— Уютно тебе, братик? — Эля смотрит через решетку с ухмылкой.
Данил не узнает сестру. Вместо родного лица — маска злорадства.
— Зачем ты это сделала?
— А ты как думаешь?
— Эля, мы же семья! Я тебе доверял!
— Семья? — она смеется. — Где была эта семья, когда папа на все твои соревнования ездил? «Данилка — чемпион! Данилка — молодец!» А я? Я была просто младшенькой, которая мешает.
— Это неправда…
— Правда! Ты открыл хостел — папа гордится. Ты с гастарбайтерами мутишь — папа помогает. А мне что досталось? Крохи с вашего стола!
Данил сжимает кулаки. Три недели в СИЗО. Три недели кошмара из-за родной сестры.
Все началось с проверки. Обычная, плановая — так он думал. Но проверяющие шли целенаправленно. Знали, где искать. Камеры нашли везде — в кабинете, в холле, даже в подсобке.
— Откуда они знали? — спрашивал он адвоката.
— Анонимный донос. С видеозаписями.
Видеозаписи. Где он берет деньги за фиктивную регистрацию. Где обсуждает схемы с отцом. Где прячет наличку.
И только на следствии выяснилось — камеры установила Эля. Месяц назад попросилась помочь с уборкой. У нее были ключи.
— Ты спланировала все заранее, — говорит Данил.
— Конечно! Думаешь, я дура? Месяц собирала доказательства. Знаешь, как приятно было смотреть, как вы с папой деньги считаете? «Элечке на учебу отложим». Подачку кинете!
— Мы тебя любили!
— Врешь! Любили бы — заметили, что я страдаю. Что мне больно. Что я ненавижу вас обоих!
Данил молчит. Вспоминает, как растили Элю. Младшенькая, любимица. Или ему так казалось?
— Помнишь, как ты меня из садика забирал? — вдруг тихо говорит она. — На плечах носил. Мороженое покупал.
— Помню.
— А потом ты вырос. Стал крутым. Боксер, бизнесмен. А я так и осталась маленькой Элечкой, которой конфетку дадут и отмахнутся.
— Эля…
— Не надо! Поздно! Ты в тюрьме, папин бизнес накрылся, а я наконец-то свободна!
— От чего свободна? От семьи?
— От вашей лжи! От вечного «Данилка лучший»! От роли младшенькой дурочки!
Данил встает. Время свидания заканчивается.
— Эля, через два месяца тебе двадцать пять.
— И что?
— Папа строил для тебя дом. В «Солнечной долине». Три этажа, бассейн, сад. Хотел на день рождения подарить.
Она замирает. Лицо белеет.
— Врешь…
— Пятнадцать миллионов вложил. Полгода стройка шла. Мебель из Италии заказал. Говорил: «Пусть Элечка как принцесса живет».
— Нет… Это неправда!
— Позвони маме. Спроси.
— Ты врешь! Врешь!
Эля вскакивает, опрокидывает стул.
— Это очередная ваша манипуляция! Не верю!
Охранник делает знак — время вышло. Данил идет к выходу.
— Данил! Данил, постой! Это правда? Дом… это правда?
Он не оборачивается.
В камере достает фотографию из кармана. Они с Элей на даче, ей лет пять. Сидит у него на плечах, смеется. Счастливая.
Когда все пошло не так?
Звонок адвоката приходит вечером.
— Твоя сестра звонила матери. Истерика была. Мать сказала, что дом продают. На твою защиту нужны деньги.
— А Эля?
— Мать сказала, что у них больше нет дочери.
Данил кладет трубку. На душе пусто.
Вспоминает, как учил Элю кататься на велосипеде. Как помогал с уроками. Как защищал от хулиганов во дворе.
А она все это время копила злость. Ненависть. Зависть.
Отец приходит через неделю. Постаревший, серый.
— Прости, сынок. Я не думал, что все так обернется.
— Пап, ты не виноват.
— Виноват. Не видел, что с Элей творится. Думал, растет нормально. А она…
— Она больна, пап. Завистью больна.
— Дом я продаю. Адвокатов оплачу. Может, срок скостят.
— А Эля?
Отец морщится, будто от зубной боли.
— Нет у меня дочери. Умерла для меня.
— Пап…
— Нет, Данил! Родную кровь продала! За что? За придуманные обиды!
Они сидят молча. Два сломанных человека по разные стороны решетки.
— Бизнес восстановим, — говорит отец. — Выйдешь — начнем заново.
— Уже не будет как раньше.
— Знаю. Но жить-то надо.
После суда Данил получает три года. Мог больше, но адвокаты постарались.
Эля на суде не появилась. Говорят, уехала из города.
В колонии письмо приходит через полгода. Почерк Эли.
«Данил, прости меня. Я не знала про дом. Не знала, что папа любил меня. Думала, я никто для вас. Пустое место.
Теперь я действительно никто. Мама не разговаривает. Папа не признает. Друзья отвернулись.
Я хотела справедливости. А получила пустоту.
Прости, если сможешь.
Эля.»
Данил рвет письмо. Бросает в унитаз.
Прощения не будет. Предательство родной крови не прощается.
Сокамерник смотрит с любопытством.
— От бабы?
— От сестры.
— А чего порвал?
— Нет у меня сестры. Умерла.
— Соболезную.
— Спасибо.
Ложится на нары, закрывает глаза. Перед глазами — маленькая Элечка на плечах. Смеется, мороженым пачкается.
Была сестра. И нет сестры.
Родная кровь оказалась ядом.
Через два года выходит по УДО. Отец встречает у ворот. Молча обнимаются.
— Домой?
— Домой.
Едут молча. Город изменился. Новые дома, новые лица.
— Эля приходила, — вдруг говорит отец.
— И?
— Прогнал. Сказал — нет у меня дочери.
— Правильно сделал.
— Плакала. На коленях стояла.
— Поздно плакать.
Дома мать. Обнимает, плачет.
— Сыночек! Как же мы ждали!
За столом тихо. Семья, которая уже не семья. Без Эли. Навсегда без Эли.
— Есть хочет работа, — говорит отец. — Небольшая фирма, но честная. Начнешь с низов.
— Начну.
— Квартиру снимем. Потом свою купишь.
— Спасибо, пап.
Мать вздыхает.
— Если бы знать заранее…
— Мам, не надо.
— Как не надо? Дочь родную потеряли!
— Она сама себя потеряла.
Ночью не спится. Выходит на балкон. Город спит.
Где-то там Эля. Живет с грузом предательства. С пустотой вместо семьи.
Она хотела справедливости. Получила одиночество.
Хотела внимания. Получила презрение.
Хотела любви. Получила ненависть.
И дом, который строился для нее с любовью, стал платой за адвокатов.
Пятнадцать миллионов за предательство.
Дешево продала родную кровь.
Телефон вибрирует. Неизвестный номер. Не берет. Знает — это она.
Будет звонить. Писать. Проситься обратно.
Но дороги назад нет. Перешла черту, за которой прощения не существует.
Родная кровь стала чужой. Навсегда чужой.
И это самое страшное предательство — когда тебя продает тот, кого ты любил больше жизни.
