.

– Конечно, Ларочка. Завари чаю с мёдом, ложись. Я сама со всем справлюсь.

Люба не только посидела с внучкой, но и полы помыла, и бельё развесила, и куриный суп сварила. К вечеру Лариса выглядела чуть получше.

– Да вы меня спасаете, – пробормотала она, натягивая халат.

– Ничего. Мне не в тягость.

– А мужик твой, что, всё? Не объявляется?

– Был тут.

– И?

– Да ничего. Пустота одна.

Лариса покачала головой.

– Вот живёшь, вроде понимаешь людей… А нет. Не угадаешь, что в голове у кого. Моя подруга, Нинка, вот тоже развелась. Думала — будет счастье. А он на следующий день сожительницу в дом привёл.

– Мужики, – вздохнула Люба. – Как кошки: где тёплое — там и дом.

Через пару недель Игорь снова появился. Уже не такой бодрый, не с ухмылкой, как в тот раз. Сел в кухне, глянул на неё, как на чужого человека. И молчал долго. Потом вдруг сказал:

– Мать умерла.

Люба выронила ложку.

– Когда?

– Вчера. Инфаркт. На даче была. Соседка нашла.

– Ой, Господи… Царствие небесное…

Она поджала губы, села рядом. Память услужливо подкинула лицо той самой Тамары Ивановны — сухощавое, с резким подбородком и холодными глазами. Сколько она ей раз звонила, поучала, указывала, подначивала, а всё равно… Жалко. Всё равно человек.

– Прости, Игорь.

Он пожал плечами.

– Я сам не знаю, чего чувствую. Вроде не был с ней близок. А тут… как будто ноги подкосились.

– Так всегда бывает. Пока есть — ругаемся. Как уйдёт — пусто.

Он глянул на неё, впервые за всё это время по-человечески.

– Ты бы пришла на похороны?

Люба вздохнула. Отказаться — вроде и можно, по праву. А с другой стороны — совесть заест.

– Приду.

Юра отвёз её. На кладбище было людно — родня, соседи. Лена, бывшая, тоже была. Постарела, тяжёлое лицо, губы обветренные. Рядом стоял Мишка — уже парень, высокий, сутулый. Люба кивнула им. Лена в ответ ничего, только взгляд скользнул по ней — холодный, изучающий.

После похорон все поехали к Игорю. Он теперь был в доме матери. Там, в посёлке, всё пропахло её духами и лекарствами. Люба помогла накрыть стол. Лена сидела рядом, молчала, потом вдруг наклонилась:

– Что, снова с Игорем?

– Нет, – спокойно ответила Люба. – Я уже вышла из этой игры.

– Ну, тогда ты умнее, чем я думала.

Люба не ответила. Она не обижалась. И не злилась. Всё это уже не касалось её.

На следующий день Игорь пришёл к ней домой, с букетом роз. Она их не взяла.

– Люба, я не прошу вернуться. Я просто понял, как ты мне нужна.

– Понять — это хорошо, Игорь. Только поздно. У меня теперь своя жизнь. Пусть не яркая, не пёстрая, но спокойная. Без ухмылок, без пощёчин словам. Понимаешь?

Он кивнул. Потоптался в коридоре. Потом пошёл к двери. Перед тем как выйти, обернулся:

– А всё-таки… я жалею. Зря я так с тобой.

Она закрыла за ним дверь. Без злости. Без слёз. Просто поставила чашку в шкаф и пошла смотреть, не проснулась ли внучка.

Весна пришла рано. В марте уже капало с крыш. Люба стала выходить на улицу с внучкой каждый день. В парке у пруда, где ещё ледок держался, катались ребята на велосипедах. Скамейки были мокрые, но она брала с собой старый плед, стелила.

В один из таких дней к ней подошёл мужчина. Лет под шестьдесят. В куртке, вязаной шапке, с добрым лицом.

– А вы, случаем, не Любовь Алексеевна?

– Она. А вы?

– Я Николай. Мы с вами на курсе переподготовки вместе были. Вы ещё рассказывали, как в библиотеке работали.

Люба пригляделась.

– Да ну, Коля? Это вы? А я ведь не узнала.

Он засмеялся.

– Постарели, вот и не узнать.

Сели рядом. Заговорили. Про то, как живётся, как дела. Оказалось, он тоже вдовец, дочка в другом городе, приезжает редко.

– Один, значит? – спросила Люба.

– Один, – кивнул. – Утром телевизор, вечером газета. Иногда рыбалка. А толку?

– Ну… А у меня вон — внучка. Не даёт заскучать.

Он улыбнулся.

– Завидую по-доброму.

С тех пор Николай стал встречаться ей часто. То в парке, то в магазине. Как-то предложил вместе в Дом культуры сходить — там концерт был, баян, песни военные.

Она пошла. Почему бы и нет?

А потом был чай у него дома. И пирог с капустой. И разговоры до позднего вечера.

Юра сначала хмурился. Лариса ничего не говорила, только как-то по-другому смотрела — с уважением, что ли.

– Мам, – сказал однажды сын, – тебе ведь хорошо?

– Хорошо.

– Ну и ладно. Лишь бы не Игорь.

– Не Игорь.

Игорь объявился ещё раз — летом. Пришёл с бутылкой вина, уже не такой надушенный, но всё ещё надеющийся.

– Просто поговорить, – сказал он.

– Про что?

– Про нас.

– Нас нет, Игорь. И не будет.