— Зачем ты диван передвинула? — Валентина Сергеевна стояла посреди гостиной с ключами в руках. — Николай его там поставил! Верни на место!
Марина замерла с тряпкой в руках. Третий раз за неделю свекровь приходила без предупреждения. Просто открывала дверь своими ключами и входила как к себе домой.
— Валентина Сергеевна, мне неудобно было пылесосить…
— Неудобно ей! — свекровь уже тащила журнальный столик обратно. — Мой покойный муж всё здесь продумал! Каждая вещь на своём месте! А ты тут переставляешь!
Звук передвигаемой мебели разносился по дому. Марина стояла и смотрела, как шестидесятилетняя женщина в чёрном платке двигает тяжёлый диван. Хотела помочь — но знала, что услышит в ответ.
— Не трогай! Сама справлюсь! Как всю жизнь справлялась!
Год назад умер свёкор. Инфаркт прямо в огороде. С тех пор Валентина Сергеевна носила траур и превратила их дом в музей памяти покойного мужа.
Их дом. Который они с Игорем купили пять лет назад. Который выплачивали в ипотеку. В котором родился их сын Ванечка. Но для свекрови это был дом её покойного Николая — просто потому, что он помогал с ремонтом.
— Мам, что происходит? — Игорь вышел из кабинета. Работал из дома, услышал шум.
— Твоя жена опять всё переставила! — Валентина Сергеевна выпрямилась, держась за поясницу. — Я же просила — пусть всё остаётся как было!
— Мам, это наш дом…
— Как тебе не стыдно! Отец для вас старался! Полы эти стелил! Обои клеил! А вы…
Она заплакала. Игорь растерялся, как всегда. Марина знала — сейчас он начнёт успокаивать мать, обещать, что всё останется как есть.
— Мам, ну не плачь. Мы просто немного передвинули…
— Немного! Вы память о нём стираете! Будто его и не было!
— Был, мам. Конечно, был.
— Тогда почему вы его фотографию с комода убрали?
Марина вздохнула. Фотографию они не убирали — переставили на полку. Потому что на комоде стоял увлажнитель воздуха для Ванечки. Но разве объяснишь?
— Сейчас поставим обратно, — пообещал Игорь.
— И шторы! Где шторы, которые я повесила?
— В стирке, — соврала Марина.
Шторы были в шкафу. Тяжёлые, бордовые, с золотыми кистями. Как в девяностые. Марина повесила лёгкие белые — чтобы больше света было. Но свекровь каждый раз меняла их обратно.
— В стирке! Три недели в стирке!
— Мам, успокойся. Сядь, я чай сделаю, — Игорь повёл мать на кухню.
Марина осталась в гостиной. Смотрела на передвинутую мебель. На своё место вернулся не только диван. Кресло — туда, где на него падает солнце и выцветает обивка. Торшер — в угол, где никому не нужен. Всё как любил покойный Николай Петрович.
— Может, поговоришь с ней? — вечером спросила Марина.
Игорь лежал рядом, уставившись в потолок.
— О чём?
— О ключах хотя бы. Нельзя же так — входить когда вздумается.
— Она одинокая, Марин. Ей тяжело.
— Мне тоже тяжело. Я не могу жить в музее.
— Это не музей.
— Нет? А что тогда? Почему я не могу сделать ремонт в собственной кухне?
— Отец там всё своими руками делал…
— Пять лет назад! Игорь, там обои отклеиваются!
— Подклеим.
— Я хочу новые! Светлые! Современные!
— Мама расстроится.
Марина села в кровати.
— А я? Я не имею права на свой дом?
— Имеешь. Просто… дай ей время. Она отойдёт.
— Год прошёл!
— Это мало. Они сорок лет вместе прожили.
— И что, все сорок лет я должна терпеть?
Игорь молчал. Марина знала — он не ответит. Он никогда не мог противостоять матери. Даже когда был прав.
— Она завтра придёт, — сказал он наконец.
— Опять?
— Надо кое-что из отцовских инструментов забрать. Дяде Толе отдать.
— Пусть забирает. Только бы ушла.
— Марин…
— Что? Что — Марин? Я устала, Игорь! Устала жить под надзором! Устала отчитываться, почему передвинула стул! Устала прятать свои вещи, чтобы она их не выбросила!
— Она не выбрасывает…
— Нет? А где мои красные шторы из спальни? Где подушки, которые я купила? Где ваза, которую мне мама подарила?
— Не знаю.
— А я знаю. В мусорке. Потому что они не были одобрены покойным Николаем Петровичем!
Игорь отвернулся к стене.
— Давай спать.
Утром Марина проснулась от звука открываемой двери. Часы показывали семь утра. Суббота.
— Игорь! — донёсся голос свекрови. — Игорёк!
Муж вскочил, натягивая халат.
— Иду, мам!
Марина тоже встала. Ванечка ещё спал в своей кроватке. Хорошо хоть его свекровь не будила. Пока.
На кухне Валентина Сергеевна уже хозяйничала. Доставала сковородки, гремела посудой.
— Я блины сделаю! Как Коленька любил!
— Мам, мы обычно по субботам…
— Что? Овсянку едите? Фу! Растущему организму нужна нормальная еда!
Она имела в виду Ванечку. Двухлетнему Ванечке, которому педиатр рекомендовал диетическое питание из-за аллергии.
— Валентина Сергеевна, у Вани диатез на яйца.
— Ерунда! От одного блинчика ничего не будет! Игорь в детстве ел — и ничего!
— Времена изменились…
— Вот именно! Раньше дети здоровые были! А сейчас — то нельзя, это нельзя! Оттого и болеют!
Марина прикусила язык. Бесполезно спорить. Свекровь всё равно сделает по-своему.
— Кстати, — Валентина Сергеевна повернулась к ней. — Зачем ты ковёр из прихожей убрала?
— Он был грязный…
— Так постирать надо было!
— Я отдала в химчистку.
— В химчистку! Деньги некуда девать! Я всю жизнь сама ковры стирала!
— Это персидский ковёр, его нельзя…
— Можно! Николай из Ирана привёз! Подарок к нашей годовщине! Двадцать лет ему! И ничего — я стирала!
Марина промолчала. Ковёр действительно был старый. И действительно из Ирана. Только привёз его не свёкор, а её отец. В подарок на новоселье. Но Валентина Сергеевна переписала историю. Теперь всё в доме было связано с покойным мужем.
— Мам, может, не надо блины? — попробовал Игорь.
— Надо! Сегодня же суббота! Папа всегда по субботам блины ел!
— Но папы больше нет…
Валентина Сергеевна застыла со сковородкой в руках. Глаза наполнились слезами.
— Как ты можешь так говорить?
— Мам, я просто констатирую факт…
— Для тебя это факт! А для меня — жизнь кончилась!
Она всхлипнула. Поставила сковородку. Села на стул.
— Вы не понимаете… Вы молодые… Вам не понять, каково это — потерять человека, с которым всю жизнь прожил…
Игорь обнял мать.
— Мам, мы понимаем. Правда.
— Нет! Не понимаете! Иначе бы берегли память о нём!
— Мы бережём, мам.
— Как же! Всё переставили! Всё поменяли! Будто его стереть хотите!
— Никто не хочет стереть…
— Хотите! Она хочет! — Валентина Сергеевна ткнула пальцем в Марину. — Ей папа всегда не нравился!
— Неправда! — не выдержала Марина. — Я уважала Николая Петровича!
— Уважала! А любила? Нет! Ты его терпела!
— Валентина Сергеевна…
— Не отрицай! Я всё видела! Как ты морщилась, когда он приходил! Как вздыхала, когда он советы давал!
— Он жил своей жизнью, мы — своей…
— Вот именно! Своей! А семья должна быть вместе!
— Мам, хватит, — вмешался Игорь. — Марина ни в чём не виновата.
— Защищаешь её! А мать бросаешь!
— Никто тебя не бросает…
— Бросаете! Оба! Если бы не бросали, я бы здесь жила!
Марина похолодела.
— Что?
— Да! Правильно было бы, чтобы я переехала к вам! Помогала бы с Ванечкой! Поддерживала бы порядок! Следила, чтобы память о папе жила!
— Мам, у тебя есть своя квартира…
— Там всё напоминает о нём! Я не могу там находиться!
— А здесь не напоминает? — не выдержала Марина.
— Здесь — да! Потому я и переставляю всё как было! Чтобы чувствовать — он рядом!
— Но это наш дом!
— Который построил мой муж!
— Мы его купили! За свои деньги!
— А кто ремонт делал? Кто полы стелил? Кто обои клеил?
— Мы платили! Материалы покупали!
— Деньги! Вам бы только о деньгах! А душу человек вкладывал!
Марина встала.
— Всё. Хватит. Валентина Сергеевна, верните ключи.
— Что?
— Ключи от нашего дома. Верните.
— Игорь! — свекровь повернулась к сыну. — Ты слышишь, что она говорит?
— Марин…
— Нет, Игорь. Либо она возвращает ключи, либо я с Ваней уезжаю к маме.
— Шантаж! — всплеснула руками Валентина Сергеевна. — Ребёнком шантажирует!
— Это не шантаж. Это ультиматум.
— Игорь!
— Мам, может, правда… Ну, предупреждать хотя бы будешь, когда приходишь?
— Предупреждать? В дом к сыну? Я что, чужая?
— Не чужая. Но это наш дом. Наша семья.
— Я не семья?
— Семья. Но… отдельная.
Валентина Сергеевна встала.
— Ясно. Всё ясно. Отец в гробу переворачивается! Знал бы он, как вы…
— Мам!
— Что — мам? Правду не любишь? Отец для вас всё делал! Всё! А вы…
Она пошла к выходу. У двери обернулась.
— Ключи не отдам. Это память о муже. Он их в руках держал.
Игорь и Марина остались на кухне.
— Поговорю с ней, — пообещал он.
— Бесполезно.
— Что ты предлагаешь?
— Замки поменять.
— Марин! Это же мама!
— А я — жена. И это мой дом тоже.
Из детской послышался плач. Ванечка проснулся.
Марина пошла к сыну. На пороге обернулась.
— Решай, Игорь. Либо мы живём своей жизнью, либо я уезжаю. Устала быть смотрительницей в мавзолее.
Вечером Игорь долго говорил с матерью по телефону. Марина слышала обрывки разговора. «Мам, пойми… Нет, мы не выгоняем… Просто нужны границы… Папа бы понял…»
Потом он пришёл в спальню.
— Она согласилась отдать ключи.
— Правда?
— Да. Но с условием.
— Каким?
— Раз в неделю приходить. В субботу. Готовить обед. Как раньше.
Марина задумалась. Раз в неделю — это терпимо. Если заранее знать.
— И никаких перестановок без её ведома?
— Нет. Я сказал — наш дом, наши правила. Она поплакала, но согласилась.
— А ремонт?
— Можем делать. Но… давай комнату отца не трогать пока?
— Какую комнату отца? У нас нет такой!
— Ну, кабинет… Где инструменты стоят…
— Игорь, это кладовка!
— Для мамы — комната отца.
Марина вздохнула.
— Ладно. Пусть кладовка остаётся. Но кухню я переделаю!
— Договорились.
Он обнял её. Марина прижалась к мужу.
— Думаешь, получится?
— Должно. Мама сильная. Справится.
— А мы?
— И мы справимся.
За окном темнело. В детской мирно сопел Ванечка. В кладовке стояли инструменты покойного свёкра. На полке — его фотография.
А на кухне висели новые шторы. Белые, лёгкие. Марина повесила их час назад, пока Игорь разговаривал с матерью.
Первая маленькая победа в борьбе за собственный дом.
В субботу Валентина Сергеевна пришла ровно в десять. Позвонила в дверь. Марина открыла.
— Здравствуйте.
— Здравствуй.
Свекровь прошла на кухню. Остановилась, увидев новые шторы. Марина напряглась.
— Симпатичные, — сказала Валентина Сергеевна. — Света больше стало.
Марина не поверила своим ушам.
— Спасибо.
— Николай тоже светлое любил. Просто я тогда бордовые дешевле нашла.
Она поставила сумку на стол. Достала продукты.
— Щи сварю. Как Коля любил. Вы же едите щи?
— Едим.
— Вот и хорошо.
Она начала готовить. Марина села за стол. Молчали.
— Ванечка где? — спросила свекровь.
— С Игорем гуляют.
— Правильно. Мальчику воздух нужен.
Снова молчание.
— Марин, — вдруг сказала Валентина Сергеевна. — Я понимаю, что… перебарщиваю иногда.
Марина удивилась. Свекровь никогда не признавала ошибок.
— Просто… тяжело. Он везде. В каждой вещи. В каждом уголке.
— Я понимаю.
— Нет. Ты молодая. Тебе не понять. Но… я постараюсь. Не мешать вам жить.
— Валентина Сергеевна, вы не мешаете…
— Мешаю. Знаю. Игорь вчера сказал… многое сказал. Я думала всю ночь.
Она помешивала что-то в кастрюле. Не оборачивалась.
— Николай бы не хотел, чтобы я так. Он говорил — жизнь для живых. А я… я превратила ваш дом в кладбище.
— Не в кладбище…
— В кладбище. Где ничего нельзя трогать. Где всё должно быть как было. Но знаешь что?
Она повернулась. В глазах стояли слёзы.
— Его всё равно не вернуть. Хоть всю мебель на старые места поставь — не вернуть.
Марина встала, подошла к свекрови. Неловко обняла.
— Он в вашем сердце. Это главное.
— Да. Наверное. Но сердце-то болит. Каждый день болит.
Они стояли так — две женщины, такие разные и такие близкие. Связанные одним мужчиной, одним ребёнком, одним домом.
— Давайте я помогу, — предложила Марина.
— Давай. Лук почисти. Я плакать буду — скажем, от лука.
Марина улыбнулась.
— Скажем.
Они готовили вместе. Валентина Сергеевна рассказывала, как правильно варить щи. Как любил Николай Петрович. Но теперь это были просто воспоминания. Не приказы.
Когда Игорь с Ваней вернулись, обед был готов.
— Баба! — Ванечка бросился к Валентине Сергеевне.
Она подхватила внука.
— Солнышко моё! Дедушкин внучок!
— Баба, гулять!
— Потом погуляем. Сначала покушаем.
Они сели за стол. Семья. Неполная без одного человека, но всё-таки семья.
— Вкусные щи, мам, — сказал Игорь.
— Марина помогала.
— Я только лук чистила.
— Главное — вместе.
После обеда Валентина Сергеевна собралась уходить.
— В следующую субботу приду. Если можно.
— Конечно, мам.
У двери она остановилась.
— И… простите меня. За всё.
— Не за что просить прощения, — сказала Марина.
— Есть за что. Ключи.
Она протянула связку. Марина взяла.
— Спасибо.
— Это вам спасибо. За терпение.
Она ушла. Марина закрыла дверь. Посмотрела на ключи в руке.
— Всё хорошо? — спросил Игорь.
— Да. Всё хорошо.
И правда было хорошо. Дом больше не был мавзолеем. Он снова стал домом. Их домом. Где можно двигать мебель. Менять шторы. Жить.
А фотография Николая Петровича осталась на полке. На видном месте. Потому что память — это не про вещи. Это про людей. Про любовь. Про жизнь, которая продолжается.
