Анна Петровна всегда считала себя женщиной практичной. Всю жизнь она работала бухгалтером, вела учёт не только денег, но и собственных поступков. Ничего лишнего, ничего необдуманного. Даже развод с мужем двадцать лет назад она пережила без лишних эмоций — просто подала на развод, когда поняла, что он никогда не перестанет пить.
Единственное, что выбивало её из колеи — сын. Максим.
Он был её полной противоположностью. В детстве — мечтательный мальчик, рисующий пиратов на полях школьных тетрадей. В юности — романтик, пишущий стихи в три часа ночи. А теперь, в тридцать пять, он всё ещё не мог найти себя, будто застрял в вечном поиске, который Анна Петровна называла «бегством от ответственности». Он бесконечно устраивался на работу, но хватало его на месяц, на полтора.
— Мам, ты не понимаешь, — говорил он, размахивая руками. — Я не могу вот так взять и застрять в одной конторе на тридцать лет, как ты!
— А я не «застряла», — холодно отвечала она. — Я построила карьеру.
Но Максим лишь закатывал глаза.
Каждый их разговор оборачивался спором. Она — упрямая, рациональная, с чёткими планами. Он — ветреный, увлекающийся, живущий моментом.
— Ты до сих пор живёшь с мамой, потому что тебе не на что снять квартиру! — упрекала она.
— Зато я путешествую!
— На какие деньги?!
— На те, что получается заработать, ну и на те, что ты мне даёшь, — ухмылялся он, и Анна Петровна злилась ещё больше.
Она пыталась его «исправить»: устраивала на «нормальные» работы, водила к психологам, даже угрожала лишить наследства. Но Максим оставался Максимом — беспечным, непрактичным… и безнадёжно любимым.
Потому что, несмотря на всё, когда он приходил к ней с горящими глазами и рассказывал о своих новых идеях, она ловила себя на мысли:
«Господи, как же он похож на меня в молодости…»
Той самой молодости, которую она сама закопала под грузом долгов и обязанностей. И это бесило её больше всего.
Сегодня Максим буквально ворвался в квартиру, распахнув дверь с такой силой, что ветер разметал лежавшие на тумбе счета. Анна Петровна вздрогнула, чуть не уронив чашку с чаем, которую как раз собиралась поднести к губам.
— Мам! — выдохнул он, останавливаясь посреди комнаты, запыхавшийся, будто бежал через весь город. Его глаза сияли так, словно в них отражалось не солнце из окна, а что-то куда более яркое и неуловимое.
Анна Петровна медленно поставила чашку на блюдце, прищурившись. Она знала этот взгляд — последний раз она видела его, когда Максиму было шестнадцать, и он прибежал с новостью о поступлении в художественную школу.
— Я встретил её, — произнес он, и эти три слова прозвучали торжественно, как клятва.
— Кого «её»? — спросила Анна Петровна, хотя по тому, как он не мог стоять на месте, уже догадывалась, что сейчас услышит.
— Ту самую, — Максим провел рукой по волосам, оставив их в еще большем беспорядке, чем обычно. Его губы растянулись в улыбке, которую он явно пытался сдержать и не мог.
Анна Петровна скрестила руки на груди. Она знала этот сценарий — уже третий за последние два года.
— Опять какая-то художница? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Или, не дай Бог, поэтесса? В прошлый раз хватило с меня этих твоих «творческих натур».
Максим рассмеялся — звонко, искренне, как в детстве, когда она щекотала его перед сном.
— Нет! — воскликнул он, делая шаг вперед. — Она врач. Терапевт. Работает в нашей поликлинике.
Он произнес это с такой гордостью, будто сообщал о Нобелевской премии. Анна Петровна недоверчиво прищурилась, снимая очки и медленно протирая их краем фартука.
— И что в ней такого особенного? — спросила она, хотя уже по тому, как сын не мог стоять на месте, понимала — на этот раз все серьезно.
— Всё, — прошептал Максим, и в этом одном слове было столько благоговения, что Анна Петровна невольно приподняла бровь.
Он не мог объяснить. Не теми словами, которые ждала его мать. Не про образование, про должность, про перспективы. Он просто стоял посреди комнаты и лицо его светилось.
— Просто вчера, — начал он, наконец, — когда я зашел в кабинет за справкой для бассейна, она подняла на меня глаза…
Он замолчал, словно не находя слов. Анна Петровна видела, как дрожит его нижняя губа.
— И я понял. Вот она.
Он продолжил:
— Мам, а сегодня мы с ней встречались! В кафе на углу!
Анна Петровна поставила на стол чашку:
— Ну и как ваше «свидание»?
— Она… — Максим замолчал, не зная, с чего начать. — Она оказалась такой обычной и при этом — необыкновенной.
— Необыкновенной? — мать подняла бровь. — Что же в ней такого необыкновенного?
Максим задумался на секунду, затем его лицо озарилось теплой улыбкой:
— Понимаешь, мам, с ней… как будто с хорошим старым другом. Никакого напряжения, никаких игр. Мы просто сидели и болтали о всякой ерунде — о том, как она ненавидит мандарины с косточками, а я терпеть не могу, когда в соке попадается мякоть.
Он засмеялся, вспоминая:
— В какой-то момент я поймал себя на мысли, что уже полчаса рассказываю ей про нашу старую дачу и как в детстве боялся лягушек в пруду. И она не зевала, не смотрела в телефон — действительно слушала.
Анна Петровна невольно улыбнулась:
— Ну, это действительно редкость в наше время.
— Самое странное, — Максим понизил голос, — что мне не нужно было придумывать, чем ее впечатлить. Я просто был собой — и этого оказалось достаточно.
Он вдруг начал расхаживать по кухне, жестикулируя:
— А потом мы вышли из кафе, и… ты не поверишь! Она вдруг предложила пройтись пешком, хотя уже стемнело и моросил дождь. Говорит: «Люблю запах мокрого асфальта».
Анна Петровна скосила глаза на его мокрые кроссовки у порога.
— Так это оттуда ноги мокрые? Думала, опять в лужу влез.
— Мам, мы шли два часа! — Максим развел руками. — Болтали, смеялись…
Он замолчал, глядя в окно на струйки дождя:
— И знаешь что самое удивительное? Когда я проводил ее до дома… она просто сказала «спасибо за прекрасный вечер» и ушла. Без игр, без «может быть как-нибудь», без этого всего…
Мать вздохнула, наливая в его чашку с горячий чай:
— Ну что ж, похоже, наконец-то, ты встретил женщину, которая тебя стоит. Только вот, что я скажу — если действительно простудишься, гуляя под дождем, лечить тебя буду я, а не она. Понял?
Максим заулыбался и потянулся за печеньем, но Анна Петровна шлепнула его по руке:
— Сначала переоденься в сухое! И вымой руки!
Максим скорчил обиженную гримасу, но послушно направился в ванную. Через минуту вернулся, уже в сухом свитере, вытирая руки полотенцем.
— Мам, а можно я её в воскресенье приглашу к нам? — спросил он, с надеждой глядя на мать.
Анна Петровна притворно нахмурилась:
— Ну, раз уж ты такой решительный… Только предупреди заранее, что я не собираюсь устраивать «официальный приём». Пусть приходит, как к себе домой.
— Спасибо! — Максим чуть не подпрыгнул от радости. — Она как раз говорила, что любит простую домашнюю еду.
— Ага, значит, уже и гастрономические предпочтения обсудили, — усмехнулась мать. — Ладно, тогда приготовлю твой любимый пирог с яблоками.
— Ты лучшая! — он порывисто обнял её.
Максим потянулся за печеньем. И на этот раз Анна Петровна не остановила его.
Она наблюдала, как сын счастливо жует печенье, и вдруг поймала себя на мысли, что давно не видела его таким… настоящим.
— Слушай, — неожиданно спросила мама, — а как её зовут-то, твою врачиху?
Максим замер с печеньем на полпути ко рту, глаза его округлились:
— Ой, мам, ты же не поверишь… Её зовут Анна. Как тебя. Только она просит называть её Аней.
Анна Петровна застыла с чашкой в руках, брови её поползли вверх.
— Анна? — повторила она медленно. — Ну что ж… Видимо, судьба.
Она поставила чашку в раковину и повернулась к сыну:
— Так когда она придёт? В воскресенье днём?
— Да, если ты не против… — Максим вдруг заёрзал на стуле. — Мам, а ты… ты не будешь её допрашивать про карьерные перспективы и банковские вклады, как в прошлый раз?
Анна Петровна фыркнула:
— Да ладно тебе. Раз уж она смогла вытерпеть твои мокрые носки и разговоры про лягушек, я хотя бы попытаюсь быть вежливой.
Она подошла к шкафчику и достала блокнот с рецептами:
— Только предупреди её, что я не готовила для гостей лет пять. Если пирог не удастся — виноват будешь ты.
Максим ухмыльнулся:
— Не переживай. Она вообще-то любит, когда неидеально. Говорит, это делает людей… живыми.
Воскресное утро.
К двенадцати на кухне уже был готов идеальный яблочный пирог — румяная корочка, тонкий аромат корицы, аккуратные дольки яблок, уложенные ровными рядами. Анна Петровна, в накрахмаленном фартуке и с безупречно собранной прической, накрывала стол в гостиной.
— Мам, да расслабься, — Максим помогал расставлять тарелки.
— Никаких «расслабься». Если уж делать — то правильно.
В половине второго раздался звонок.
Аня стояла на пороге в простом, но элегантном платье, с небольшим букетом хризантем и бутылкой хорошего вина.
— Здравствуйте, Анна Петровна. Спасибо за приглашение.
— Заходите, — кивнула хозяйка, оценивающим взглядом отмечая аккуратный маникюр, отсутствие кричащего парфюма и то, как гостья сразу же сняла обувь в прихожей.
За столом царила легкая, но комфортная беседа. Аня не лезла с расспросами, не пыталась льстить, но и не сидела, как мышка. Когда Анна Петровна подала пирог, девушка аккуратно отломила кусочек вилкой и попробовала.
— Потрясающе, — сказала она искренне. — Баланс кислого и сладкого идеальный.
— Спасибо, — Анна Петровна слегка смягчилась. — Это старый рецепт.
— Чувствуется, — Аня улыбнулась. — Видно, что с душой.
Максим сиял, как лампочка, но старался не вмешиваться.
После чая Аня неожиданно встала и начала помогать собирать посуду.
— Нет-нет, что вы! — Анна Петровна сделала шаг вперед.
— Позвольте, я хотя бы помогу отнести на кухню, — мягко, но настойчиво сказала Аня.
Хозяйка дома слегка приподняла бровь, но не стала спорить.
Когда гостья ушла, Анна Петровна, протирая уже и так безупречно чистый стол, коротко бросила:
— Не дура.
Максим замер с чашкой в руках:
— Это… комплимент?
— Это констатация факта, — мать положила салфетку на место. — Пригласи её ещё как-нибудь.
И, повернувшись к окну, она незаметно улыбнулась.
«Ну вот и дождалась», — подумала она, ощущая странную теплоту в груди.
Не художница с претензиями, не ветреная поэтесса, а врач — с твёрдыми руками и спокойным взглядом. Та, что не стала разыгрывать из себя гостью, а просто встала и начала собирать посуду, как будто делала это здесь сто раз.
«И пирог оценила по достоинству», — с удовлетворением отметила про себя Анна Петровна.
Она украдкой взглянула на сына. Он стоял, теребя в руках ту самую чашку, из которой пила Аня, и в его глазах светилось что-то новое — не привычный задор, а глубокая, тихая радость.
«Повезло тебе, сынок», — мысленно сказала она. «Наконец-то повезло».
И вдруг осознала, что это везение — и её тоже. Потому что теперь, глядя на него, она больше не видела того вечного мальчишку, который никак не найдёт себя. Видела взрослого человека. И очень счастливого.
