Галка, давай по-честному разделим, — Дмитрий Петрович ставил на стол бутылку и смотрел так, будто предлагал мне величайшую милость.
Я медленно отложила книгу, которую читала за утренним кофе. Субботнее утро, солнце в окна, тишина… И вот является младший брат со своими проблемами.
— О чем речь? — спросила я, хотя догадывалась.
— Об отцовском наследстве, — он плюхнулся на стул, налил себе. — Я свою часть потратил, теперь твоя очередь помочь семье.
Вот так просто. Я потратил — ты дай. А что я потратила последние шесть лет своей жизни на уход за больным отцом, пока Дима строил очередные воздушные замки, это не в счет.
Отец ушел тихо, во сне. Проснулась я в пять утра от непривычной тишины — не было его тяжелого дыхания, не скрипела кровать от беспокойных поворотов. Зашла в его комнату — лежит спокойный, руки сложены на груди. Будто сам себя приготовил к последнему пути.
Шесть лет я была сиделкой, медсестрой, собеседницей для человека, который постепенно уходил от нас. Дима появлялся раз в месяц с пакетом апельсинов и рассказами о том, как скоро разбогатеет. Отец слушал, кивал, а когда брат уходил, тихо говорил мне:
— Галочка, он еще ребенок. Не умеет по-другому.
Ребенок в сорок девять лет, у которого сын заканчивает школу.
Завещание отец составил еще до болезни, когда соображал ясно. Квартиру — мне, деньги от продажи дачи — Диме. Справедливо: я потеряла работу, стаж, личную жизнь ради ухода за ним. Дима получил стартовый капитал для своих проектов.
— Понимаешь, Галь, — брат наклонился ко мне через стол, — у меня семья, ребенок. А ты одна живешь в трехкомнатной квартире. Продадим, разделим пополам — тебе на однушку хватит, а мы с Надей наконец своего угла купим.
— Дима, — сказала я очень тихо, — отец все уже разделил. По справедливости.
— Какая справедливость? — он всплеснул руками. — Я тоже его сын! А теперь мне негде жить!
— А раньше где жили?
— Снимали квартиру, — он отвернулся. — Еле концы с концами сводили.
Враньё. Я помню их поездки на Черное море, новую машину Нади, день рождения Егора в ресторане. Но спорить не стала — бесполезно.
— Нет, — сказала я просто.
Он ушел, хлопнув дверью. А я сидела на кухне и думала: почему мне стыдно? За что я чувствую вину? За то, что не хочу отдавать единственное, что у меня осталось?
Через неделю пришла Надежда. Принесла торт из магазина, села напротив меня за стол и заговорила доверительно:
— Галочка, я понимаю, тебе жалко квартиру. Но пойми и нас — Егорка взрослеет, ему условия нужны. А мы до сих пор как цыгане кочуем по съемным углам.
— Надя, — перебила я, — твой сын за все годы болезни деда навестил его от силы десять раз. Приходил, сидел в телефоне и ныл, когда мы уже пойдем домой.
— Дети есть дети, — она пожала плечами. — Зато теперь он сожалеет, что мало времени проводил с дедушкой.
— Сожалеет? — я едва сдержалась от смеха. — Надя, не лги. Егор деда боялся, а ты сама говорила, что больные старики действуют тебе на нервы.
Она покраснела, но не отступила:
— Мы же семья! Должны друг другу помогать!
— Я помогала. Шесть лет. Одна.
После ее ухода я долго сидела в отцовской комнате, которую уже успела переделать в гостиную. Светлые стены, удобный диван, фиалки на подоконнике. Мой уголок покоя после лет тревоги и усталости.
Надежда была права в одном — мы семья. Но семья — это не только права, но и обязанности. А Дима привык только пользоваться, ничего не давая взамен.
На следующий день позвонил Егор:
— Тетя Галя, можно к тебе зайти?
Он вырос, возмужал, но глаза остались детскими — просящими и требовательными одновременно.
— Мне родители сказали, что ты не хочешь помочь семье, — начал он с порога.
— А ты что думаешь? — спросила я.
— Думаю, дедушка оставил тебе большую квартиру, а нам жить негде, — выпалил он. — Это несправедливо!
— Егор, — сказала я мягко, — а ты помнишь, как часто навещал дедушку, когда он болел?
Он смутился:
— Ну… я занят был… школа, кружки…
— А я была занята работой. Но я ее бросила и шесть лет ухаживала за твоим дедом. Потеряла карьеру, зарплату, возможность создать семью. Эта квартира — все, что у меня осталось.
— Но ты же взрослая! — почти закричал он. — У тебя нет детей, которых нужно ставить на ноги!
Я смотрела на этого семнадцатилетнего мальчика и видела копию своего брата — та же уверенность в том, что мир ему обязан, та же неспособность понять чужую боль.
— Уходи, — сказала я тихо. — И больше не приходи с такими разговорами.
Через два дня я вернулась домой и увидела царапины на замке. Кто-то пытался попасть в квартиру. Вызвала слесаря, поменяла замок. Вечером позвонил Дима:
— Мы с Егоркой заходили тебя проведать, а ключ не подошел.
— Без меня? — я даже задохнулась от возмущения.
— У меня был запасной ключ, отцовский, — как ни в чем не бывало ответил он. — Хотели убедиться, что с тобой все в порядке.
— Больше без меня не приходите, — отрезала я.
На следующее утро Дима явился с чемоданами. За ним плелись Надя и Егор с сумками.
— Нас выселили, — объявил брат. — Хозяин квартиры решил сам в ней жить. Пустишь на недельку?
Я смотрела на них и понимала — это ловушка. Но как отказать людям, которые называют себя твоей семьей?
— Три дня, — сказала я. — Спите в гостиной. И это действительно временно.
Они расположились с такой скоростью, будто всю жизнь здесь жили. Надя заняла кухню, развесила свои тряпки в ванной, Егор устроил в гостиной учебный кабинет. А Дима расхаживал по квартире хозяином, что-то подкручивал, налаживал.
На третий день я сказала им, что срок истек.
— Галка, будь человеком, — взмолился брат. — Нам правда некуда идти!
— Не моя проблема.
— Мы же родня! — закричала Надя. — У тебя сердце есть?
— Было, — ответила я. — Но шесть лет назад оно стало каменным. Иначе я бы не выдержала.
Они не поверили, что я их выгоню. До последнего момента думали, что я сдамся, пожалею, уступлю. Как всегда уступала, всю жизнь.
Участковый пришел ровно в назначенное время. Дима пытался что-то объяснить, Надя плакала, Егор обзывал меня жадной. Но закон есть закон — без регистрации жить нельзя.
— Думаешь, мы тебя простим? — бросил брат, стоя в дверях с чемоданом.
— Не надо, — ответила я. — Я не прощу себе, если снова начну жить чужой жизнью.
Дверь захлопнулась. Я осталась одна и впервые за много лет почувствовала не вину, а облегчение.
Квартиру я все-таки продала. Не из-за угрызений совести, а потому что поняла — хочу жить по-другому. Переехала в Анапу, купила небольшую квартиру с видом на море, устроилась работать в местную школу.
Здесь, у моря, я встретила Михаила — вдовца, учителя истории. Мы гуляем по набережной, говорим о книгах, планируем поездки. В пятьдесят три года я впервые в жизни живу для себя.
А Дима… Недавно звонил. Голос усталый, просящий:
— Галь, может, забудем все обиды? Мы же брат и сестра…
— Мы чужие люди, — ответила я. — Ты сам так сказал.
— Я погорячился тогда…
— Дима, — перебила я, — ты всю жизнь горячишься. А я всю жизнь за тобой убираю. Хватит.
Положила трубку и пошла на кухню заваривать чай. За окном шумело море, обещая завтра новый день. Мой день. Моя жизнь.
Наконец-то.
