Автобус тряхнуло на выбоине, и Алена едва не ударилась плечом о стекло. За окном тянулись бесконечные поля, кое-где уже подернутые серым налетом первых холодов. Август в деревне был другим, чем в городе: не ласковым и теплым, а резким, с запахом мокрой земли и прелого сена. Девушка крепче прижала к себе сумку и украдкой посмотрела на пассажиров. Несколько женщин с узлами, мужчина в ватнике, дремлющий в углу, и старушка, которая всю дорогу крестилась и что-то шептала под нос.
Алена знала: еще полчаса, и она окажется на месте, в той самой деревне, куда её направили по распределению. Она пыталась заранее представить, как всё будет: маленькая школа, дети, запах мела и старые карты на стенах. В мечтах всё выглядело красиво и по-доброму. Но чем ближе автобус подбирался к конечной остановке, тем сильнее сжималось сердце.
— Девушка, вы, поди, в Михайловку? — вдруг спросила соседка по сиденью, пожилая женщина в выцветшем платке.
— Да, — кивнула Алена, стараясь улыбнуться. — В школу. Я… учительница.
— О-о, учительница… — протянула та, качнув головой. — Дай-то Бог. Нам давно молодой специалист нужен, а то учителей всё меньше да меньше. Только вот деревня у нас суровая. Люди разные… Вы не обижайтесь, если кто грубое слово скажет.
Алена снова улыбнулась, хотя улыбка вышла натянутой.
Автобус остановился, выпустил облако сизого дыма и тут же заурчал, готовясь разворачиваться обратно. Девушка осталась стоять на обочине с двумя сумками и чемоданом. Перед ней раскинулась Михайловка, с десяток улиц, дома вросшие в землю, покосившиеся заборы, кое-где свежие крыши из металлопрофиля. И тишина. Такая тишина, что слышно было, как где-то далеко лает собака.
Алена вздохнула, подтянула чемодан и пошла к школе. Её встречала директор, пожилая женщина с короткой стрижкой и строгим взглядом.
— Вы, значит, Алена Викторовна? — спросила она, смерив девушку с головы до ног. — Ладно, проходите. Жить будете в учительском доме, ключи у меня. Не дворец, но крыша над головой есть.
Учительский дом оказался деревянным бараком на две квартиры. Внутри пахло сыростью и печным дымом. Комната маленькая, печка кривая, на стене ковер с потускневшими розами. Алена провела ладонью по подоконнику — пальцы тут же покрылись пылью.
— Освоитесь, — сказала директор. — Вода в колонке, дрова во дворе. Соседка ваша, Мария Петровна, математику ведет.
Когда директор ушла, Алена села на кровать и впервые за день почувствовала слезы. Они подступали к горлу, но она упрямо вытирала глаза ладонью. «Я смогу, — твердила она про себя. — Я справлюсь».
На следующий день была первая встреча с детьми. Класс небольшие, первоклашки. Школа маленькая, поэтому занятия часто шли вместе. Первый урок был в пятом классе. Дети смотрели на нее настороженно, кто-то перешептывался.
— Меня зовут Алена Викторовна, — сказала она, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. — Я буду вести у вас русский язык и литературу.
— А чего такая молодая? — вдруг выкрикнул мальчишка с задней парты. — Вы и сами как школьница!
Класс засмеялся. Алена почувствовала, как щеки заливает жар, но ответила спокойно:
— Молодая — это хорошо. У нас впереди много лет, чтобы учиться друг у друга.
Вечером, возвращаясь домой, она долго сидела на крыльце. Смотрела, как солнце садится за лес, как коровы бредут по улице, подгоняемые ребятишками. И вдруг заметила парня, который шел навстречу с вязанкой дров на плече. Высокий, плечистый, темные волосы, в глазах что-то спокойное и сильное. Он кивнул ей.
— Новая учительница? — спросил, проходя мимо.
— Да, — ответила она. — А вы…
— Илья, — коротко представился он и пошел дальше.
Имя осталось звучать у неё в голове весь вечер.
Алена пыталась уснуть, но сон не шел. В доме скрипели балки, за окном ухала сова. Она впервые остро почувствовала: её жизнь изменилась. Здесь всё другое: и люди, и воздух, и сама она.
Первые дни сентября тянулись мучительно долго. Утро начиналось с того, что Алена, спеша на уроки, бежала к колонке за водой, а потом топила печку, боясь, что комната совсем выстудится. В школе её ждали дети, шумные, непоседливые, иногда нагловатые. Она пыталась держаться уверенно, но к вечеру уставала так, что едва дотягивала ноги до своего учительского дома.
Её главной опорой стала Мария Петровна, соседка-математичка. Женщина была за пятьдесят, с круглым лицом и усталым взглядом. Вечерами они иногда сидели вместе на крыльце, и та делилась нехитрыми деревенскими мудростями.
— Ты, Аленушка, сильно не доверяйся, — говорила она, закуривая сигарету. — Тут люди простые, но языки у них острые. Одним глазом тебе улыбаются, другим за спиной косточки перемоют.
— Я ведь ничего плохого… — тихо отвечала Алена.
— Плохого не надо. Достаточно просто быть чужой.
Алена слушала, кивая, но в душе всё равно надеялась, что сможет растопить холод в чужих сердцах.
Первое столкновение с деревенской суровостью произошло быстро. На уроке она вызвала к доске ту самую девочку, что все время прятала глаза в тетрадь, Олю. Девочка вышла, руки тряслись. Слова не шли. Одноклассники начали хихикать.
— Тише! — строго сказала Алена. — Оля, не бойся, мы же вместе.
Но за окнами, во дворе, как назло, в это время проходила мать девочки. Вечером она явилась к школе, грузная, с руками в муке, прямо с хлебопекарни.
— Ты зачем, учительница, мою дочку позорила? — набросилась она на Алену при всех. — Ей и так трудно, а ты ещё её перед всеми выставила!
Алена пыталась объяснить, что хотела поддержать, что наоборот хотела дать Оле уверенность. Но женщина не слушала, махнула рукой и ушла.
На следующий день в деревне уже шептались: «Новая-то, учительница, детей давит». Алена плакала ночью, но утром всё равно шла в класс с поднятой головой.
С Ильёй она встретилась снова на школьном дворе. Он привёл младшего брата в первый класс. Брат был босоногий, с взъерошенными волосами, и держался за его руку, как за спасательный круг.
— Ну, теперь учись, слушай учительницу, — сказал Илья, наклоняясь к мальчишке.
Алена невольно улыбнулась. В этот момент она увидела в нём не только крепкого парня с топором и дровами, а заботливого и мягкого.
— Здравствуйте, — тихо сказала она, подойдя ближе.
— Здравствуйте, — ответил он, чуть смутившись. — Не обижают?
— Дети? Бывает… Но я справлюсь.
Он посмотрел прямо в её глаза, взгляд был такой, что она почувствовала: впервые за долгое время ей хочется верить человеку без сомнений.
Однажды вечером Илья постучал к ней. На крыльце стоял с вязанкой берёзовых дров.
— Думаю, пригодятся, — сказал, опуская связку. — У вас печь капризная, лучше берёзовыми топить, от них теплее.
— Спасибо, — смутилась Алена. — Я как раз переживала, что дров мало.
Он вошёл в дом, показал, как правильно складывать поленья, как прикрывать задвижку. Казалось бы, мелочь, но Алена вдруг ощутила, как тепло от печки расползается не только по комнате, но и по её душе.
— Вы ведь из города? — спросил он, глядя на неё с любопытством.
— Да. Училась в институте. Я даже не думала, что окажусь так далеко…
— Трудно будет. Но… привыкнете. — Он чуть улыбнулся. — А если что… зовите.
После того вечера Алена стала ждать его шаги во дворе.
Но в деревне ничего не оставалось незамеченным. Слухи пошли быстро: «Учительница молодая глаз положила на Илью». Старухи судачили у колонки, в школе шептались матери. Однажды к ней подошла соседка Мария Петровна и прямо сказала:
— Ты, Аленушка, с Ильёй-то поосторожней. Он парень хороший, да мать у него строгая. Петровна — баба властная, на всю деревню хозяйка. Не пустит она к сыну чужую, тем более городскую.
Алена смутилась, но сделала вид, что не понимает намёка.
Через неделю случился первый открытый разговор с той самой матерью Ильи. Она стояла у калитки, широкая, в тёмном платке, глаза прищуренные.
— Учительница, — сказала холодно. — Я тебя уважаю: приехала, работаешь с нашими ребятами. Но знай своё место. У моего сына своя жизнь. Не порть её.
Алена почувствовала, как внутри всё сжалось. Она не сказала ни слова в ответ. Только немного сморщилась.
Когда дверь за женщиной закрылась, Алена села на кровать и впервые всерьёз задумалась: а хватит ли у неё сил не только учить детей, но и бороться с этой невидимой стеной, которую деревня уже начала возводить против неё?
Но вечером снова пришёл Илья. Постучал, вошёл, сел к печке.
— Мама к вам приходила? — спросил прямо.
— Приходила, — призналась Алена.
— Не слушайте её. Она… всегда всё решает за других. Но я сам разберусь.
Алена посмотрела на него и вдруг поняла: именно он может стать её опорой здесь, среди этой тяжёлой жизни. Но какой ценой?
Сентябрь пролетел быстро. В октябре утром землю затягивал туман, и казалось, будто всё вокруг живёт в молочной дымке, а к полудню солнце вдруг прорывалось и золотило крыши, берёзы, огороды. Но для Алены красота этих дней почти терялась, слишком много шёпота, косых взглядов и намёков.
На уроках дети стали вести себя иначе. Они уже привыкли к новой учительнице, но за их спинами стояли родители. Иногда Алена ловила на себе взгляды, в которых угадывались чужие слова. Например, когда она рассказывала о Пушкине, один мальчик вдруг громко сказал:
— А мой папка говорит, что вы всё равно из деревни сбежите. —Класс захохотал. Алена замерла на секунду, но собралась и твёрдо ответила:
— Учитель на месте, пока есть ученики. Я никуда не собираюсь.
Дети смолкли, но ехидная ухмылка у нескольких так и осталась.
Однажды вечером Алена возвращалась из школы и увидела у своего дома незнакомую женщину. Та стояла, поджав губы, и явно ждала её.
— Ты Алена? — спросила сурово.
— Да… А вы?
— Сваха я. Пришла сказать: не ломай судьбу парню. У Ильи уже сговор с Мариной из соседнего села. Девка смирная, хозяйственная, всем нравится. А ты чужая. Уедешь завтра или послезавтра, а жизнь ему порушишь.
Алена побледнела. Слова чужой женщины звучали как приговор.
— Я не собиралась рушить ничью жизнь, — тихо ответила она. — Я просто работаю в школе.
— Вот и работай, — бросила та и ушла, даже не попрощавшись.
В ту ночь Алена долго сидела у печки. Дрова потрескивали, но тепла она не чувствовала.
С Ильёй они виделись всё чаще, хотя сама Алена пыталась держать дистанцию. Он то приносил ей картошку «от матери», хотя она явно не просила, то помогал воду носить, то просто заходил поговорить.
— Я слышала, — как-то сказала она, набравшись смелости, — что тебя хотят сосватать с Мариной.
— Слышала правильно, — спокойно ответил он. — Но я же не телёнок, чтоб меня за рога вести. Сам решать буду.
— Тебе ведь нелегко против матери пойти.
— Нелегко, — признался он. — Но, знаешь… я давно уже взрослый.
Его слова согревали, но вместе с тем пугали. Алена понимала: чем ближе они будут, тем сильнее деревня обрушится на неё.
И это не заставило себя ждать. В воскресенье в клубе устроили собрание родителей. Формально поводом был ремонт школы, но разговор быстро свернул в другую сторону.
— Мы должны думать о детях, — заговорила та самая мать Оли, которую Алена случайно обидела на первом уроке. — А у нас учительница молодая, неопытная, и ещё вон… с парнем местным крутит. Какой это пример для наших девочек?
Кто-то поддержал, кто-то молчал, но шёпот наполнял зал.
Алена сидела на скамье и чувствовала, как лицо горит. Хотелось встать и уйти. Но Мария Петровна, что сидела рядом, тихо сжала её руку и шепнула:
— Не вздумай. Сиди, смотри им в глаза.
Алена подняла голову и сказала твёрдо:
— Я приехала сюда учить ваших детей. И я делаю это честно. Личную жизнь обсуждать на собрании не позволю. —Гул поднялся, но кое-кто замолчал, устыдившись её смелости.
На следующий день Илья пришёл к ней злой, сжимая кулаки.
— Я всё слышал, — сказал он, заходя без стука. — Если ещё хоть раз кто-то посмеет тебя унижать, я сам разберусь.
— Не надо драк, — умоляла Алена. — Они всё равно будут говорить. Я чужая, и этим всё сказано.
— Чужая? — он посмотрел прямо в глаза. — А для меня ты не чужая.
Она опустила взгляд, не в силах вымолвить ни слова.
Однако мать Ильи не собиралась отступать. Через пару дней она опять пришла к Алене сама, без свидетелей. Села на лавку в доме и заговорила тихо, но слова её резали сильнее, чем крик.
— Девка, пойми. У тебя своя дорога, у моего сына своя. Я для него всю жизнь положила, чтобы хозяйство поднять. И не для того, чтоб он за какой-то учительницей пошёл. Уезжай, пока по-доброму прошу.
Алена почувствовала, как по спине пробежал холод. Она собрала силы и сказала:
— Я никуда не уеду. Я работаю здесь. Это моя школа, мои дети.
Глаза у Петровны сверкнули злостью. Она встала и ушла, не хлопнув дверью, но так, что Алена поняла: война началась.
После этого начались мелкие пакости. То у школы кто-то нарочно расплескает помои. То в доме у Алены пропадёт связка дров, которую принес Илья. То дети вдруг начнут хором передразнивать её слова.
Мария Петровна лишь качала головой:
— Держись, Аленушка. Если сдашься, они тебя сломают.
Но Алена уже жила как на пороховой бочке. Каждый день превращался в испытание.
И только вечерами, когда Илья приходил и сидел рядом у печки, становилось чуть легче. Но в душе всё равно нарастал страх: сколько ещё она выдержит в этой деревне, где каждый шаг на виду, где чужой не прощают ни ошибки, ни чувства?
Первая пороша выпала рано. Земля ещё дышала сыростью, но по утрам тонкий слой снега покрывал огороды и крыши, словно примерялся лечь надолго. С деревенских крыш свисали редкие сосульки, а по тропинкам уже скрипел наст.
Алена всё чаще задумывалась, выдержит ли она зиму здесь. После того собрания, после визита матери Ильи жить стало тяжелее. Даже обычные походы в магазин превращались в испытание. Женщины могли демонстративно отворачиваться, а то и бросить вслед: «Долго ли ты тут протянешь?»
Она старалась держаться. Работала с детьми, проверяла тетради, готовила к урокам новые наглядные пособия. Но всё чаще ловила себя на мысли: а есть ли смысл? Если её присутствие вызывает ненависть, если каждая улыбка Ильи превращается для него в войну с матерью, разве имеет право она оставаться?
Однажды вечером в её дверь постучали. Она открыла — на пороге стояла сама Петровна, мать Ильи. Лицо суровое, губы сжаты, руки в платке.
— Поговорим, — сказала она и вошла, не дожидаясь приглашения.
Алена приготовилась к упрёкам и угрозам. Но женщина говорила тихо:
— Сын мой всё чаще к тебе ходит. Хозяйство забрасывает, на меня внимания не обращает. Не для того я его растила, чтоб он за твоей юбкой бегал. Если ты его любишь, уезжай. Дай ему остаться в деревне, где он нужен.
Алена слушала, и каждая фраза будто камнем ложилась на сердце.
— А если я уеду, — спросила она, — он станет счастлив?
— Станет. Ему здесь дорога, здесь земля, здесь его будущее. А ты чужая.
В глазах женщины блеснули слёзы, хотя голос её оставался твёрдым.
После этого разговора Алена всю ночь не спала. Сидела у окна, глядя на белый свет луны, ложившийся на сугробы. И впервые позволила себе подумать: а может, Петровна права? Может, её любовь — это обуза для Ильи, путь в никуда?
Под утро она приняла решение. На следующий день после уроков Алена позвала Илью в дом. Он пришёл, радостный, с охапкой дров. Улыбался, как мальчишка, будто все беды деревни его не касались.
— Илья, — начала она осторожно, — нам нужно поговорить.
— Поговорим, конечно. Что-то случилось?
— Случилось. Я решила уехать.
Он застыл, словно его ударили.
— Что значит уехать? Ты же говорила, что останешься…
— Я говорила, пока не поняла, что делаю тебе хуже. Твоя мать права. Ты нужен здесь. А со мной… ты потеряешь и дом, и деревню, и мать.
Илья шагнул к ней, схватил за руки:
— Не смей так говорить! Я сам решаю, что мне терять, а что находить. Ты мне нужна, Алена. Только ты!
Слёзы подступили к её глазам, но она вырвала руки.
— Любовь — это не только быть вместе. Иногда — это отпустить. Я уеду.
— Нет! — закричал он, и в его голосе была такая боль, что у неё дрогнуло сердце. — Я не позволю!
Но она уже знала: другого выхода нет. Через неделю, ранним утром, когда вся деревня ещё спала, Алена вышла из дома с чемоданом. Снег скрипел под ногами, мороз щипал щеки. На крыльце школы стояла Мария Петровна.
— Решила? — спросила она тихо.
— Решила, — кивнула Алена. — Не хочу разрушать чужую жизнь.
Учительница вздохнула, перекрестила её и обняла, как родную.
— Дура ты, дочка… но правильная дура. —Алена улыбнулась сквозь слёзы.
Автобус, скрипя, остановился на обочине. Водитель помог забросить чемодан. Алена оглянулась. Вдали, на повороте, стоял Илья. Он не бежал за автобусом, не махал руками. Просто стоял, как вросший в землю, и смотрел на неё.
Их взгляды встретились на мгновение. В его глазах было всё: и любовь, и обида, и безысходность.
Автобус тронулся. Деревня осталась позади. Алена сидела у окна, не вытирая слёз. Она знала: приняла тяжёлое, но единственно верное решение. Она сохранила Илье то, что для него важнее всего, пусть даже ценой собственной боли.
Зима вступила в свои права. В деревне ещё долго будут обсуждать «городскую учительницу, что не выдержала». Кто-то осудит, кто-то пожалеет, но со временем всё забудется. Только Илья, наверное, будет каждый раз вспоминать тот утренний автобус, уходящий в белый туман.
А Алена начнёт новую жизнь. Где-то далеко, в другой школе, в другом городе. С болью в сердце, но с твёрдой верой, что она поступила правильно.
И, может быть, однажды, через много лет, она поймёт: настоящая любовь — это не только счастье вдвоём. Это ещё и жертва.
