— Не смей мне звонить! Понял? Никогда больше не звони! — Галина Петровна с силой швырнула трубку на рычаг старого телефона. Руки дрожали, сердце колотилось так, что она присела на табуретку возле кухонного стола.
— Мам, что случилось? — выглянула из своей комнаты Оксана, дочь. — Кто звонил?
— Никто, — хрипло ответила мать. — Никто не звонил.
Оксана подошла ближе, увидела побледневшее лицо матери.
— Мамочка, ты же вся трясешься! Что произошло?
— Отец твой объявился, — прошептала Галина Петровна. — После стольких лет… Хочет встретиться, поговорить. Сказал, что скучает, что жалеет обо всем.
— Папа звонил? — Оксана присела рядом, взяла мать за руку. — И что же он хотел?
— Чтобы я его простила. Чтобы позволила прийти. Говорит, что болеет, что врачи… — Галина Петровна замолчала, смахнула слезу. — Поздно, Ксюша. Слишком поздно для всего этого.
— Мам, расскажи мне наконец, что тогда произошло. Я же была маленькой, помню только, что он ушел и больше не приходил.
Галина Петровна встала, подошла к окну. За стеклом моросил дождь, и капли медленно стекали вниз, как слезы.
— Тебе было тогда семь лет. Ты спрашивала, где папа, а я не знала, что отвечать. Говорила, что он в командировке, что скоро вернется. Но я и сама не знала, где он.
— Он что, просто ушел? Без объяснений?
— Не просто ушел. Он… — Галина Петровна сжала губы. — Он нас предал. Меня, тебя, дом наш. У него была другая семья, Ксюша. Другая жена, другие дети. И он выбрал их.
Оксана молчала, переваривая услышанное. Ей было уже тридцать два года, но детские воспоминания об отце были смутными, как будто покрытыми туманом.
— Он говорил, что любит нас, — продолжала мать. — Каждый день приходил домой, играл с тобой, читал сказки. А потом я узнала, что у него есть еще одна дочь, старше тебя на три года. И жена, которая считает себя законной. Которая даже не знала о нашем существовании.
— Господи, мама… А как ты узнала?
— Глупо получилось. Он заболел, лежал в больнице. Я пришла его навестить, а там уже сидит женщина с девочкой. И девочка эта кричит: «Папа, папа!» — а он обнимает ее и целует. Я тогда поняла все сразу. Стою в дверях, а он меня видит и бледнеет. Та женщина, Людмила, смотрит на меня, потом на него, спрашивает: «Кто это, Витя?» А он молчит. Просто молчит.
— И что было дальше?
— Разговор у нас был короткий. Она сказала, что они расписаны уже восемь лет, что квартира оформлена на нее, что дочь записана на его фамилию. А я? Я же была дурочка влюбленная. Мы не расписывались, он все говорил, что штампы ерунда, что главное — любовь. Дочь мою записал на свою фамилию, это да, но документов никаких у меня не было.
Оксана встала, обняла мать.
— Мамочка, зачем ты мне раньше не рассказывала?
— Зачем тебе было знать? Детство у тебя и без того трудное было. Я одна работала, денег не хватало, по врачам с тобой мыкалась, когда ты болела. Думала, вырастешь, тогда и расскажу. А потом время прошло, ты свою жизнь устроила, замуж вышла. Зачем старые раны бередить?
— А он что, никогда не пытался с нами связаться?
— Пытался. Первое время приходил, стоял под окнами, просил поговорить. Я не открывала. Потом письма писал, посылал деньги. Я письма не читала, деньги обратно отправляла. Гордая была, дурочка. Думала, что смогу одна поднять дочь, что не нужен мне такой мужчина.
— А теперь он опять объявился.
— Теперь да. Звонит уже неделю. Говорит, что Людмила умерла, что дочь взрослая, замужем, что он один остался. Что хочет увидеть тебя, познакомиться с внуками. Что болеет сильно, что жить осталось немного.
Оксана отошла от матери, задумалась.
— А может, стоит его выслушать? Мам, я же его совсем не помню. Может, он действительно раскаивается?
— Ксюша! — резко повернулась к дочери Галина Петровна. — Ты что говоришь? Двадцать пять лет прошло! Двадцать пять лет он про нас забыл! А теперь, когда ему плохо, вспомнил?
— Но он же звонит не первый раз. Значит, это важно для него.
— Важно! — засмеялась горько мать. — Ему важно совесть очистить перед смертью. Чтобы легче было уходить. А нам что с того? Что мне с его раскаяния? Молодость мою он вернет? Слезы твои детские, когда ты спрашивала, почему папа не приходит?
Оксана села за стол, положила голову на руки.
— Мам, я его простила давно. Еще подростком поняла, что злиться бесполезно. Что жить надо дальше.
— Ты можешь простить, ты молодая. А я не могу. Я помню каждый день, каждую бессонную ночь. Помню, как на двух работах пахала, чтобы тебя одеть, накормить. Помню, как ты плакала, когда в школе дети дразнили тебя безотцовщиной. Помню, как на твой выпускной не с кем было прийти, как на свадьбу твою некому было тебя вести.
— Мама, но ведь мы справились! Посмотри, у меня семья хорошая, дети растут здоровые. Я работаю, дом свой построили. Может, и правда лучше без него было?
— Может, и лучше. Но это не значит, что я должна его простить. Пусть совесть его мучает. Пусть знает, что не все в жизни можно исправить.
Телефон зазвонил снова. Галина Петровна замерла, посмотрела на дочь.
— Не бери трубку, мам.
— Не собираюсь.
Звонок прекратился, но через минуту зазвонил опять.
— Может, это не он? — неуверенно спросила Оксана.
— Он. Я голос узнаю. Постарел, конечно, но узнаю.
— Мам, а если он действительно умирает?
— Все мы умираем, Ксюша. Только одни умирают с чистой совестью, а другие — с грязной.
Звонки прекратились. Мать и дочь сидели в тишине, каждая думала о своем.
— Знаешь, мам, а я его увижу, — вдруг сказала Оксана. — Я хочу посмотреть на него, поговорить. Может, он расскажет что-то интересное. Про мое детство, про то время, когда мы были вместе.
— Ты с ума сошла! — вскочила Галина Петровна. — Зачем тебе это? Он же чужой человек!
— Не чужой, мам. Он мой отец. Плохой, может быть, но отец. И я имею право его увидеть.
— Имеешь. Только не проси меня понимать это. Я не понимаю и не хочу понимать.
— Мам, я не прошу тебя встречаться с ним. Встречусь сама. Выясню, что он хочет, что с ним происходит. Может, он действительно изменился.
— Люди в шестьдесят лет не меняются, Ксюша. Они остаются такими же, какими были. Только старше и хитрее.
— Ладно, мам. Давай не будем сейчас об этом. Ты расстроилась, а мне пора к детям. Они из школы скоро придут.
Оксана поцеловала мать в щеку, взяла сумку.
— Только не делай глупостей, — попросила Галина Петровна. — Подумай хорошенько.
— Подумаю, мам. Обязательно подумаю.
Когда дочь ушла, Галина Петровна села в кресло, взяла в руки старую фотографию. На ней была молодая красивая женщина с малышкой на руках, а рядом стоял мужчина с добрыми глазами. Семья. Которой не стало.
Она долго смотрела на фото, потом встала, подошла к плите, включила конфорку. Пламя вспыхнуло синим огнем. Галина Петровна поднесла фотографию к огню, но в последний момент отдернула руку.
— Нет, — прошептала она. — Не сожгу. Пусть останется. Пусть напоминает, какой я была дурочкой.
Телефон зазвонил опять. Галина Петровна подняла трубку.
— Алло?
— Галя, это я. Не клади трубку, пожалуйста.
— Что тебе нужно, Виктор?
— Поговорить. Увидеться. Я знаю, что ты не хочешь, но это важно.
— Для кого важно? Для тебя? А для меня что важно было тогда, когда я одна дочь растила?
— Галя, я виноват. Я все понимаю. Но дай мне шанс объяснить.
— Объяснить что? Что у тебя была другая семья? Что ты нас обманывал?
— Не обманывал. Просто… все сложно было. Я любил вас обеих. И тебя, и Людмилу. Не мог выбрать.
— Не мог выбрать? А в итоге выбрал же!
— Выбрал неправильно. Всю жизнь об этом жалею.
— Виктор, мне сейчас пятьдесят три года. Я поседела, состарилась. Дочь моя взрослая, сама мать. Что ты хочешь от меня услышать?
— Что ты меня простишь. Что дашь мне увидеть Оксану, познакомиться с внуками.
— Оксана взрослая, сама решит. А я тебя не прощу. Никогда.
— Галя, я умираю. Рак. Врачи говорят, что месяца три осталось.
— Все мы умираем, Виктор. Только я буду умирать спокойно.
— Галя, ради нашей дочери…
— Наша дочь выросла без отца. И ничего, человеком стала. Не нужен ты нам теперь.
Галина Петровна положила трубку и тут же сняла ее с рычага. Пусть не дозвонится.
Вечером пришла Оксана с детьми. Десятилетний Андрей и восьмилетняя Катя шумно ворвались в квартиру.
— Бабушка, а что это у тебя телефон не работает? — спросил Андрей. — Мама хотела позвонить, а там короткие гудки.
— Сломался, — ответила Галина Петровна. — Завтра починю.
— Мам, мы поговорить должны, — сказала Оксана. — Дети, идите мультики смотреть.
Когда внуки ушли, Оксана села напротив матери.
— Я его номер узнала. Встречусь завтра.
— Ксюша…
— Мам, не надо. Я решила. Хочу понять, что это за человек. Может, он действительно болеет, может, врет. Но я должна это выяснить.
— А если он попросит денег? Помощи? Что тогда?
— Тогда откажу. Я не собираюсь его содержать. Просто поговорю и все.
— Будь осторожна, Ксюша. Такие мужчины умеют втираться в доверие.
— Мам, мне уже тридцать два года. Я не семилетняя девочка.
— Для меня ты всегда останешься маленькой.
На следующий день Оксана встретилась с отцом в кафе в центре города. Она пришла первой, заказала кофе, волновалась. Потом увидела его.
Виктор постарел, поседел, похудел. Шел медленно, опираясь на трость. Оксана встала, подошла к нему.
— Папа?
— Ксюша… — он остановился, смотрел на нее с удивлением. — Как ты похожа на маму. Когда она была молодой.
Они сели за столик. Виктор заказал чай, долго молчал.
— Не знаю, с чего начать, — сказал он наконец. — Сколько лет прошло…
— Двадцать пять, — ответила Оксана. — Мне было семь, когда ты ушел.
— Я не уходил. Меня прогнали.
— Расскажи, как все было на самом деле.
И он рассказал. Про то, как женился на Людмиле рано, по молодости. Как они не могли иметь детей, как он думал, что никогда не станет отцом. Как встретил Галину Петровну, влюбился, как родилась Оксана.
— Я хотел развестись с Людмилой, — говорил он. — Но она заболела. Депрессия была тяжелая, врачи сказали, что развод может довести до самоубийства. А потом она забеременела. Через столько лет вдруг забеременела.
— И ты выбрал ее.
— Я растерялся. Не знал, что делать. Думал, что справлюсь, что смогу быть с вами обеими. Но твоя мама узнала, и все рухнуло.
— А потом?
— Потом я жил как во сне. Людмила родила дочь, но девочка оказалась больной. Синдром Дауна. Нужен был особый уход, постоянные врачи. Людмила не справлялась, все на мне было. Я работал, лечил ребенка, пытался сохранить семью. А про вас думал каждый день.
— Но не приходил.
— Приходил. Мама не пускала. Письма писал, деньги отправлял. Все обратно возвращалось.
— А теперь?
— Теперь Людмила умерла. Дочь в интернате, она не может жить самостоятельно. А я болею. Рак желудка. Врачи говорят, что время есть, но немного.
Оксана слушала и не знала, что чувствовать. Злость? Жалость? Равнодушие?
— Чего ты хочешь от нас?
— Прощения. Понимания. Хочу познакомиться с внуками, рассказать им про дедушку. Хочу, чтобы ты знала, что я вас любил. Всегда любил.
— А мама?
— Мама меня не простит. Я понимаю. Но ты… ты можешь?
Оксана допила кофе, посмотрела на отца.
— Не знаю. Мне нужно подумать. Это все слишком неожиданно.
— Я подожду. Сколько нужно, столько и подожду.
Они попрощались. Виктор дал Оксане свой адрес, номер телефона. Она пообещала позвонить.
Дома ее встретила разъяренная мать.
— Ну что? Наплел тебе сказок? Про больного ребенка, про жертвы, про любовь?
— Мам, откуда ты знаешь?
— Да все эти мужчины одинаковые! Всегда найдут оправдание своему поведению. Всегда виноваты обстоятельства, а не они сами.
— Может, он говорит правду?
— Может, и правду. Только что с того? Ксюша, ты же видишь, как я живу. Одна, без мужа, без поддержки. Думаешь, мне легко было? Думаешь, не хотелось иногда все бросить, от трудностей убежать?
— Конечно, хотелось.
— А я не убежала. Потому что ты у меня была. Потому что ответственность есть такое понятие. А он что? Он выбрал легкий путь.
— Мам, а может, не такой уж он и легкий был? Больного ребенка растить…
— Своего ребенка, законного! А мы что, чужие были?
Оксана понимала, что мать права. Но все равно ей было жалко отца. Старого, больного, одинокого.
— Мам, я не прошу тебя его простить. Но позволь мне самой решить, как с ним поступить.
— Решай. Только помни: прощение не всегда означает мудрость. Иногда прощение — это слабость.
— А иногда — сила.
— Посмотрим, что покажет время.
Через неделю Оксана привела детей к дедушке. Виктор плакал, обнимал внуков, рассказывал им сказки. Андрей и Катя сначала стеснялись, потом привыкли. Дедушка был добрым, покупал им подарки, водил в парк.
Галина Петровна узнала об этом от соседки, которая видела их на улице.
— Ксюша, как ты могла? — спросила она дочь вечером.
— Мам, дети имеют право знать своего дедушку. А он имеет право видеть внуков.
— Какое право? Где это право было двадцать пять лет назад?
— Тогда была одна ситуация, сейчас другая.
— Ситуация не изменилась. Изменилось только то, что ему стало плохо.
— Мам, он умирает. Совсем скоро умрет. Неужели нельзя дать ему последнее утешение?
— А мне кто утешение давал, когда мне было плохо?
— Я давала. Твоя дочь, твоя семья.
— Да, давала. Но не он.
— Он не мог.
— Мог. Просто не захотел.
Месяц спустя Виктор попал в больницу. Оксана приводила к нему детей, сидела рядом, разговаривала. Врачи сказали, что дело к концу.
— Ксюша, — сказал отец в один из последних дней. — Попроси маму прийти. Пусть простит меня. Мне важно знать, что она не злится.
— Попрошу. Но не обещаю, что она согласится.
— Я понимаю. Но попроси.
Оксана пришла домой, рассказала матери о просьбе отца.
— Не пойду, — сказала Галина Петровна. — И не проси.
— Мам, он же умирает…
— Умирает. Ну и что? Все умирают.
— Но ты же его когда-то любила.
— Любила. И что с того? Любовь прошла, а боль осталась.
— Мам, может, стоит попробовать отпустить эту боль?
— Отпустить? Ксюша, эта боль — это все, что у меня осталось от тех лет. Если я ее отпущу, то что останется? Пустота?
— Останется покой.
— Мне не нужен покой. Мне нужна справедливость.
— Какая справедливость? Он уже получил наказание. Прожил жизнь не с нами, а с чужими людьми. Воспитывал больного ребенка. Потерял жену. Теперь умирает один.
— Сам выбрал такую жизнь.
— Мам, я не прошу тебя любить его. Я прошу простить. Ради себя, ради своего покоя.
— Нет, Ксюша. Не прощу. Слишком поздно для прощения.
Виктор умер через три дня. Оксана была рядом, держала его за руку. Последними словами отца были: «Скажи маме, что я ее любил. Всегда любил».
После похорон Оксана пришла к матери.
— Он просил передать, что любил тебя. Всегда любил.
— Поздно, — сказала Галина Петровна. — Все это слишком поздно.
— Мам, а может, никогда не поздно? Может, прощение не зависит от времени?
— Может. Но не в моем случае. Я так и не смогла его простить. И теперь уже не смогу.
— Жалеешь?
— Не знаю. Честно не знаю. Может, и жалею. Но сделать уже ничего нельзя.
— Можно, мам. Можно простить даже мертвого.
— Можно. Но я не буду. Слишком много воды утекло. Слишком много слез пролито. Слишком поздно для всего.
Галина Петровна подошла к окну, посмотрела на улицу. Там, где раньше был пустырь, теперь стоял новый дом. Где раньше росли березы, теперь была детская площадка. Все изменилось. Все, кроме ее сердца.
— Некоторые раны не заживают, Ксюша. Они только покрываются коркой, а под ней все так же болит.
— Мам, а может, нужно научиться жить с этой болью по-другому?
— Не знаю, доченька. Не знаю. Я прожила жизнь так, как смогла. Может, и неправильно. Но по-другому не умела.
— А я тебя за это еще больше люблю, — сказала Оксана и обняла мать.
Они стояли обнявшись, и обе понимали, что время что-то меняет, а что-то оставляет навсегда. И что прощение — это не всегда про любовь. Иногда это просто про усталость. А иногда — про гордость. И что есть вещи, которые действительно случаются слишком поздно.
