Никогда не думала, что буду смеяться после такого горя. А тут прямо в кресле нотариуса чуть не свалилась от хохота. Сейчас расскажу, какую хитрую штуку провернула моя покойная свекровь.
Когда нотариус зачитал завещание Галины Петровны, я честно думала, что ослышалась. Всё её состояние — двухэтажный дом в центре города, дача с садом, машина и вклады — доставались моей шестнадцатилетней Катюше. Мне же, которая восемнадцать лет возила эту женщину по врачам и варила ей диетические супчики, — ноль целых, хрен десятых.
— Валентина Сергеевна, — говорит нотариус, — вы как ближайший родственник можете оспорить завещание.
А я сижу, будто меня током ударило. Муж мой, Серёжа, покраснел как помидор и бормочет что-то про справедливость. Катька вообще в ступоре. Ну да, в шестнадцать лет неожиданно стать миллионершей — это вам не шутки.
— Мам, я не хочу это наследство, — шепчет дочка. — Бабушка ведь тебя любила.
Не любила — это мягко сказано. Галина Петровна с первого дня нашего знакомства дала понять, что я недостойна её ненаглядного сыночка. Мол, простая девчонка из рабочей семьи, куда мне до их благородного семейства. Её папаша когда-то был главным инженером на заводе, а мой — простым слесарем. Классовые различия, понимаете ли.
Помню наше первое знакомство. Серёжа привёл меня к родителям, а она так на меня посмотрела — сверху вниз, как на какую-то букашку.
— Серёжа, дорогой, а девочка-то из какой семьи? — спрашивает она, делая ударение на слово «какой», будто я стою голая посреди их гостиной.
— Мама, Валя замечательная девушка, она институт заканчивает, работает…
— Ах, работает! — всплеснула руками Галина Петровна. — И где же?
— В детском саду воспитательницей, — отвечаю я, хотя голос предательски дрожит.
А она так усмехнулась, что мне стало ясно: в её глазах я навеки останусь простой воспитательницей, недостойной её сына-инженера.
Но я-то его любила! И Серёжа меня тоже. Мы поженились, родилась Катюша. И начались мои восемнадцать лет службы у её величества свекрови.
Когда Катьке было три года, у Галины Петровны случился первый инфаркт. Свёкор тогда ещё был жив, но помочь особо не мог — сам болел. И всё легло на мои плечи. Серёжа тогда разъезжал по командировкам, дома бывал редко. А я каждый день: то к врачу её повезти, то лекарства купить, то еду приготовить по специальной диете.
— Валя, — говорила она мне, — ты же понимаешь, что это твой долг? Я мужа тебе родила, теперь ты должна обо мне заботиться.
Долг, понимаете? Не благодарность за заботу, не признательность — долг. Будто я ей что-то была должна за сыночка.
А требования её с годами только росли. То суп не такой консистенции, то лекарство не в той аптеке купила, то врача не того выбрала. Но самое страшное — она постоянно критиковала, как я Катю воспитываю.
— Ребёнок совсем от рук отбился! — заявляла она, когда дочка, не дай бог, в гостях у бабушки громко смеялась. — Это от твоего попустительства, Валентина. В наше время дети знали своё место.
Катюша её побаивалась. Бабушка никогда не обнимала внучку, не читала сказки, не играла. Зато могла полчаса читать лекцию о том, что девочка неправильно держит ложку или слишком быстро ест.
Но всё стало совсем тяжело, когда свёкор умер. Галина Петровна превратилась в настоящего домашнего тирана. Звонила каждый день по три раза, контролировала каждый мой шаг.
— Валя, почему ты вчера не приехала? У меня голова болела!
— Галина Петровна, я звонила, вы сказали, что всё хорошо…
— А я что, должна обо всё просить? Невестка должна чувствовать состояние свекрови!
Чувствовать! На расстоянии пяти километров! Я что, экстрасенс?
А ещё она обожала сравнивать меня с другими невестками. Её подруга Клавдия Степановна постоянно хвасталась, что её невестка каждое утро приносит свежие булочки из пекарни. А соседка Нина Ивановна рассказывала, как её сноха возит её на дачу каждые выходные.
— Вот Лидочка — золотая невестка! — вздыхала Галина Петровна. — А некоторые только обещать горазды…
Но я терпела. Бог знает почему, но терпела. Может, потому что Серёжу любила, а он расстраивался, когда у нас с мамой конфликты. Может, потому что воспитали меня уважать старших. А может, просто дура была.
Последние пять лет её здоровье совсем ухудшилось. Я практически переехала к ней. Готовила, убирала, стирала, водила по врачам. Серёжа денег давал, но сам появлялся только по праздникам — работа, понимаете ли, важнее.
— Мама, может, сиделку наймём? — предлагал он иногда. — Вале тяжело.
— Какую сиделку?! — возмущалась Галина Петровна. — Чужие люди в моём доме! Валентина справится!
И я справлялась. До последнего дня. Когда её хоронили, я думала только об одном — наконец-то я свободна. Ужасно признаваться, но именно так и думала.
****
А тут завещание. И вся эта несправедливость. За что? За то, что я не дворянских кровей? За то, что простая воспитательница? За то, что недостаточно хорошо за ней ухаживала?
Ехали домой молча. Серёжа за рулём мрачнее тучи, Катька нервно теребит сумочку. А я всё думаю: как же так получилось? Ведь даже в последние дни, когда она уже плохо соображала, всё равно меня узнавала, руку мою держала…
Дома первым делом пошла на балкон курить. Да-да, курю. С тридцати лет начала, когда нервы уже совсем никуда. Галина Петровна, между прочим, терпеть не могла курящих женщин. «Это неприлично», — говорила она.
Стою, а в голове всё крутится: что теперь делать? На Катьку я давить не буду, она и так переживает. Но обидно же!
А на следующий день звонят судебные приставы.
— Валентина Сергеевна? Вы родственница Галины Петровны Кирилловой?
— Невестка, — отвечаю. — А что случилось?
— Нам нужно поговорить. Можете подъехать в отделение?
Еду в отделение, думаю — что ещё стряслось? Может, завещание подделка? Хотя почерк-то точно её, я эти каракули много лет видела.
Захожу в кабинет к приставу — молоденькая девушка лет двадцати пяти, раскладывает передо мной кучу бумаг.
— Валентина Сергеевна, у покойной были значительные долги. Видите эти исполнительные листы?
Смотрю на бумаги и глазам не верю. Налоговая служба, банки, долги по коммунальным услугам… Суммы космические!
— Подождите, — говорю, — а откуда такие долги? Она же пенсионерка была!
— Три года назад она взяла кредит под залог дома. Пятьсот тысяч рублей. Не платила. Проценты накопились. Потом ещё один кредит взяла, в другом банке. Тоже под залог. А ещё по налогам долги — земельный, имущественный. Она уведомления получала, но не платила.
У меня в голове туман. Какие кредиты? Зачем?
— А на что деньги-то тратила?
— Ну, пенсии наверное мало было. Лекарства дорогие, еда… Видимо, на жизнь не хватало.
Сижу и считаю в уме. Общий долг — больше восьми миллионов рублей! И весь этот «подарочек» теперь достанется моей Катюше вместе с наследством.
— А если от наследства отказаться? — спрашиваю.
— Можно. У нотариуса оформляется отказ. Тогда долги перейдут к государству, а имущество будет продано на торгах для погашения задолженности.
Еду домой и хохочу прямо за рулём. Водители на светофоре смотрят, пальцем крутят у виска, а мне всё равно!
Прихожу домой, а Серёжа с Катькой за столом сидят, мрачные как в морге.
— Папа говорит, что наследство надо принимать, — начинает дочка. — Говорит, это несправедливо, что бабушка тебя обделила…
— Катюш, — перебиваю я, — а ты хочешь стать должником на восемь миллионов рублей?
И рассказываю им про долги. Серёжа сначала не верит, потом требует показать документы. Катька только глаза округляет.
— Ничего себе бабулечка! — говорит дочка. — Получается, она нас всех кинула?
— Не кинула, — отвечаю я, — а наоборот. Спасла меня от долгов!
И тут до меня окончательно доходит. Галина Петровна была хитрая, но не злая. Она прекрасно знала про свои долги. И понимала, что если завещает всё мне, то я буду обязана их выплачивать. А вот несовершеннолетняя внучка может от наследства отказаться без всяких последствий.
Она меня спасла! В последний момент своей жизни она сделала для меня доброе дело. Может быть, единственное за все наши восемнадцать лет.
На следующий день мы с Катькой поехали к нотариусу и оформили отказ от наследства. Нотариус удивился:
— Вы уверены? Дом-то хороший, в центре. Кредиты можно рефинансировать…
— Уверены, — отвечаю я. — Пусть государство разбирается.
А Катька добавляет:
— А вы думаете, бабушка специально так сделала?
— Знаешь, девочка, — говорит нотариус, — твоя бабушка была очень умная женщина. Я её двадцать лет знал. Просто так она ничего не делала.
Через полгода дом продали с торгов за пять миллионов. Денег едва хватило покрыть долги. А мы остались с носом, но зато и без долгов.
Теперь, когда прошло время, я понимаю: Галина Петровна меня не любила. Но уважала. За то, что не бросила её, не сдала в дом престарелых, ухаживала до конца. И в последний момент отплатила мне добром за добро.
А ещё я поняла другое. Всё это время я думала, что она меня мучает из вредности. А она просто боялась остаться одна. Старая, больная, беспомощная. И цеплялась за меня как за спасательный круг. Единственный способ, который знала — через долг и обязанности.
Знаете, девочки, какая самая большая ирония в этой истории? Я наконец-то полюбила свою свекровь. Только после её смерти. Когда поняла, что даже умирая, она думала о нас. По-своему, конечно, криво и сложно. Но думала.
Теперь иногда прихожу к ней на кладбище. Рассказываю, как дела, как Катька учится. И обязательно говорю: «Спасибо, Галина Петровна. За всё спасибо.»
А то завещание храню дома, в шкатулке. Как память. И когда становится особенно тяжело на душе, перечитываю его и улыбаюсь. Потому что знаю: в этом мире есть справедливость. Иногда она приходит очень странными путями, но приходит.
